Глава 4. (2/2)

- Мне очень смешно. Не забывай, пожалуйста, кто сидит перед тобой.

Саске прищурился. Так-так, ответный вызов?- Не забываю, не волнуйся. Я слушал музыку. Такой ответ тебя устроит?- Устроит или нет - не важно, но это более правдоподобно. Одевайся, надо идти на похороны.- Иди. Я остаюсь дома и никуда не пойду, - Саске откинул нагретое одеяло, опуская ноги на жесткий ковер. Кровать скрипнула своими пружинами, когда младший из братьев встал с нее, подходя к окну. Он до сих пор был в штанах и в футболке и теперь слегка подрагивал, в то время как по его плечам бежали мурашки.Руки оперлись о холодный подоконник, глаза прищурились от света с улицы.Сегодня уже стоял небольшой мороз. Отлично, гололед обещан всем жителям города.Из оконной рамы противно, исподтишка поддувала маленькая струя холодного воздуха. Стекло запотело, когда на него дыхнул Саске, тихо хмыкая себе под нос.- Не пойдешь? Как это ты не пойдешь? – наконец, опомнился Итачи. Его голос звучал тихо и непринужденно, но с нотками едва заметного изумления. – Ты с ума сошел? Она наша мать. Что я скажу родственникам?Саске обернулся через плечо, все так же опираясь на холодный белый подоконник с желтыми и корявыми кругами от цветочных горшков.- Ты хочешь, чтобы я видел это? Тебе меня не жалко? Уволь, Итачи, ради бога. Меня стошнит, если я увижу их постные лица над гробом нашей несчастной матери. Иногда мне кажется, что я читаю их мысли, в которых так и плавает желание поскорее смотаться с грязного кладбища.- Не кипятись. Прости, я не подумал, - Итачи глубоко вздохнул и наконец внимательно и серьезно взглянул на брата. – А теперь скажи: в чем ты меня подозреваешь?Саске сдвинул брови, пытаясь этим отвлечь внимание брата от того, как он невольно вздрогнул. Подозревает? Пожалуй, но в чем конкретно, Саске не мог сказать. Приписывать на совесть Итачи убийство родителей – слишком безумно, противно до громкого и надрывного смеха.

- Ни в чем.- Ты врешь. И причем очень коряво и неумело. Ты уже вчера раскололся, - Итачи, оперевшись руками о колена, встал, выпрямляясь перед Саске. – Ну, будешь дальше отпираться?- Это была неудачная шутка, всплеск эмоций. Вырвалось, одним словом. Кого-кого, а тебя я точно не хочу ни в чем упрекать. Ты сам понимаешь, что значишь для меня. Забудь, - Саске сложил руки на груди, в немом поединке глаз прожигая взглядом Итачи.А ведь они подсознательно, как бы друг друга ни любили, как бы ни были безраздельно привязаны и преданы друг другу, всю свою жизнь были конкурентами, соперниками за любую искру внимания отца. Больно и неприятно это осознавать, но так все оно и было, и это понимал каждый из них.

- Ладно, хочешь побыть один, пожалуйста, я мешать не буду. Я все понимаю. Только пойдем, ты должен позавтракать. Зная твой характер и упрямство, ни за что не уйду, пока ты на моих глазах не поешь.- Спасибо, у меня нет аппетита.- Меня это не волнует. Пошли, - Итачи вышел за дверь, оставляя ее открытой, как знак того, что он ждет своего брата и никакие возражения на этот счет не принимаются.

Саске, выругавшись сквозь зубы, достал первую попавшуюся кофту, напялил ее на себя, и пошел на кухню, так же оставляя свою дверь открытой.Пахло аппетитно, к тому же голод давал о себе знать. Саске, подложив ногу под себя, начал медленно есть, отвернувшись от Итачи в окно. Тот сидел напротив, сложив руки на груди, подобно охраннику. Саске не смотрел на него, но ясно чувствовал, как тот прожигает его своим взглядом.Итачи понял, что брат не спроста задавал такие странные вопросы, неспроста так резко и внезапно, буквально за пару часов изменилось его отношение к старшему брату, поведение. Итачи мог понять то, что Саске не плакал из-за кончины матери. Как бы он ее ни любил, но плакать в таком возрасте, как сейчас, Саске бы не стал, даже если ему хотелось бы умереть от рыданий, и его брат хорошо это знал, был уверен, поэтому даже не удивился, увидев только опустошенность и подавленность. Правда красные и опухшие глаза Саске говорили о том, что он плакал во сне, но, пожалуй, не помнил этого или делал только вид, что не помнил, Итачи точно не мог сказать.Он понимал раздраженность Саске, недовольство, язвительные ответы и вспышки гнева. Таков был маленький и глупый брат в этом состоянии души. Но…Он никогда в жизни бы не стал смотреть таким подозрительным и настороженным взглядом, как будто на заклятого врага, как будто то и дело ждет подвоха. Никогда не стал бы всеми силами стараться убежать от заботы Итачи. Он боится. Подсознательно боится своего старшего брата. Итачи чувствовал это всем телом, понимал, и становилось горько и страшно, а так же снова начинал мучить червячок сомнений: что Саске знает?А может, видел? Слышал?Итачи встал из-за стола, замечая, как его брат инстинктивно быстро перевел свой настороженный взгляд на него, напрягся. Итачи потерял уже всех, всю свою семью. Терять Саске он не собирался.Подойдя к зеркалу в коридоре, он поправил свои волосы, попутно снимая с вешалки куртку.- Саске, я пойду, - громко сказал Итачи, чтобы его голос был слышен и на кухне. – Надеюсь, когда я приду, твое расположение духа немного улучшится. Не переживай сильно, я очень волнуюсь за тебя. А, впрочем, - Итачи нагнулся, обувая ботинки, - ты меня всегда ненавидел, я не удивлюсь, что без родителей мы вообще разбежимся. Конечно, эта не та ?черная? ненависть, о которой ты сейчас подумал. Я бы сказал, - черный шарф нарезал круги вокруг тонкой шеи, - что это больше похоже на симбиоз детской обиды и ревности. Во всяком случае, Саске, я не хочу, чтобы после смерти родителей ты замыкался в себе, тем более ты скоро уедешь. Помни, - Итачи взял ключи, - я всегда с тобой.Это были последние слова перед тем, как захлопнулась входная дверь.Деревянные палочки тихо стукнули по столу, когда их отложили бледные руки. Саске перевел свой взгляд в окно, не вставая с нагретого места.А ведь, правда, он всегда немного ненавидел Итачи, по-детски, по-доброму, любя. Но стоило брату поманить рукой, как чувство любви возвращалось, не так ли?Хотя оно и никуда не уходило.Странно, непонятно, беспокойно, тяжело.***Последний черный мешок, устало волочимый по полу, остановился возле двери. Зимние ботинки, из-под которых вытекла небольшая грязная лужица талого снега, заскользили по линолеуму, когда крепкая нога принялась елозить в обуви, пытаясь обуться без ложки. Шлепнув по лужице, Саске нагнулся за мешком и толкнул свободной рукой дверь, выходя на лестничную площадку.Было четыре часа дня. Потихоньку темнело. Вечер приближался медленно, незаметно, крадучись. То небо чуть темнело, переходя в темно-серый цвет с оттенком синего; то свет, лившийся тусклым потоком из окон, становился более густым, темным, мрачным, заполняя дома тенями. Свет с лестничной площадки еще пока что не бил ярким, слепящим глаза пучком желтого света, но все равно, едва дверь открывалась, как лучи из более светлого помещения рассеивали тьму коридора.Весь день был потрачен на то, чтобы закончить дело матери и начать разбирать ее вещи. Одежда, косметика, журналы, вещи отца, не пригодные для братьев, – все нашло свое пристанище в огромных черных мешках, которые сейчас покоились на свалке. Расточительство, пустое и бессмысленное, но Саске не мог себе позволить даже представить, что ту кофточку матери, с огромными черными цветами и узким вырезом на горле, переходящим в изящную рюшку, будет носить другая женщина, поливать ее своими слащавыми духами, и другой мужчина будет снимать ее с чужого тела. Нет. Никогда.Отдавать вещи, которые носили мать и отец, Саске не собирался. Или это будут носить родители, или этого никто не тронет. По крайней мере, не на глазах Саске и без помощи его рук. Итачи, конечно, вероятнее всего, нашел бы другой способ, более действенный, прибыльный, но Саске так просто не хотел отдавать то, что принадлежало его семье.Сейчас он снова скинул ботинки, устало и раздраженно захлопнув входную дверь. Саске устал, безгранично и сильно, морально и физически. Кое-как повесил куртку и, стянув с себя толстую кофту, он снова прошел в комнату родителей.Здесь всегда было чисто, убрано. Ребенком Саске редко сюда заглядывал, не находя для себя интересных вещей или ярких картинок. Закрывая глаза и садясь на ковер в спальне матери, Саске вспоминал, как давно-давно, когда он был еще совсем маленьким, мать гладила здесь постельное белье и одежду. И этот запах постиранных вещей, утюга, пара, шедшего из его носика, - казалось, Саске никогда этого не забудет. Он не понимал, почему именно этот момент, такой мелочный и безынтересный для ребенка, настолько сильно врезался в память, что даже этот запах, стоявший во время глажки, до сих пор вспоминался. Память только помнила размеренные движения изящных рук матери, шипение утюга, когда он касался влажной ткани; блики солнца, отражающиеся от дома напротив; тихий напев какой-то незнакомой мелодии родным голосом; чьи-то теплые и надежные руки на плечах, несущие с собой чувство безопасности, такие маленькие по сравнению с руками матери.

Саске на коленях подполз к комоду, открывая последний ящик. Звук скользящих колесиков, плавное движение вперед, глубокое отделение, на дне которого не так уж и много вещей.Только сейчас Саске окончательно понял, что произошло. Состояние шока уже отошло на второй план. Семья. Одно целое, свой огромный мир, состоящий из четырех человек. Это всегда было самым главным в жизни Саске: родители, дом, брат. Отец, который ворчал и общался практически только с Итачи. Мать, которая полностью отдавала себя детям и мужу, особенно Саске. Дом, всегда встречавший уютом и теплотой. Всегда, где бы Саске ни был, насколько бы долго ни уходил, он знал, что у него есть то место, где его любят, ждут; где простят его характер, добродушно посмеются над ворчливостью, накормят, дадут теплую постель, приласкают, помогут. А теперь что осталось от родного слова ?семья??Только брат. И тот, такой родной, дорогой, но в то же время незнакомый, чужой, далекий, неизвестный. Идеал, к которому Саске стремился, но каков он на самом деле – загадка. Саске знал его привычки, особенности действий, устройство быта, но душу, мысли, эмоции и чувства – это был неизведанный и закрытый для всех мир, который даже Саске видел редко, мельком и поверхностно. А как хотелось раскрыть его истинную сущность, сдернуть маску с лица, превзойти, стать таким же идеалом, на которого бы Итачи с гордостью мог равняться.Признание того, что Саске равный – вот, чего так хотел он.Рука осторожно взяла маленькую шкатулку, в которой что-то звякнуло, едва Саске неосторожно ее потряс. Пальцы аккуратно повернули маленький замочек.Как же плохо без матери, слишком одиноко, холодно.На красном бархатном дне шкатулки лежали драгоценности. Это были браслеты, сделанные из золота тонким мастером, умудрившимся выбить узор на тонком ободке; кольца, привлекающие взгляд своими изяществом, простотой, мелкими сияющими камушками; небольшой кулон с крупным камнем, матовым блеском мерцающим в полумраке комнаты. Саске осторожно убрал это на место, для себя решая положить в сейф. Дома это не нужно, сдавать в ломбард или перепродавать – ни за что на свете.

И тут внезапно Саске резко выпрямился. Сердце сжалось, пропустив неосторожный удар.Оперевшись на колени, Саске встал, попутно, словно бездумно, на автомате закрывая ящик комода. Осторожно, крадучись, как будто в чужом доме, он вышел в коридор, погруженный в тени вечера. Итачи еще не пришел, но должен был вот-вот явиться. И все же…Саске остановился перед его комнатой, не решаясь открыть дверь.Во всем доме это было единственным запретным местом для Саске. Он редко тут бывал, только иногда просовывал голову, и то, не успевая ничего разглядеть.

?Только бы была открытой?, - судорожная мысль. Рука легка за ручку.Саске до сих пор было страшно, что сейчас выйдет брат, недовольно отводя за руку или за плечи Саске в другую комнату, и скажет: ?В другой раз. Я занят?. Но другого раза никогда не было. Саске знал, что если брат говорит эти слова, значит, он больше никогда в жизни не вспомнит о своем обещании.Щелчок. Саске решительно распахнул дверь, откидывая в сторону детские страхи и неуверенность.Комнату наполняли сгущающиеся сумерки, льющиеся от окна. Все предметы были таинственно погружены в тени, отбрасывая так же свои, более темные и тяжелые, на пол. Тут всегда тихо, как на кладбище. Отсюда никогда не слышались звуки музыки, смеха друзей, шума игр. Этой зоне были недоступны резкие звуки, только покой, который так любил Итачи.Все всегда стоит на месте, убрано, но в то же время под рукой. Нет лишних безделушек, все лаконично, спокойно, точно. Везде царствует порядок.Саске шагнул внутрь, в изумлении скользя взглядом по комнате брата. Он впервые ее разглядывал так близко, без постороннего присутствия людей. Книжная полка. На ней в ряд стоят книги, брошюры. На заправленной кровати ни единой складки, все выглажено, даже противно как все правильно, аккуратно, без изъяна.Стол, на котором не увидишь раскиданных вещей. Все убрано, все на своем строгом месте. Шкаф, в котором так же все уложено, не оставляя попытки придраться к чему-либо.Совершенство во всем. Не человек, а ледяной образ слова ?порядок?.?И этот человек – мой брат??.Саске хмыкнул.Понятно, почему Итачи производит впечатление того, что правильно живет. Потому что так оно и есть на самом деле. Все, что в характере, что в обстановке – без изъяна.Все, кроме внутреннего мира.Итачи лгал, как это делает последний вор.Итачи неправильно любил, как конченый извращенец.Итачи ходил в секту, как рьяный фанатик.Для Саске этого было достаточно, чтобы понять, что в душе его брат не такой уж и равнодушный и спокойный. Он, конечно, такой, это его черты характера, но не до конца он верен этим безэмоциональным порывам.Если бы человек что-то прятал, то где бы он хранил вещи, не предназначенные для других глаз?Саске взглянул на часы. Минут тридцать у него точно было.Первым делом он бросился к столу. Саске не знал, что именно он ищет, и это его несказанно раздражало. Но явно что-то такое, что убедит его в том, что Итачи испорчен влиянием секты или же, наоборот, разубедит в этом. И Саске мысленно молился о последнем.Бумаги, ручки, книги. В столе ничего.Фотоальбом. Быстро пролистать. Саске улыбнулся.Много-много фотографий, где они с братом еще дети. Держатся за руку, обнимают друг друга за плечи, смотрят друг на друга; большие детские глаза сияют, как огромные алмазы, тонущие в буре эмоций и восторгов.Приятно, несказанно приятно.Книжная полка. Рука стащила брошюру, принявшись нашаривать по дереву. Нет, ничего. Возможно, мать ошиблась? Хоть бы ошиблась.Саске улыбнулся. Тогда он сразу бросится к Итачи, обнимет его крепко-крепко, признается в своей глупости и все будет хорошо. Не будет холода и недоверия на душе, все успокоится.Саске огляделся. Остались шкаф, кровать и маленький столик, на котором лежала раскрытая книга в темно-синем переплете. Пройти мимо того, что читает Итачи, не посмотреть то, что он отмечает простым карандашом – немыслимо до сих пор, хотя эта привычка, тянущаяся с детства, уже давно-давно пытается забыться, унестись под весом времени. Саске проворно взял книгу, жадно пробегаясь по строкам глазами.Стоп. Итачи же уже читал ее. Да-да, Саске точно это помнил. Помнил даже тот момент, когда видел брата с этой повестью в руках. Это было осенним вечером, когда Саске болел. Тогда брата попросили присмотреть за младшим, и он сидел в одной комнате с Саске, тихо читая свою книгу, стараясь не шуметь, когда переворачивал страницы.Странно. Может, она так понравилась Итачи, что он ее решил снова перечитать? Но, во всяком случае, это уже не так сильно волновало Саске.Он, обреченно покачав головой, протянул руку, решая положить книгу на место, как вдруг осекся.На темном столе неприятно поблескивала в темноте металлическая цепь с крупной подвеской на ней. Саске, как в замедленном режиме, придерживая повесть в левой руке, медленно протянул правую; аккуратно, словно боясь чего-то, взял подвеску.Круг с треугольником.Саске никогда не смог бы забыть этот знак, который был на той молебной книге. Его образ настолько въелся в память, что, будучи слепым, Саске мог бы на ощупь определить его среди тысячи других.Рука яростно и сильно сжала цепь, с такой силой, что на коже остались багровые отметины от подвески.- Ублюдок.Саске, положив в карман цепь, осторожно привел стол в порядок, который был первоначально. Глаза взглянули на часы. Еще пятнадцать минут.Дверца шкафа скрипнула. Саске сел на колени, принявшись шарить по дну гардероба. Вечер вступил в свои полные права, заполняя комнату мраком. Фонарь за окном разгорался, медленно, подрагивая своим холодным светом, словно не решаясь опустить на улицу свои белые лучи. Неровным и бледным пятном они упали на ковер комнаты, освящая его и предметы поблизости.

Саске слепо, почти едва сдерживая истерику и панику вперемешку с яростью, шарил по дну шкафа. Одежда, одежда, одежда…Может, эта подвеска принадлежала отцу?

Саске был готов молиться всем богам и религиям в мире об этом.Вдруг рука наткнулась на нечто большое и корявое, на ощупь как грубая ткань рюкзака. Сумка?Саске рывком вытащил ее, ставя на пол. Легкая, значит полупустая, но что-то там точно есть, Саске это ясно чувствовал.

Он рывком расстегнул молнию, блеснувшую в темноте.Рука, скользнувшая внутрь, нащупала мягкую ткань. Одежда? Саске вытащил смятый черный комок, встряхивая его. Глаза пробежались по предмету: рубашка. Почему она лежит невесть где? Мала? Порвалась?

Саске уже смял ее в руке, как ощутил на ткани что-то корявое, как будто засохшее пятно. Снова распрямил ткань, подставляя ее под свет фонаря. Плохо видно. Палец скользнул по пятну величиной с кулак.Оно темным неровным кругом выделялось на ткани.Хм.Саске отложил футболку в сторону, возвращаясь к сумке. Там было что-то еще. Это точно.

Рука вошла внутрь, натыкаясь на что-то твердое.Холодный пот пробил Саске. Пальцы обхватили неизвестный предмет, медленно доставая его из сумки. Свет фонаря осветил находку.Священная книга Дзясина.

Саске бессильно сидел на полу, бессмысленно прожигая невидящим взглядом книгу. Пальцы крепко сжимали обложку.Ярость, ненависть, обида, одиночество – вот, во что в долю секунды опустился Саске. Ему показалось, что закружилась голова, легкие перестали вбирать в себя воздух, кровь застыла в жилах, а сердце замерло, отказываясь стучать.Слово ?семья? рухнуло под натиском правды.Значит, отец был там.Значит, мать, возможно, отдала жизнь из-за этого.Значит, Итачи лжет.

Последняя соломинка, которую потерял Саске.

Холодно.Дрожь и негодование с души перетекли в кровь, вызывая настоящий бег мурашек по коже. Губы исказились в презрительной усмешке. Затеял поиграть в прятки, брат? Нет. В молчанку Саске больше играть не собирался. Держать в себе, молчать – это не про Саске. Он расставит все точки над ?и?.Внезапно раздался отдаленный звук возни в коридоре. Саске, встав на ноги, быстро, едва ли не перестав дышать, опомнился, убрал сумку, схватив в последний момент книгу и футболку. Мысли судорожно бились в голове, как загнанный зверек, страх переполнял тело, сковывая движения. Дыхание рваными толчками вылетало из груди.Саске выскочил за дверь, быстро закрывая ее. И стремительно, едва ли не упав в темноте коридора, вбежал к себе, закрывая дверь на замок в последнюю секунду. Не удосужившись включить свет, он рухнул, как подкошенный, на пол, предоставляя мурашкам и дрожи владеть телом. Холодный пот выступил на лбу, пальцы дрогнули, во рту пересохло.Где-то в квартире включили свет, который узкой, едва видимой полосой светился из-под двери.Пришел Итачи.***Стакан глухо стукнул о столешницу, вода на самом донышке небрежно плеснула по стенкам, стекая назад парой крупных капель. Свет от люстры падал на толстое стекло, преломляясь и отражаясь на стене, обложенной плиткой, кривыми пятнами, неприятно режущими глаз.

Итачи отвернулся, бережно опуская на окно занавеску. На улице же давно разожглась цепь фонарей, уныло кидающих свои холодные лучи на кварталы, чей асфальт покрыт скользкой и тонкой коркой льда.Похороны – неприятное зрелище, тяжелое, и Саске был прав, что отказался идти. Матери уже все равно, только отвлекать родственников, которые сегодня интересовались, где же Саске. Итачи, чтобы не подрывать авторитет брата, уклончиво отвечал, что тот уже уехал, и, увы, увидят они его минимум через шесть лет.Итачи выключил свет, бесшумно и медленно направляясь к себе. Саске опять заперся в своей комнате. Итачи не стал его беспокоить, потому что в таком состоянии младший брат был не способен что-либо адекватно воспринимать. К тому же, пусть он побудет в одиночестве, оно иногда помогает. Но, как и всяким лекарством, им злоупотреблять нельзя. Поэтому, если до завтрашнего дня Саске не покажет своего носа, то придется старшему брату его навестить.На кровати лежал черный плащ. Подол его, едва заметно при свете люстры освещенный слабым бликом фонаря, опустился на пол, бросая на него ровную тень. Края этой тени смягчались, растворяясь в освещенном светильником ковре.Итачи не видел препятствия, чтобы пропустить сегодняшнее собрание. Смерть матери, горе младшего брата – все это казалось мелочью по сравнению с тем, что тянуло Итачи на очередную проповедь. Верил ли он в слова служителя? Нет, никогда, он их ненавидел всей душой. Но зависимость - ее невозможно было побороть. Как магнит, как гипноз, который нельзя разорвать своей волей. Манипуляция, раз за разом возвращающая Итачи в храм.Саске справится. Посидит, как всегда один, и скоро расправит крылья, очнется. А потом уедет, и что еще будет держать Итачи от безумия – неизвестно. Не будет препятствия, чтобы принести себя в жертву.Итачи присел перед шкафом, открывая его дверцы. Одежда висит как обычно, ровно. Зеркало, немного мутное, отражало лицо Итачи, его руки, тянущиеся к сумке.Вдруг Итачи замер, невольно сдвигая брови.Пустая.Не потребовалось много времени, чтобы это подтвердить. Едва сумка оказалась в руках, Итачи сразу почувствовал, насколько она легка. И, да, открыв ее, он убедился, что там ничего нетНичего.Сердце екнуло. Пропустило удар. Ладони вспотели. Глубокий вздох. Тихо. Успокоиться.После собраний Итачи всегда приходил в возбужденном состоянии, ничего не соображая, не понимая. Насилу ему удавалось привести себя в чувства, изгнать из головы назойливый голос Хидана. Чудо, как Итачи вообще добирался до дома.

Мать могла взять? Это вполне объяснит, как она узнала, но…В день ее смерти эти вещи были при Итачи.Конечно, в таком состоянии Итачи мог кинуть молитвенник куда угодно, это он допускал. Если порыться в шкафу, то вполне возможно, что потеря будет найдена.Хорошо. Пусть так. А где тогда футболка? Та самая, в которой он прижимал к себе сердце отца.

- Черт, - Итачи принялся обшаривать днище шкафа, перерывая свою одежду. Он должен найти, обязан.

Найти, найти, найти…- Ты уже вернулся?

Итачи едва ли не вздрогнул, резко повернув голову назад. Открыв дверь и прислонившись к ее косяку, стоял Саске. Тело его обтягивала бежевая футболка, по ногам струились свободные бриджи. Он смотрел исподлобья, чуть насмешливо, колко. Его глаза, как две ядовитые колючки, впивались в Итачи, пронизывая его насквозь. Губы подернула едва заметная помесь улыбки с гримасой отвращения. Челка упала на лицо, практически полностью погружая его во власть теней.- Да, - Итачи снова отвернулся, делая вид, что разбирает свою одежду.- Как все прошло?- Как проходит всегда. Передали соболезнования, поплакали и разошлись, - голос Итачи звучал напряженно, словно давая понять, что Саске пришел не вовремя.- Брат, я бы хотел с тобой поговорить.- Давай в другой раз, я занят.Саске фыркнул. Надменно и презрительно.Обычно после этих слов либо Итачи уходил, либо Саске, или же, как последний вариант, последний замолкал и в безмолвии наблюдал за братом, не решаясь что-либо еще попросить у него. Саске никогда не перечил брату, равно как и отцу.Но все слишком изменилось, чтобы оставаться прежним.- И чем же ты занят, Итачи? – имя брата было выговорено особо четко, с нажимом. Итачи удивленно вскинул бровью, тяжело вздыхая. Он пытался взять в руки последние остатки самообладания, чтобы не выкинуть брата за дверь.- Саске, - ласковая улыбка. Неподдельная, искренняя. И это видно в глазах Итачи, которые смотрят устало, моляще и нежно. Но на Саске это произвело абсолютно другой эффект. Для него сейчас это было сродни издевательству, еще одной маске, лжи, за которую захотелось разорвать Итачи за мелкие части. – Я устал. В другой раз, хорошо?- Я тоже устал. Перебирал вещи родителей. Знаешь ли, это тоже тяжело делать. Так что твоя отговорка не пройдет.- Саске, - в голос Итачи закрались нотки раздражения. – Тогда отдохни. Я приду чуть позже, и мы проговорим хоть всю ночь, если тебе так нужно общение. Договорились?- Не договорились, - голос повысился на тон, в нем скользнуло упрямство. Поймав решительный взгляд брата, Итачи понял: бесполезно.Не проронив ни слова, он вновь вернулся к своему занятию, игнорируя Саске и прошаривая весь шкаф. Нахождение брата за спиной нервировало, но Итачи не показывал ни малейшей тени напряжения.- Ты что-то ищешь? Тебе помочь?Показалось или в голосе Саске скользнула язвительность и издевка?Итачи покосился на него, слегка поворачивая голову.- Да, ищу, - голос пронзили холод и осторожность.Не стоит играть с огнем.- Давай, я помогу, - сейчас лицо Саске выражало неподдельную заинтересованность. Значит, издевка лишь показалась.- Ты мне не сможешь помочь. Иди, не стой над душой. Займись чем-нибудь.- А ты уверен, что то, что ты ищешь, находится здесь?Итачи резко повернулся.Глаза в глаза.Родные, они так похожи. Черные, глубокие, как дно океана; бархатные, ласкающие, когда выражают нежность; в них можно тонуть, плавится без остатка, сходить с ума; но такими как сейчас эти глаза редко бывают.Подозрительные, напряженные по отношению друг к другу. Настороженные, как кобры, пригнувшие к земле свои головы, принявшие позиции обороны. Никогда в своей жизни эти две пары глаз так ужасно не смотрели друг на друга: холодно, с вызовом, с предосторожностью.

- А ты знаешь, что я ищу?Саске тихо усмехнулся, прикрывая глаза. Правая рука шмыгнула за спину, скользнув в задний карман.- Не совсем уверен, но думаю, что вот это, да? – рука протянула вперед маленькую книжечку красного цвета, которая свободно могла поместиться на ладони Итачи.Тот лишь побледнел, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. Саске презрительно поджал губы, глаза сверкнули ненавистью.- А может это? – теперь звякнула цепь. – Или свою рубашку, пропитанную кровью?

- Ты рылся в моих вещах, - утверждение, а не вопрос. Итачи медленно встал, не сводя глаз с брата. Тот сжал книгу и цепь от горечи так сильно, что углы молитвенника впились ему в ладони.Как смешно. Еще два дня назад Саске готов был на все ради этого человека, но как только понял, что на его одежде кровь, больше слово ?доверие? потеряло свой смысл.- А теперь, Итачи, - да, Итачи. Брата, родного, доброго, самого лучшего на свете, пока что больше нет. – Ты мне ответишь: ты убил маму и отца?