13 (1/1)

Чжэнь Фу не играла на цине с тех пор, как они переехали в Лоян. До того она почти не расставалась с инструментом, но вместе с Цзыхуанем играла всё реже, так же редко, как делила с ним ложе, и это часто были одни и те же ночи. Только ночи — днём у него больше не осталось времени на неё.В последний раз это было перед какой-то очередной войной, счёт которым Чжэнь Фу давно утратила. Он взял её прямо на полу, не дав закончить песню, непристойно задрав платье. Сам он тоже не трудился раздеваться. Он не был жесток с нею, и это было не насилие, потому что она желала его, пожалуй, ещё более отчаянно, чем он её, но какое-то исступлённое неистовство, из тех сражений, после которых не остаётся победителей, только выжженная земля и звенящая пустота в ушах. Когда Цзыхуань выпустил её, лоб у него был покрыт испариной, а глаза застыли. Он тоже видел пустыню, откуда нет возврата, и в этой пустыне он тоже был одинок, как до встречи с нею.С той ночи она стала играть сама, и цинь снова сделался для неё последним прибежищем, как до встречи с Цзыхуанем. Песни, что пели простолюдинки, мало чем отличались от сложенных во дворцах: десятки тысяч ли между нами, свет луны на холодной подушке, опавшие листья, ряска на пруду. Она играла даже тогда, когда дворец был затянут белой тканью и весь город рыдал. Тогда Цзыхуань наконец пришёл.— Что ты делаешь? — он хотел закричать, но сорвался на хрип. — Тело моего отца ещё не остыло.В его глазах стояли слёзы — настоящие. Чжэнь Фу не думала, что он действительно станет так скорбеть о человеке, который мучил его много лет, но Цзыхуань смотрел беспомощно, как осиротевший ребёнок.— Твой отец любил женское пение. Не думаю, что я его оскорблю.Он занёс руку. Чжэнь Фу насмешливо вскинула голову, но он, как и прежде, не ударил её, только скинул на пол бронзовую курильницу. Она стряхнула с подола угольки.— Ты почтительный сын — отчего бы тебе не запереться в поместье и не скорбеть об усопшем? Ты же собрал армию в триста тысяч человек.— Вэй окружена врагами.— Ах да, я и забыла: в вашей семье это считается почтительностью. Когда убили твоего деда, твой отец сразу после похорон утопил в крови Сюйчжоу. Но у него хотя бы был повод. А ты идёшь в императорскую столицу.— Ты знаешь, кто наш злейший враг, Фу-эр.Войны не было. Император отрёкся от престола слишком легко. Цзыхуань, конечно, троекратно отказывался, клеймил себя недостойным, но это был ничего не значащий ритуал, какие он теперь умел проводить безупречно. Дурочка Цао Цзе швырнула в него императорской печатью. И ладно бы, ей было нестерпимо расставаться с властью, но ведь скорбела она больше о своём супруге, чем о Великой Хань. Ей бы следовало радоваться. Последний император Хань был мудр и предпочёл свободу.Цзыхуань, первый император Вэй, отрёкся от свободы навсегда.Он прижимал её руку к своей щеке, когда они сидели в последний раз в саду Сюйчана, как в юности, с цинем, который он подарил ей после свадьбы.— В Лояне я возведу для тебя павильон над водой. Мы будем вместе писать стихи.Цветы на его богато расшитом халате щерились тигриными пастями, топорщились драконьей чешуей.— Я буду смотреть, как ты умираешь, — сказала Чжэнь Фу. — Или ты будешь смотреть, как я умираю, всё равно. Мы променяем одну золотую клетку на другую, побольше.Она порвала струны на цине, в кровь изрезав руки, и с того дня не играла больше.После переезда в Лоян она не выходила из своего одинокого осеннего дворца. Она отказывалась стать его императрицей, и евнуху отвечала смиренно: ?Испокон веков над Шестью дворцами главенствовала добродетельная и достойная женщина, и ваша служанка смиренно умоляет ваше величество скорее избрать будущую императрицу. Я же низка и невежественна и к тому же прикована к постели — я не смею даже надеяться на такую высокую честь?.Евнух пока не приносил указа, только письмо с императорской печатью. Чжэнь Фу не знала, насколько хватит терпения Цзыхуаня. Её собственного терпения хватило бы отречься и десять раз. Императорский лекарь мог подтвердить, что у неё обострились боли в сердце, хотя в постель она ложилась скорее от тоски, чем от слабости.Но отречься от музыки и Цзыхуаня было труднее, чем она думала.Чжэнь Фу приказывала позвать певиц, но чужая музыка не заглушала боли. Новый инструмент, который ей принесли, звучал то равнодушно, то фальшиво.— Мне нужен старый цинь, — сказала она А-Жоу. — Нужно только заново натянуть струны.Но служанка, склонившись в ужасе, прошептала:— Вы велели изрубить его топором.— Вот как, — проронила Чжэнь Фу равнодушно. — Что ж.— Та девчонка, что рылась в вещах госпожи...Она пожала плечами:— Накажите.Новая музыка не могла заглушить криков. Служанка захлёбывалась воплем, палки стучали равнодушно и глухо, превращая беспомощное тело в окровавленный кусок мяса. Но вскоре крики прекратились, и Чжэнь Фу вышла во двор. Розовая юбка служанки стала тёмно-багровой.— Довольно, — сказала Чжэнь Фу, нахмурившись, и увидела вдруг, что глаза девушки широко распахнуты. — Что это? Я не приказывала казнить её.Евнухи с палками упали на колени. А-Жоу молчала, склонив голову, прятала ладони в рукавах.— Ей стала известна ваша тайна.— У меня нет тайн. Во всяком случае, не от его величества. Унесите тело, — велела она евнухам и, подойдя к А-Жоу вплотную, сказала тихо и зло: — О чём ты говорила? Я думала, девчонка просто пыталась украсть серьги.— Боюсь, её подослали. — Старшая служанка склонилась ещё ниже. — Она видела стихи, которые вы прячете в изголовье.— Что? Стихи моего деверя? У многих в Вэй есть стихи Цао Чжи.— Его величество гневается на Линьцзы-хоу. Нужно остерегаться сплетен...— Каких сплетен? Не слышу, говори погромче.— В тот день, когда вы выехали из сюйчанского дворца и пропали...— Говорили, что Юань Си пытался украсть меня. — Это была старая история, и даже отчасти правдивая, не считая того, что она не пропадала и неотлучно была при муже, а Юань Си перепутал её с девицей Люй. Чжэнь Фу было даже немного жаль его: несчастный всегда промахивался так нелепо и жизнь тоже нелепо окончил в тот же год, обезглавленный союзником.Тот летний день Чжэнь Фу помнила как один из счастливейших в жизни — из тех долгих солнечных дней перед тем, как придёт пора зацвести лотосам. Они целовались в лодке, она, свесившись за борт, уронила в воду браслет, и Цзыхуань нырял за ним раза четыре; она хотела сказать: не нужно, пусть останется даром для речных богов, чтобы оберегали нашего первенца, но на четвёртый раз Цзыхуань его всё-таки вытащил, весь испачканный тиной.Она тогда была беременна уже вторую луну, но Жуй-эр родился немного раньше срока, потому поначалу болтали разное; но Цзыхуань всегда знал правду, а что думают другие, её не волновало.А-Жоу скорбно покачала головой.— Говорят, что вы пытались сбежать с Четвёртым молодым господином.Чжэнь Фу недоверчиво рассмеялась.— Что ты говоришь?Она не удивлялась, что кто-то верит в историю с Юань Си, но Четвёртый братец? Юань Си всё же был мужчина и её первый муж, а этот — худенький большеротый паренёк, девятью, что ли, годами её моложе. Она помнила, как он спорил с Цзыхуанем про комментарий к пятнадцатому примечанию двадцать третьего тома из хроник невесть какой древности; как рассказывал про свой побег, не то стесняясь, не то гордясь, кое-как шевеля разбитой губой; как самоотверженно заступался за них перед Цао Цао. Сущее дитя. Полюбить его тогда было нелепо.Нынешний Цао Чжи, Линьцзы-хоу, существовал как-то отдельно от того паренька. Она даже представить не могла, как он выглядит теперь, но он заботил её ничуть не больше юного Цао Чжи, кроме стихов — но стихи тоже были отдельно.— Нелепо, — повторила она вслух, поднимаясь по ступеням в павильон. Вытащила жёлтый листок, застрявший между струн нового циня.Да, стихи тоже были отдельно, их она любила. Зачем Цао Чжи хватило дерзости писать о скорби брошенной жены, откуда вообще ему было знать про её боль? — ... Цитрой и гуслямиБыли мы — муж и жена.Всё изменилось,Тот не воротится день.Мы точно звёзды —Далёкие Шан и Шэнь. [24]— Госпожа, госпожа, прошу вас!Снова А-Жоу — вбежала, бухнулась на пол.— Мне только что сказали... Линьцзы-хоу арестован, его обвиняют в измене.— И что же, его стихи — главное доказательство? В них корень измены, и они арестованы тоже?— Если донесут его величеству...— Кто донесёт? — улыбнулась Чжэнь Фу. — Ты же убила шпионку. Уж не ты ли?— Помилуйте, ваша раба никогда...А-Жоу, ныне придворная дама Ван, была при ней неотлучно ещё с девичества.— Я до сих пор не знаю, кто тогда сообщил про нас Юань Си. Шпионы в городе не узнали бы, только близкий человек.Много лет она думала, что это был Чэнь Линь (он предал Юань Шао ради Цао Цао, мог предать ещё раз — перебежчиков не исправить), но Цзыхуань уверял, что ни словом при нём обмолвился о поездке и вообще не видел его в тот день, а она просто предубеждена. На самом деле он и сам сомневался, не подослан ли Чэнь Линь кем-то из братьев Юань, Цзыхуань был куда подозрительнее её самой, но так и не узнал правды. Теперь Чэнь Линя унесла болезнь, и правда, быть может, скрыта навсегда.— Помилуйте! — А-Жоу билась головой о пол, выпрямлялась и била поклоны снова, и с каждым глухим ударом кровавое пятно на лбу делалось всё шире.— Прекрати, — сказала Чжэнь Фу. — Ты утомляешь меня.— Позвольте, я уничтожу стихи. — А-Жоу остановилась наконец. Алая струйка стекала по её носу — это было бы смешно, если бы Чжэнь Фу не опротивел так запах крови.— Нет. А даже если и уничтожишь, я знаю их наизусть. Ступай, я устала.Листья падали снова и снова, ей надоело их смахивать. Может, лучше покориться и просто ждать, когда они погребут её. Любовь не вернётся в Чжаоян, и дворец Чанмэньгун не озарит былое сияние. [25]Перед отъездом она сказала ему: ?Давай сохраним друг другу хоть каплю достоинства? — но не смогла отказаться от него. Её душа слишком слаба.Она запела, перебирая струны. Тень человека, лица которого она не помнила, стояла за плечом, подсказывая слова.***Ночью ударил мороз. Заиндевевшие листья хрустели под ногами.Служанка вдовствующей императрицы дала Люй Цзи лекарство, но мазь лишь немного приглушила боль. Ноги всё равно сгибались с трудом, но она шла, прихрамывая, по пустому заметённому двору. Здесь давно не расчищали листья, теперь не стали убирать свежевыпавший снег.Когда Сюй Чу с отрядом Тигров приехал за её мужем, ещё стояла осень. Цзыцзянь ушёл в лёгком плаще, которым она его укрыла накануне. В темнице, должно быть, холодно. Она передала ему шубу, но никак не могла удостовериться, что он её получил. В темницу Люй Цзи тоже не пустили.Накануне Цзыцзянь напился с братьями Дин так, как не пил уже давно, даже после смерти отца, до бесчувствия. Он как будто предвидел беду. На этот раз он угадал, а Люй Цзи ошиблась: она так давно ждала неладного, а всю последнюю ночь только гневалась на него из-за вина и больше ни о чём не думала.Но, когда явились Тигры, он легко поднялся из-за стола и оттолкнул солдата, который пытался не то повязать его, не то помочь идти.— Я дойду сам, — у него сильно опухли глаза, но взгляд был ясный, и разум тоже. Он сказал мягко, обернувшись к ней: — Оставайся в Линьцзы.Она молчала.— Я невиновен.— Я знаю, — сказала Люй Цзи.— Мань Чун никогда не казнит человека, который не сознался в своём преступлении. Отец... покойный государь однажды разгневался на него за это, но даже покойный государь не смог его переубедить. Я не сознаюсь в преступлении, которого не совершал.Она, конечно, поехала вслед за ним в Лоян. Потом началась зима.На ней было красное платье, единственный подарок, который советник Го когда-то не посмел ей подарить; она сама велела портному сшить его. Прежде она никогда не носила красного, не считая дня свадьбы. В отрезе ткани тонкий шёлк лучезарно сиял, но, обращённый в платье, стал походить на одежду, только что снятую с убитого и всё ещё сочащуюся свежей кровью, на освежёванную плоть. Плащ был на два тона темнее.Цзыцзяня передёрнуло, когда он увидел её в этом.— Плащ почти как знамёна вашего рода.— Убери его. И остальное тоже. Никогда не смей это надевать.— Наверное, у меня всё же вкусы отца, — сказала она задумчиво, — то есть вовсе никакого вкуса. Не беспокойся, это не для того, чтобы просто носить каждый день.— Чтобы надевать на битву?Здесь он тоже угадал. Битва была безнадёжной, но, по меньшей мере, она надеялась, что она досадит Цао Пи. Пока она стояла на ступенях перед дворцом и плащ раздувался на ветру, со стороны она, должно быть, казалась единственным ярким пятном в заснеженном Лояне, непристойно алым, почти оскорблением для взора.Супруге Линьцзы-хоу отказано в аудиенции. Но это не означало, что они заставят её уйти.Маленький евнух поднёс зонт и раскрыл у неё над головою, но она вырвала зонт у него из рук и легко переломила надвое. Это был первый день, у неё ещё оставались силы. Евнух в ужасе спасся бегством.Ночью пришёл человек с рысьим мехом на плечах. Люй Цзи помнила его ещё безусым юнцом и узнала только по глазам да ещё, пожалуй, по осанке — выйдя из дворца, он уже на ступенях разом терял всякую подобострастность и упрямо расправлял плечи, в отличие от прочих чиновников.— Лучше идите к вдовствующей императрице, — сказал Сыма И.— Считаете, что я настолько глупа?К вдовствующей императрице Бянь она ходила, как только приехала в Лоян; эта была единственная дверь, которая открылась перед нею. Ей велели ждать, но это была единственная надежда, которая у неё оставалась.Сыма повторил то же самое:— Тогда ждите.Она коротко усмехнулась.— Братьев Дин завтра обезглавят, — бросил он сухо и ушёл.Второе утро было ещё хуже ночи: ночью она не могла ни о чём думать, кроме снега, теперь же он почти прекратился, а она так застыла, что не ощущала ни холода, ни ломоты и думала только про Цзыцзяня. Представляла, как вымоченные в воде плети полосуют его тело, как он отчаянно, хрипло кричит, когда раскалённое железо касается груди, как, запрокинув голову, беспомощно бьётся затылком о деревянную перекладину пыточного станка. Думала: Цао Пи не посмел бы. Но охваченный страхом Цао Пи был способен на всё.У Цзыцзяня хватит упрямства не признать клевету, пусть даже Мань Чун тоже был упрям.Потом пришла вдовствующая императрица Бянь. Она в одночасье поседела после смерти Цао Цао, но ещё высоко держала голову и не казалась старухой.— Пойдём, — сказала она властно.У Люй Цзи не было сил отвечать, и она только устало покачала головой.— Хватит сумасбродства. Если ты не хочешь ещё больше навредить Цзыцзяню, пойдём. — Она кивнула служанкам, которые помогли Люй Цзи подняться. — Они оба вышли из моей утробы. Я не позволю его величеству убить родного брата. Я пойду к нему ещё раз. Подождёшь пока у меня.Люй Цзи ненадолго покорилась, но ждать в покоях не могла. Молодая толстая служанка, приставленная к ней, последовала за Люй Цзи, когда та вышла в сад, но не пыталась остановить, держась на почтительном расстоянии. Только раз сказала робко:— Мы уже ушли слишком далеко...— Что это за место? — спросила Люй Цзи.— Дворец супруги Чжэнь.Госпожи Чжэнь, всё ещё не императрицы, — у Цао Пи не было императрицы.Люй Цзи пошла вперёд по замёрзшим листьям. В беседке звучал цинь.Чжэнь Фу изменилась мало, только сильно исхудала, и оттого глаза казались ещё больше. Тонкие морщинки в уголках губ от бледности лица сделались почти незаметны. Нефритовый убор в её волосах был бы достоин императрицы, но причёска была небрежна, а светлый халат под белым мехами почти лишён богатого убранства. У стоящего рядом мальчика лет десяти или двенадцати одежды, напротив, были богато расшиты. Мальчик тревожно глядел то на инструмент, то на мать и обмахивал веером дымящуюся чашку. У одной из прислужниц, застывших у Чжэнь Фу за спиной, на лбу было огромное пятно запёкшейся крови.— Сестра Люй, — улыбнувшись, Чжэнь Фу зажала струну, потом отпустила. — Жуй-эр, поприветствуй тётушку.Жуй-эр нахмурился и неуверенно поклонился.Небеса подшутили жестоко. Хотя, к счастью, мальчик ничем не был похож на Цзыцзяня, ни лицом, ни манерой держаться, но точно так же не был он похож ни на императора, ни, если уж на то пошло, на Юань Си. О его отце можно было сочинять любые небылицы: ни следа отцовской крови, только материнская, будто вторая Чжэнь Фу стояла перед ней, только очень юная и зачем-то в мужском платье. У него были большие выпуклые глаза Чжэнь Фу, те же, что когда-то глядели на Люй Цзи из глубин мутного зеркала, малоподвижные, но мятущиеся, чуть приоткрытые губы, которые вот-вот то ли искривятся в мучительной гримасе, то ли засветятся улыбкой, не разберёшь. Так же, как Чжэнь Фу, он вызывающе вскидывал подбородок — жест дерзкий, но беспомощный, наследному принцу не к лицу так глядеть на жену опального дядюшки.На миг ей стало жаль его. Ещё одна диковинная рыба, вытащенная из глубин, задыхается на берегу.— Иди, Жуй-эр, — сказала Чжэнь Фу мягко.— Матушка, — напомнил он мрачно, — лекарство.— Я сама выпью. Ступай.Жуй-эр встревоженно глянул на Люй Цзи, но всё-таки поклонился и вышел из беседки.— Вы тоже идите, — велела Чжэнь Фу, взмахивая рукой. — Живо.Её собственные служанки повиновались, но толстушка, приседая в поклоне, ответила важно:— Вдовствующая императрица велела мне неотлучно находиться при госпоже Люй.Чжэнь Фу швырнула в неё чашку с лекарством. Девушка успела отпрянуть, и кипяток ошпарил только листья, да несколько капель попало на подол, не задев, по видимости, кожи. Девушка поклонилась снова, презрительно поджав губы.— Донесёт свекрови, — пробормотала Чжэнь Фу. — Ненавижу их. Все вынюхивают, как охотничьи псы. И тебя тоже не оставят в покое. Иди сюда, сестра. Мы так давно не виделись.Люй Цзи, подобрав плащ, взошла по ступенькам в беседку. После недолгой неподвижности тело заболело как будто ещё сильнее.— Ты такая же молчаливая, как в юности. Или ты только со мной такая? Иди сюда, сядь. — Чжэнь Фу приглашающе похлопала ладонью по подушке рядом с собой. — Или не можешь? Ах да, мне сказали, что ты стояла на коленях у дворца. Это бесполезно. У моего супруга больше нет сердца. Почему ты молчишь?— Почему ты молчишь? — спросила Люй Цзи глухо.— Да я только и говорю за нас обеих.— Моего мужа обвиняют в измене.— Я знаю, — Чжэнь Фу гладила корпус циня, как ласкают кошку, но играть больше не пыталась.— Хуа Синь сказал, что мой муж состоял в любовной связи с супругой императора. Что ты говорила, будто он в сотню раз талантливее старшего брата и только он достоин престола.— Это клевета, — сказала Чжэнь Фу небрежно и поднялась. — Ты же прекрасно знаешь, что я никогда не спала с твоим мужем. Что до престола Вэй, я просто надеюсь, что Жуй-эр никогда не займёт его. Цзыхуань выбрал сам, но для сына не хочу такой муки.Люй Цзи схватила её за рукав.— Почему ты даже не пытаешься защищаться?— Защищаться? Ты просто хочешь, чтобы я защитила Цзыцзяня. Это бесполезно. Посмотри, — Чжэнь Фу указала подбородком на двор, — вот они, за каждым куском. Псы. Клубок змей. А Цзыхуань ещё хочет, чтобы я управляла этим змеиным гнездом.Она дышала с трудом. Облачка пара срывались с губ неравномерно — то одно за другим, то редко и такие слабые, будто её сердце замирало.— Эта клевета хотя бы красива.— Ты бредишь, — сказала Люй Цзи. — Ты ещё смеешь говорить о красоте, когда...— Тёмный огонь, что томит моего мужа, — не любовная страсть. О, если бы я боролась с женщиной! Но эта наложница Го — не женщина, а ещё один его советник, за которых он так цепляется, в её жилах течёт тушь вместо крови. В постели они говорят о новой системе отбора чиновников и об армии Шу у наших границ. Мой возлюбленный, что был ликом светлее золота, белее нефрита, изменил мне с Великой Вэй.— Его величество всегда ревновал Цзыцзяня ко всему, что у него было. Ты хочешь, чтобы он и к тебе ревновал?Люй Цзи замерла, до боли впившись ногтями в ладонь. Ей нужно было придушить это чудовище ещё в Ечэне, много лет назад. Чжэнь Фу всегда говорила, что тяготится цепями. Пусть бы эти цепи переломили её нежную шею.— Ты сама сочинила эту клевету?— Нет. Но если я изменю ему со стихами, мы будем квиты.— Эти стихи принадлежат человеку.Она вспомнила, как гладила беспомощно вздрагивавшие плечи Цзыцзяня, когда он рыдал у гроба отца; как он смеялся и говорил, размахивая кистью, которую что окунул в тушь, про Древнюю Чу, и, конечно, запачкал себе ворот; как глупо кричал на мелкого чиновника на раскисшей дороге.Она окунула руку глубоко в снег, засыпавший перила. По осени вода то таяла, то замерзала снова — под вчерашними рыхлыми хлопьями попадались куски льда. Она судорожно стискивала их, один за другим, сбрасывала с перил.— Он живой, — сказала Люй Цзи. — И пока ещё жив.— Живой? — повторила Чжэнь Фу равнодушно. — Да — вечно пьяный сумасброд. Без своих стихов он ничто.Коротким движением Люй Цзи метнула кусок льда ей в грудь, как учил её когда-то старый Ма из Цзююани.Чжэнь Фу пошатнулась, но не упала, наткнувшись на столб за спиной. Посиневшие губы коротко шевельнулись, но она не сразу смогла заговорить.Она как будто хотела засмеяться. Потом выдохнула:— Спасибо.Неестественно высокий голос евнуха протяжно возгласил за спиной:— Прибыл его величество император!..Чжэнь Фу всё ещё смеялась, цепляясь за столб. Кажется, она не пыталась поклониться.Люй Цзи вышла из беседки, больше не глядя на неё, и опустилась на колени.— Подними голову, — сказал Цао Пи устало, но она склонилась ещё ниже, касаясь снег лбом. — Чего ты хочешь?— Свидетельствовать.— Поднимись. — Он сам схватил её за руку, с неожиданной силой. — У меня мало времени.— Я перед всем двором поклянусь, что в день, когда на нас напал Юань Си, я ни на миг не разлучалась со своим мужем. Он никогда не виделся с вашей женой наедине.— Мне это хорошо известно.— Я готова поклясться, что мой муж никогда не питал намерений вредить вашему величеству. Он верный подданный Великой Вэй.— Что ты станешь делать, если я прогоню тебя?— Вернусь на ступени дворца. Вашему величеству придётся меня услышать.— Неужто ты хочешь покончить с собой у дворца, как принцесса Тан? Это глупо.— Если придётся. Вашему величеству не нужны скандалы.— Ты угрожаешь мне?— Я молю ваше величество вспомнить, что меч Ванов похоронен в лесу под Сюйчаном.Цао Пи коротко рассмеялся и тут же закашлялся, приложил к губам платок в тёмно-красных узорах. Люй Цзи померещилось, что это тот самый, с вышивкой Чжэнь Фу, но это были не цветы, а капельки запёкшейся крови.Цао Пи сложил платок и укрыл в широком рукаве так же ловко, как делал в юности.— Ты иди, — сказал он равнодушно, щёлкнул пальцами, подзывая евнуха. — Он тебя проводит. Забери Цзыцзяня.***Путь между серых дворцовых стен был долог, как в том давнем сне. Пепел засыпал дорогу.Мёртвая голова Дин И так и стояла перед глазами.?Узнаёшь?? — сказал император, и гвардеец сдёрнул покрывало с деревянного подноса. Глаза у Дин И, к счастью, были закрыты, и живой, и мёртвый — теперь уже оба мёртвые, а рот, напротив, широко распахнут, не в крике, а в уродливой гримасе покойника, челюсть неестественно отвисла. На щеках начали проступать трупные пятна. Прядь волос у виска стала жёсткой и пристала к коже, короткий обрубок шеи тоже был весь нечистый, в пятнах. Ему даже не позволили сохранить достоинство в смерти, швырнули голову на поднос, не обмыв.Цао Чжи хотел утереть грязь, пусть даже потом голову Дин И выставили бы над воротами в железной клетке, но ему не дали бы подняться с колен.?Братья Дин замышляли измену?, — говорил Хуа Синь монотонно.Говорили, что покойный государь намеревался назначить наследником господина Цао Чжи, Линьцзы-хоу, но сановники оклеветали его перед отцом. В восьмом месяце в Линьцзы появился цилинь, и, хотя говорили, что это возвещает конец Ханьской династии и расцвет новой, Вэйской, нашлись и те, кто повторял: не случайно диковинный зверь выбрал это место. Разве не знак это того, что правитель Линьцзы должен стать основателем новой империи?Братья Дин сознались в измене. Цао Чжи не знал, вырвано ли это признание пыткой или же это правда; не мог забыть, что Чжэнли шептал ему на ухо на осеннем банкете. Он никогда не умел переубеждать друзей.?Ваш подданный Цао Чжи никогда не желал ничего, кроме процветания Вэй. Я никогда не посмел бы сеять смуту и сомневаться в том, что престол принадлежит моему старшему брату...??Какая дерзость!? — крикнул кто-то за спиной, и Цао Чжи устало поправился:?... принадлежит вашему величеству по праву?.Брат промолчал, выжидая. За императорским убором не разглядеть было глаз.Цао Чжи сделал ещё шаг и понял, что безнадёжно заблудился. Он не знал нового дворца в Лояне, выстроенного на месте прежнего, сожжённого Дун Чжо, а вокруг никого не было, ни евнуха, ни гвардейца.Такой способ казни, подумал он с горькой усмешкой, был куда более жесток, чем обезглавливание, — заставить его и после смерти скитаться по лабиринту бесконечных коридоров. Где-то впереди горел свет, но безнадёжно далеко. Он запрокинул голову к серым небесам.— Цзыцзянь!Она бежала к нему, быстро, но как-то нелепо, припадая на одну ногу. На ней снова был этот тошнотворный красный плащ.— Зачем ты... — прошептал он. Люй Цзи схватила его за руки.— Цзыцзянь. Как ты? Тебя пытали?— Со мной всё хорошо. Зачем ты приехала? Я же велел тебе оставаться дома.— Ты ранен? — повторила она настойчиво.— Нет. Просто устал. Что у тебя с ногой?— Затекла. Я... — Она всхлипнула, но тут же, с усилием сглотнув, заставила себя успокоиться. — Ты сам сказал, что мы товарищи в жизни и смерти.— Я помню, — сказал он тихо. — Цзи-эр, у тебя было что-то... свет... Факел? Фонарь?— У меня ничего нет, — она удивлённо развела руками.— Значит, почудилось. У меня всё хуже с глазами. Пойдём. Нам нужно к матушке.Люй Цзи кивнула.— Ты дойдёшь?— Я должен проститься с ней сейчас. Может быть, я её больше никогда не увижу. Велено уезжать этим же вечером.— Мы возвращаемся в Линьцзы?— Нет, меня понизили в звании. Мы поедем в Аньсян.— Где это?— Не знаю. Верно, какая-то деревня в глуши.***Как только Чжэнь Фу смогла заговорить, она прошептала:— Ваше величество, умоляю вас... Цзыхуань! Не зови лекаря.— Я не звал. — Он сидел на постели, накрыв её ладонь своею. По тёмному взгляду было не понять, скорбит он или радуется тому, что она уходит; терзает ли его хотя бы ревность так, как её терзала тоска.— Это бесполезно. Значит, всё-таки тебе придётся глядеть, как я умираю. Что ж, я старше тебя, а ты к тому же слишком упрям.Невидимая пята давила ей на грудь.— Но всё-таки ты пришёл.— Ты не отвечаешь на мои письма.— Мне не нужны письма и указы его величества. Мне нужен ты.— Ты сказала, что тот глупый мальчик, который бегал с тобой по улицам Ечэна, уже давно умер.— Да, я сказала так — в гневе, быть может. Я не знаю, Цзыхуань. Ты всегда будто дух или оборотень, и лицо твоё непостижимо. [26] Но я любила...— Помолчи, — он наклонился к её лицу, но смотрел мимо. — Не трать силы.— Оборотня, — закончила она тихо.Он кричал в гневе, разбивая пузырьки с её притираниями и опрокидывая зеркала: ?Целыми днями ты только и делаешь, что меняешь причёски! Твои волосы похожи на змей!?Он целовал её, когда они лежали на дне старой лодки, и шептал: ?Может, в днище дыра, и мы скоро потонем?.Он рассказывал ей во дворце Юань Шао, когда сквозняки и души усопших бродили по пустым покоям, напоминая о себе томительным холодом у затылка: ?У меня на родине в Цяо всё время говорят о призраках, там это дело обычное, я записывал эти истории с детства?.Он звал её на ечэнской улице. Юноша в потрёпанном халате слуги, со сбившимся набок узлом волос, он протягивал ей руку и кричал: ?Бежим!?Улицу заливало солнце, и они ещё были молоды и бессмертны. Она схватилась за его горячие пальцы.