3 (1/1)

Цао Чжи никак не мог понять, засыпал он по-настоящему или нет. Он спорил с Ин Яном о стихотворных размерах и на миг закрыл глаза, а когда открыл снова, ничего как будто не изменилось. Луч утреннего солнца на полу не сдвинулся с места, так же остро пахло из сада странными чужеземными цветами Второго брата, и даже рука, которой Цао Чжи подпирал щёку, не затекла. Он открыл рот, чтобы продолжить фразу, но не сумел вспомнить, о чем говорил и какие приводил доводы. Он оглянулся: Ин Ян крепко спал, пристроив голову среди пустых тарелок. Да и вообще все спали.Ещё — хотя бы это Цао Чжи не забыл — нужно было поговорить с музыкантшей, которая знала песню про курган в Пинлине, нужно было привести её к отцу, чтобы она сыграла и для него. Отец обрадовался бы: такой песни в его собрании не было — но все девушки тоже исчезли.Цао Чжи спать совсем не хотелось. Он не чувствовал ни дремоты, ни похмелья, и, если не считать странной забывчивости, голова его была совершенно ясна. На миг его даже посетила глупая ребяческая мысль вскочить на ноги и заорать что-нибудь, чтобы не бодрствовать одному в целом зале. Не выдержав, он рассмеялся в голос, но никто не шелохнулся и слуги тоже не явились: видно, Второй брат нарочно велел не будить гостей раньше времени.— Ну и пусть, спите тогда, — сказал Цао Чжи громко, уже не заботясь, услышат его или нет.Он оторвал несколько волокон от куска давно остывшей говядины, к которому накануне так и не притронулся, и быстро сунул в рот, мысленно ругая себя за то, что опять ест украдкой. Он всё никак не мог забыть ту историю с провиантом и свою вину перед голодавшими солдатами.На победном пиру в Ечэне отец усмехнулся и сказал: ?Вот болваны-то? — переводя взгляд с Цао Чжи на Второго брата, который тоже ничего не ел и сидел с совершенно белым лицом, хотя отец не только не наказал его за странную помолвку во вражеском стане, а даже даровал Чжэнь Фу ему в жёны. — ?Этот хоть брал приступом красавицу вместо города, а ты что? Думаешь, мёртвым станет лучше на том свете, если ты умрёшь от голода??Отец стойко сносил любые тяготы походной жизни наравне с простыми солдатами, но, когда еды было вдоволь, ел с удовольствием. Он грыз яблоки в седле и носил в рукавах орехи, но это непринуждённое умение от него унаследовала, кажется, только младшая сестрёнка, устраивавшая по всему дому тайники со сластями.Странно — память о тысячах солдат, что лежали непогребённые по всей Срединной равнине, совершенно не мешала наслаждаться музыкой, любоваться луной или кататься на лодке, но кусок всё равно часто не лез в горло. По возвращении в столицу, когда жизнь стала счастливой, эта память немного отступила, но не исчезла; Цао Чжи знал, что до самой смерти не забудет тот багровый ручей посреди поля, в котором от обилия крови уже не разглядеть было воды, и как его величество сидел на земле над убитым пареньком, и как Второй брат шептал, до хруста сжимая кулаки: ?Я не сдамся, пока не объединю мир?.Второй брат, должно быть, тоже вспоминал тот день, даже когда смеялся на пирах, но теперь у них, по крайней мере, была надежда. Отец защитил его величество и одержал победу над Юань Шао, который думал лишь о личной выгоде, а не о страданиях народа, а его величество сможет однажды возродить Великую Хань. Они с братом сделают всё, что в их силах, чтобы помочь.Цао Чжи осторожно оторвал ещё кусок мяса, тщательно прожевал и запил остатками вина, которое с утра почему-то казалось куда кислее, чем ночью. Потом встал на ноги, поправляя пояс.Не стоило, наверное, вчера так пламенно спорить с Ин Яном. Цао Чжи жалел, что вечно в последнее время ввязывался в споры с друзьями из-за каких-то нестоящих вещей: сначала поругался с Дэцзу, теперь ещё это — но спящий Ин Ян не казался раздосадованным.А вот Чэнь Линь, кажется, всё-таки ушёл. Он и вчера уже собирался домой, но Ван Цань сказал, что уйти трезвым — значит оскорбить хозяина, ещё в Шицзин так пелось, а Второй брат заверил, что нет нужды расходиться так рано. Жаль, что с Чэнь Линем так и не удалось поговорить. Цао Чжи только поднял тост за него и сказал, как восхищается его стихами, и что он без сомнения, один из величайших поэтов в Поднебесной, и Чэнь Линь сказал, грустно улыбнувшись: ?Молодой господин Цао слишком добр?. Его вчерашние стихи на тему, предложенную Вторым братом, были хороши, хотя у него случались и лучше — о войне. Просто вчера они не хотели писать о войне.Но Чэнь Линь, конечно, не мог забыть, что совсем недавно служил секретарём Юань Шао да ещё и сочинил для господина воззвание, где клеймил отца мятежником; не мог забыть, как его швырнули, связанного, в лагерную пыль, пусть даже отец приказал немедленно его развязать, а потом хвалил его таланты и взял на службу (?Он так красиво описал мои преступления, что я зачитался?, — сказал потом отец советнику Го), и Второй брат всегда был с ним приветлив.Второго брата в зале тоже не было: должно быть, под утро всё-таки ушёл к жене. Это было неподобающе для хозяина приёма, но простительно для молодого супруга, и гости возражать не стали бы. Все радовались свадьбе Второго брата и Чжэнь Фу, один только Кун Жун прислал отцу ехидное письмо: мол, гун Цао взял Ечэн для того лишь, чтобы женить сына. В общем, письмо и так было достаточно мерзкое, не подумаешь, что потомок учителя Куна и ревнитель древних ритуалов способен на такое, но сановник Кун ещё зачем-то сравнил Чжэнь Фу с развратной Да-цзи, что уж вовсе никакого смысла не имело. Цао Чжи восхищался тем, как храбро Чжэнь Фу говорила о своей любви — Второму брату всё-таки повезло с женой, пусть он и забрал её из вражеского дома.Цао Чжи ещё раз оглядел зал — не хотелось отпускать вчерашний день, улыбнулся и вышел в рассвет.Самые долгие дни пока не настали, но всё равно уже светало рано. Цветы с варварского запада, которые Второй брат называл миде, ещё сильнее, чем вечером, источали пряный аромат. Роса не успела высохнуть, и их листья сияли, как изумруд.Второй брат упражнялся в саду с мечом, двигаясь стремительно, но так бесшумно, что Цао Чжи не сразу его заметил. На нём был простой синий халат, какой пехотинцы надевали на тренировку (хотя накануне брат был одет роскошно: отец, пожалуй, мог бы и наказать за такое, если бы увидел).Второй брат и раньше ловко управлялся с мечом и метко бил из лука что пеший, что конный, но его сегодняшнее мастерство многократно превосходило все прежние умения. Его ноги почти не касались влажной земли, а клинок служил продолжением руки, которая будто не ощущала веса железа; но лицо было недвижно и бледно.Цао Чжи хотел его окликнуть, но промолчал и остался стоять у перил: жаль было прервать смертоносный и завораживающий танец, но тут Второй брат остановился сам — то ли услышал, что больше не один, то ли как раз в этот миг закончил тренировку, Цао Чжи так и не сумел понять. Быстро развернувшись на носках, Второй брат отвёл руку с мечом далеко в сторону и замер. Ещё через мгновение заулыбался.— Цзыцзянь? В такой час — и уже на ногах? Я уж подумал, война началась, а меня не известили.— Не шути так, — нахмурился Цао Чжи.— И впрямь, что я говорю, — Второй брат наклонился за ножнами, которые лежали среди пышных зарослей миде, — война и не прекращается. Но ты, кажется, ещё слишком юн, чтобы при свете свечи бродить ночами. Или всё не можешь проститься с ароматом?Цао Чжи сбежал с крыльца и сел на корточки рядом с кустом. Нежные веточки, покачиваясь под лёгким ветром, почти касались его щеки. Благоуханный миде пах счастьем.— Ты был прав, — сказал Цао Чжи, — они прекрасны. Варварские растения проделали путь в десять тысяч ли, чтобы пустить корни в почве столицы. Они правда из Да Цинь?— Так мне сказали.— Лишь бы отец не разгневался, когда придёт в сад. Знаешь, он теперь совсем не выносит сильные запахи.Отец даже во время обрядов едва мог терпеть аромат благовоний, а в быту воскурять их запретил вовсе. Прошлой зимой он чуть не зарубил нового слугу: тот не знал о приступах головной боли у господина, и, желая угодить ему, поставил на стол в походном шатре курильницу: мол, в лагере смердит.— Отец не приходит в мой сад, — сказал Второй брат сухо, вбрасывая меч в ножны.Цао Чжи вздохнул:— Жалко, что не сможем показать ему. Но ведь в Ечэне будет много садов. Отец ведь говорил, что велит разбить сады…— И насадит там одни софоры, — сказал Второй брат с детской обидой.Они много обсуждали это по дороге в столицу: бывшая столица Юань Шао разрослась буйно, но без всякого толкового плана, а отец думал о городе, спроектированном по образцу Лояна времён его расцвета. Только это, конечно, дело не на один год и даже, может, не на десять… Семь ли с востока на запад и пять ли с севера на юг, семь ворот. Отец хотел возвести единый главный дворец и несколько высоких террас возле, выкопать пруды для тренировки моряков.Но почему-то сады они обсуждали больше всего — особенно вечером того дня, когда увидели кровавый ручей. Тогда Цао Чжи впервые услышал от Второго брата про разные диковинные цветы и изумился, как мало знает про брата. Из-за войны они теперь так редко виделись.Когда-то давно они дружили, только это было в тот горький год, когда отец потерпел поражение в Ваньчэне, а Старший брат погиб. Второй брат выжил и вернулся домой, но кашлял всю следующую зиму. Дома об этом времени не любили вспоминать, и Цао Чжи до сих пор было совестно, что у него-то никаких плохих воспоминаний не осталось: он был слишком мал, чтобы понять, что творилось с отцовским войском, а Старшего брата, рождённого от другой женщины, не знал вовсе и оплакивал не вполне искренне, только потому, что матушка велела. Зато он ужасно радовался, что Второй брат теперь сидел дома и много возился с ним, то есть учил стрелять из лука, разрешал читать всё, что попадалось под руку в его комнате, и рассказывал по ночам истории про оживших мертвецов-кровососов.Цао Чжи и не заметил, что вырос за долгие месяцы разлуки, пока матушка ему не сказала; теперь Второй брат, который был на пять лет старше, заметно уступал ему в росте, и, хотя он даже как-то беззаботно пошутил по этому поводу, Цао Чжи всё время было неловко стоять с ним рядом. Он и теперь вставать не стал, а сел прямо на землю рядом с миде, сказал задумчиво:— Может, у нас будет когда-нибудь павильон для заморских растений, как был у государя У-ди.— Государь У-ди добывал их в походах. Я думал, ты не любишь войну.— Но ты же купил миде у торговца.— Купил, — усмехнулся Второй брат, — но, если подумать, поход на Да Цинь обошёлся бы мне дешевле. — Он указал мечом на куст: — Нарви, если хочешь, я позволяю. Засушишь и подаришь своим красавицам.— Каким красавицам? — спросил Цао Чжи растерянно.— Откуда мне знать? — Второй брат, наклонившись к самому его плечу, продолжил насмешливым шёпотом: — Тем, о которых ты вчера писал в стихах. Мешочки с ароматными травами в пенных складках юбок... Только не говори, что ты собирался дарить благовония нашей сестрёнке. Как насчёт музыкантши — той, с родинкой? Ты ей приглянулся.Цао Чжи отпрянул, потирая пылающее ухо. Вспомнил вдруг барышню Люй: белое платье, синие лепестки, строгие брови. Он наговорил ей столько глупостей, что до сих пор было стыдно.— Полно меня дразнить. Просто ты всё ещё дуешься на меня из-за вчерашнего.— С чего бы вдруг?— Ты обиделся, что я не подражал твоей оде, как другие. Прости. Я знаю, что ты хозяин и ты дал тему, но я же от неё не отклонился. Разве не писал я о миде? Мне нравятся стихи с общей темой, просто я не люблю совсем уж повторяться. А Ван Цань всё равно лучше меня напишет о благотворном влиянии инь и ян.— Тебе нет нужды подражать моим одам. Ты мой брат.Помедлив, Цао Чжи сказал:— Я знаю, что ты имел в виду, когда придумывал тему. Поэты и учёные собрались из разных земель, чтобы прижиться в столице. Они ищут твоего покровительства.— Покровительства нашего отца, ты хочешь сказать. Всё, что я имею, — и этот сад — получено щедротами нашего отца.— Знаешь, так тебе не испытать их верность. Все они — первейшие таланты нашего времени. Они напишут тебе оду на какую захочешь тему — и это будет прекрасная ода. Они уподобят тебя Чжоу-гуну — и это прозвучит искренне, потому что это будут превосходные стихи.— Цветы так благоухали прошлым вечером, что мне взбрела в голову блажь писать о цветах, только и всего.— А молодой господин Сыма?— Вернулся на родину после победы, ты же знаешь.— Что он написал бы?— Сыма Чжунда, — ответил Второй брат, кривя рот, — никогда не станет писать на заданную тему. Впрочем, в поэзии он не силён.Он сдёрнул с перил вчерашний парчовый халат и накинул поверх тренировочного.Цао Чжи пропел тихо:— Такой уж сегодняхороший праздничный пир,Что радость-весельесловами не передать.Второй брат молча затянул пояс и зачем-то снова взял в руки меч.— Слушай, — сказал Цао Чжи. — Я видел, что было в Гуаньду... Я знаю, что это время вместе продлится недолго. Может, не продлится и до осени. Но то, что ты любишь цветы, — не ложь, а мне правда хочется писать о луне. Мы могли бы просто радоваться.— И всё же ты ещё дитя, Цзыцзянь. Но и ты — с твоей-то памятью! — ты ведь знаешь, как поётся дальше:У каждого в сердцежеланье только одно:Ту тайную думуникто не выскажет вслух,Что жизнь человека —постоя единый векИ сгинет внезапно,как ветром взметенная пыль,Так лучше, мол, сразухлестнуть посильней скакуна...[5]А Чэнь Линь всё-таки ушёл.— А я забыл его позвать на состязание, — огорчился Цао Чжи. — И Дэцзу занят на службе. Ладно, ещё напишу им.— С тобою состязаться без толку, — усмехнулся Второй брат. — Если я дам тебе тему и велю сложить стихи за десять шагов — сложишь?— Наверное. Только мне лень вставать, давай я здесь посижу? Можно просто так до десяти сосчитать.Второй брат стремительно выхватил меч и приставил к груди Цао Чжи, и тот зажмурился: отблески солнца, отразившись от лезвия, почти ослепили его.— А за семь шагов? — спросил Второй брат. — Если ставки будут выше.— Да, — рассмеялся Цао Чжи. — Ты говоришь сейчас, как Дэцзу про свои глупые игральные кости, а тему-то и не дал. Убери, ярко же...Он открыл глаза как раз в тот миг, когда меч сверкнул у него над головой, и даже не понял сначала, что произошло: брат по-прежнему двигался слишком быстро, а миде осыпался до странности медленно — сине-фиолетовые цветы, узкие, почти как иголочки, тугие листья. Он осторожно стряхнул их с одежды себе в ладони.— Что ты сделал? — сказал Цао Чжи потрясённо. — Зачем? Это из-за отца?— Куст цветёт ещё с начала весны, — ответил Второй брат устало. — Это против естества. Засуши, если хочешь, на память.— Но миде же твой, — сказал Цао Чжи робко. Он встал и оглянулся на куст: тот хоть и был теперь наполовину обезглавлен, умирающим не казался.— Не хочешь отдать невестке?— Она терпеть не может этот запах. Говорит, такое только на кухне в баранину класть. Фу-эр... — он осёкся и обернулся на крик. По ступенькам, отчаянно размахивая руками, бежал слуга — незнакомый, не из вчерашних, и повторял горестно: ?Второй молодой господин!?— Цзыцзянь, проводи гостей, — велел Второй брат сухо. — Поклонись им за меня.У него было странное выражение лица — будто он не только уже понимал, что грядёт беда, но даже не удивлялся ей.— Ты куда? — крикнул Цао Чжи ему в спину, хотя знал, что брат не ответит. — Ты скоро вернёшься?Но ни Второго брата, ни слуги уже не было, он один стоял в маленьком саду у осыпавшегося куста, с полными горстями варварских цветов, ещё свежих и влажных. Он и не знал, как их сушат, — не выставлять же просто так на солнце, которое испепелит их.***Ночью Люй Цзи ни на миг не сомкнула глаз, а рассвет встретила на крыше и потому сумела изловить чудовище. Конечно, она не намеревалась на него охотиться: просто полезла на крышу за воздушным змеем Чао-эра и невольно залюбовалась, глядя, как над лесистым холмом позади деревушки небеса расцветали новыми красками, одна нежнее другой.Накануне дети разбуянились, как всегда случалось после приезда советника Го, а сестра даже и не думала приструнить их; она сидела, завернувшись в шаль, на крыльце и умилённо слушала скрип качелей, так что Люй Цзи пришлось справляться одной. Ну, не совсем одной — советник Го считал, что помогает, но вреда от него было больше, чем пользы. По крайней мере, устраивать на ночь глядя соревнование, кто дальше закинет камень в речку, определённо не стоило. Сяо Фэн расстроился, что проиграл, и от обиды закинул на крышу любимого змея Чао-эра, Чао-эр зарыдал, а потом полез в драку. Советник Го разнял их, схватив за шкирку, как щенят, и приподняв в воздух, но от натуги раскашлялся. Потом Суслик Цзюнь попытался стащить Сюньюэ с качелей, но та ловко отпрыгнула в сторону, и Суслик получил качелями по лбу. Он, правда, считал себя взрослым мужчиной и рыдать не стал, зато при виде крови разревелась Сюньюэ.Люй Цзи спешно велела Ли Е увести её в дом, пока с девочкою не случился припадок, как в прошлую луну, когда сестра порезалась на кухне. Сама же, отловив Суслика Цзюня, села на крыльцо и стала промывать ему ссадину.— Вот разбойник! — шипела она сквозь зубы. — Череп себе хочешь проломить?— Не, у меня крепкий, — беззаботно отвечал Суслик и выворачивался у неё из рук, продолжая истекать кровью.Люй Цзи хотела позвать на помощь сестру, но та в доме была занята столь же безнадёжным предприятием — заставляла советника Го принять лекарства.— Стой смирно! Будешь кувыркаться, я тебя прямо здесь на коленях разложу и выпорю.— А я у сестрицы не помещусь на коленях, — сказал находчивый Суслик.— Да у тебя только щёк много, — фыркнула Люй Цзи, и, подумав, отвесила ему оплеуху. Суслик ойкнул и слегка притих.Сянь-Сянь, которая бегала за мотыльками у ограды, вдруг тоненько заверещала и опрометью бросилась назад во двор — глаза были распахнуты в ужасе, тонкие ленты бились у пояса.— Там чудовище! Чудовище! — Сянь-Сянь налетела на Люй Цзи с Сусликом, обхватила руками обоих и сжала так крепко, что Люй Цзи обрадовалась: теперь зловредный мальчишка уже никуда не денется.На крики девочки вернулся Ли Е и сказал:— Да это заяц в кустах, дурочка.— Оно огромное! — Сянь-Сянь разжала руки и развела их в стороны, даже на цыпочки поднялась от старания. Тут-то её и подхватил советник Го — он, видно всё-таки выпил лекарство и перестал кашлять, а потому двигался незаметно — и вскинул на плечо.— Фэнсяо! — закричала сестра. — Кому сказала!.. Ты опять за своё?— Чудовища сюда не придут, — сказал советник Го, лукаво усмехаясь. — Только те звери, что приносят удачу. Это Шанлютянь, земли лучших полей.Старую песенку про Шанлютянь Люй Цзи слышала много раз, и Чжэнь Фу— вот странное совпадение! — её очень любила; там говорилось про мальчика-сиротку, который мечтает уйти в благие края, где нет ни зимы, ни голода, но она никогда бы не подумала, что советник Го вспомнит про такое.— Или ты не веришь старшему братцу Фэнсяо? — он ласково постучал указательным пальцем по носу Сянь-Сянь, и та захихикала.Зато к ночи, когда дети уже были наконец в постели, Сюньюэ вдруг начала твердить, что видела в лесу за домом своего отца, и Люй Цзи с трудом удалось убедить девочку, что её отец хоть и приглядывает за ней с того света, больше уже не вернётся. В конце концов, она отвлекла Сюньюэ, пообещав соорудить ей завтра новую причёску, но сама уснуть уже не смогла и полезла на крышу, к змею и звёздам, а ранним утром, когда темень между лесными стволами стала отступать в глубь чащи, Люй Цзи и заметила чудовище. Самое обычное чудовище, каких повсюду десятки тысяч, в потрёпанном коричневом халате.Быстро спустившись во двор, Люй Цзи на всякий случай взглянула на единственного слугу, который прибыл с Го Цзя, его возницу, — но тот по-прежнему мирно дрых на козлах, закрыв шапкой лицо, и халат у него к тому же был синий. Она проверила нож в чулке и перемахнула через низенькую ограду.Люй Цзи не умела передвигаться по лесу правильно, как охотники или разведчики, но и чужой человек это не слишком умел. Одет он был неброско и под цвет листвы, веток не ломал и лишний раз не хрустел валежником, однако отыскать его всё равно оказалось нетрудно. Он сидел, привалившись спиной к стволу, с арбалетом на коленях. Появление Люй Цзи почему-то его не удивило, хотя слегка расстроило.— Барышня, — сказал он уныло, отложив арбалет и кланяясь, — вы не пугайтесь.— Ты из людей советника?— Барышня, вы только не говорите советнику Го, а то он с меня шкуру спустит. Я человек городской, а к лесу не привык.— Ты следил за мной вчера? На том берегу?— Да я ж тут первый день, потому что старик Линь болеет. И я не хожу на тот берег. Мне велено только деревню охранять.Костлявый, сутулый и по-стариковски мрачный, несмотря на то, что ему и трёх десятков лет ещё не было, шпион и впрямь был вылитый отец Сюньюэ, и даже слегка косящие глаза были такие же, как у девочки. Люй Цзи, может, и сама обманулась бы, если бы не видела собственными глазами, как того разрубили пополам в первый же день осады Сяпи. Она продолжила допрос:— Много вас тут?— В этом лесу я один. Если что, я сигнальную ракету выпущу.— А на другом берегу?— Не знаю, барышня.— Не смей больше приближаться к усадьбе, болван. Детей пугаешь.— Да разве я причиню им вред? Моему сынишке скоро шесть.— Я говорю, что ты должен быть невидим, скотина тупоголовая. Если ты голодный, я могу каши принести после завтрака.Он в ужасе замахал руками:— Нет, барышня, не трудитесь! Вы всё верно сказали, считайте, что вы меня не видели вовсе.— Ложь, — бормотала она сквозь зубы, размашисто шагая обратно к дому, — всё ложь.Советник Го, верно, не хотел им зла; и зачем он там возился с детьми — искупал ли грех или попросту к ним привязался, — он искренне радовался, когда возвращался в деревню. Но неужели он навсегда сможет скрыть правду? Пройдёт ещё года три, и Ли Е, который так торопится повзрослеть, станет почти что юношей. Он и теперь едва ли безоговорочно верит в сказки про мирные селения. И Суслик не всегда будет расти только в области щёк, и Сюньюэ...Они все пока ещё спали. У себя в комнате Люй Цзи умылась, заново уложила волосы двумя мягкими петлями по бокам головы — на самом деле и себя, и Сюньюэ она только так и умела причёсывать, если не помогала сестра — но вместо того, чтобы идти готовить кашу, она стала просто ходить по двору. Как оказалось, вовремя.Го Цзя, мрачный, с плотно сжатыми губами, сбежал по ступеням, даже не заметив Люй Цзи.— Советник! — позвала Люй Цзи негромко, и он обернулся через плечо.Прежде она не видела у него такого пронзительного взгляда, но заговорил он с обычной любезной насмешливостью:— Что угодно барышне?— Коня, а лучше двух, и новые сапоги на зиму, — буркнула Люй Цзи. — Красное платье и три корзины лотосовых пирожных, но вы, видно, не об этом.— Жаль, но мне некогда шутить.— На нас напали?— ?На нас??— Мы с сестрою и дети живём на землях гуна Цао. Лучше уж ваш господин, чем мародёры или северные варвары.Он коротко усмехнулся:— Барышня Люй мудрее многих людей, что втрое старше её годами. Нет, это не война. Но это дело требует моего немедленного присутствия в столице. Прощайте, барышня Люй. Кланяйтесь от меня сестре Хунчан.— Вы что же, не простились с сестрицей? — спросила Люй Цзи, но советник Го, в последний раз мельком глянув на усадебку, поспешил к повозке.А сестра, наверное, теперь лежала в постели с закрытыми глазами, воображая, что всё ещё слышит его дыхание, сочиняла бессмысленную мечту, чтобы не мешать глупой мечте советника.Бросившись в дом, Люй Цзи сняла с полки свиток Четвёртого молодого господина, накануне бережно припрятанный ею меж других книг, и решительно развернула. Он был пуст — ни единого знака, ни чёрточки.— И этот лжец, — прошептала Люй Цзи, хотя прекрасно помнила, что Цао Чжи ни слова не сказал ей про свиток и уж конечно, никогда не обещал ей, что там окажется хоть какой-то текст. — Подлец. Как их советники. Как вся их семейка. Отродья евнухов!..