Глава седьмая, в которой Алису учат манерам (1/1)

Войдя внутрь, граф оказался перед двумя дверями. Никаких указателей не было видно, поэтому он, помедлив, открыл ту, что находилась от него по левую руку. И попал в лавку.— Добро пожаловать, добро пожаловать, — задребезжал знакомый голос; граф дернулся и подскочил к Белой королеве, которая преспокойно поправила венец из хрусталя и опалов на голове и слегка поклонилась ему, точно ничего не произошло. — Каков прогноз?.. Взойдет ли нынешней ночью Голубая звезда?..— Ты бросил меня там, на реке! — обвиняюще воскликнул граф, не решаясь все-таки схватить обманчиво спокойную Королеву за ее длинное одеяние. — Это была просто отвратительная шутка.Белая королева со смешком извлекла из рукава веер, развернула его и начала мечтательно обмахиваться.— Вам что, не понравилось Водопадение, любезный граф?.— Ни капли!— А мне понравилось, — похвастался кто-то за спиной. Обернувшись, граф увидел уже знакомую Белую пешку. Тот со школьническим видом сидел за столом и быстро просматривал какие-то бумаги. — Привет, Алиса!— Ты тоже здесь...Граф разглядывал полки, заставленные всякой всячиной — от тяжелых фолиантов, оплетенных латунными узорами, до бросовых базарных вещичек вроде детских рогаток и дудочек, грубо вырезанных из дерева. Предметы эти имели скверный характер: стоило графу потянуться за каким-нибудь из них, как он тотчас оказывался в самом конце полки, а то и перепрыгивал еще дальше. Решившись во что бы то ни стало добыть черничного вина, граф подтащил стремянку к стеллажам и забирался на самый вверх, упорно преследуя убегающую от него бутылку. Наконец от ликующего ощущения победы закололо в кончиках пальцев, и он смог обхватить рукой холодное и чуть влажное горлышко. К его величайшему изумлению, бутылка, издевательски подпрыгнув, вылетела через потолок и растворилась в темной ночи снаружи!Белая королева с Пешкой покатывались со смеху.— Хватит! — с досадой выкрикнул граф, сжимая кулаки. Белая королева отвела ладонь от улыбающегося рта и жестом импресарио извлекла из-за пазухи то самое вино.— Ты выпьешь два бокала или сорок три? — радостно спросил Белая пешка и с хлопком вытащил пробку.— Разумеется, два, — выдохнул граф и опустился напротив. Белая королева, подоткнув подол, преспокойно устроилась прямо на столе.Что-то не припоминал граф королев с такими ужасными манерами... — За живых, — произнесла она тост и, прихлебывая, осушила свой бокал.— Отчего ты, — Белая пешка тоже выпил, чуть отвернувшись, чтобы не снимать капюшон, и аккуратно промокнул губы салфеткой, — мой дорогой Млечный путь, больше не спрашиваешь, где Король?.. Ты его больше не любишь?— Что? — граф сонно поднял лицо. Вино было совершенно кислым и некрепким, но в тепле его разморило, а ровное тиканье часов (их в лавке было полсотни, не меньше) убаюкивало.— Я спрашиваю: отчего ты не читаешь нам стихов?..— Я не увлекаюсь поэзией.— Я бы хотел рассказать о том, как одна продрогшая Черная пешка заглянула в гости к Белой королеве и Белой пешке и была съедена, — нараспев произнес мальчик, легко постукивая приборами по пустой тарелке. — Однако боюсь, мы тебя утомили. Ваше Величество, угощение просто пальчики оближешь!..— Это точно, — хихикнула Королева и вдруг сорвала с Белой пешки легкий капюшон. Граф рухнул на колени, как подкошенный, схватив себя за плечи, и прижался к ножке стола, дрожа и стуча зубами. За длинной скатертью с мохнатыми кисточками было, как и под ночным пологом — безопасно.Когтистая рука дернула полоски ткани и вцепилась ему в плечо, а лунное лицо Белой королевы оказалось вновь совершенно близко. Он почти что столкнулся носом с графом и прошипел, раздувая ноздри:— Как ваше имя, граф? Как ваше имя?— Я забыл! — выкрикнул граф со злостью. — Убирайся!— Нет-нет-нет, — ласково покачала головой Белая королева, — как ваше имя, скажите, это же так просто!..— Си... — зубы клацнули, но граф сглотнул и заставил себя посмотреть Белой королеве в глаза, — Си... эль. Меня зовут Сиэль.— Идем, — она схватила графа за запястье и потащила за собой. Подвела к зеркалу. Граф встретился взглядом с грустными глазами своего отражения.— А где... где... — еле слышно пробормотал он, но решил не договаривать; вместо этого положил ладонь на прохладное стекло, точно ладонь с той стороны была такой же живой, как его.Двойник улыбнулся, открыл рот и начал читать стихи. Граф сразу это понял, несмотря на то, что, кажется, отражение читало их не совсем правильно. Однако это было маловажно: он вдруг вспомнил этот сонет, который когда-то знал или даже просто видел во сне. Смежая веки, вижу я острей.Открыв глаза, гляжу, не замечая, Но светел темный взгляд моих очей,Когда во сне к тебе их обращаю. И если так светла ночная тень —Твоей неясной тени отраженье, — То как велик твой свет в лучистый день,Насколько явь светлее сновиденья!Каким бы счастьем было для меня —Проснувшись утром, увидать воочьюТот ясный лик в лучах живого дня,Что мне светил туманно мертвой ночью.День без тебя казался ночью мне,А день я видел по ночам во сне.— Скучные стихи, Алиса, но я тебя прощаю, — спокойно отметила Белая королева, ведя его к выходу, — хотя я бы в крайнем случае предпочла читать их наоборот. Для таких, как ты, это не имеет большого значения. Иди, — рука легла на ручку, — мы еще увидимся после Полуденного турнира. Иди — и не забывай, кто твой враг и что душа — всего лишь темный и холодный замок, а в покоях, под одеялом никого нет. Ты складываешь туда боль и ненависть, туда, где обыкновенные люди нежатся на перинах, обиду и злость, Алиса...— Подожди!.. — граф сделал шаг, но дверь захлопнули у него перед носом. Выбора не оставалось. Переждав вспышку раздражения, граф толкнул соседнюю дверь.И вновь оказался в той же лавке! Правда, мебель уже была слегка переставлена, а предметы прыгали и сбегали, кажется, еще резвее, чем в предыдущей комнате. На огромном стеклянном блюде от пола до потолка прямо посреди комнаты стояли плотными рядами Пасхальные яйца, сложенные таким образом, что казалось немыслимым извлечь хотя бы одно, не разбив остальные. За этой башней из яиц кто-то или что-то щелкало спицами. Граф обошел башню и увидел — сначала огромное вязаное полотно, сложенное, как слоеный пирог, и достававшее таким образом от пола почти ему до плеч, и королеву, которая, глубоко развалившись в кресле, подобно проворной старушке, работала сразу восемью спицами.— Вот вы где! — воскликнул граф. Королева подняла голову, и граф невольно смутился.Никакая это была не Белая королева — самая обыкновенная Овца. Обыкновенная настолько, насколько обыкновенной может быть овца, которая вяжет, да еще и восемью спицами. Граф наблюдал, ломая голову, как это у нее так получается, у нее ведь копытца, поймал себя на этом низкосортном любопытстве, родственном праздности, и почел за лучшее отойти.— Воришка, — сказала Овца ему вслед.Граф развернулся. — Я не брал чужого, — процедил он. — А вы возьмите свои слова назад.Овца захихикала:— Как можно взять назад слова? — в упоении спросила она. — Ведь это тебе не какие-нибудь котята или бутылка вина. Ты ведешь себя плохо, — взгляд из-под насупленных косматых бровей стал строгим. Граф отчего-то ощутил вину, точно Овца имела право отчитывать его. — Попробуй еще раз. Войди и представься.?Я таким образом попросту сойду с ума?, — подумал граф, возвращаясь на несколько шагов назад. Он слегка поклонился Овце и сказал:— Меня зовут Сиэль!— Лгунишка, — бесстрастно отозвалась Овца. Граф сжал кулаки и уже открыл было рот, как вдруг странные чары спали.— Бабушка Клодия?.. — вырвался у него в высшей степени недоуменный возглас. Он видел ее, конечно, на семейных портретах, пусть она и умерла задолго до их рождения; но как он вообще мог принять эту женщину с неумолимым холодным взглядом за Овцу?..— Верно, — Клодия отбросила спицы, поднялась из кресла и величаво прошествовала к нему, прохладно шелестя платьем, — здравствуй, мой маленький внук.Граф почувствовал быстрое прикосновение ее сухих губ к макушке. А после она манерно отстранилась и спросила, не голоден ли он.— Если честно, я бы...— Могу предложить это, — Клодия указала на башню из яиц и глаза ее хитро заблестели: разумеется, ей не терпелось увидеть, как граф потянется за каким-нибудь из яиц и непременно обрушит всю башню. — Только, будь так добр, не съешь Шалтая-Болтая!С последними словами она вдруг повернула башню, которая и закружилась со страшной скоростью, а вместе с ней — закружилась сама лавка; после этого бабушка Клодия все-таки превратилась в Овцу и, сердито бросив вязание, коренасто побежала по зеленой поляне. Графу хотелось последовать за ней, но он был слишком заворожен кругопомешательством Башни. Занимательно, что ни одно яйцо при этом вращении не упало, но едва башня замедлила ход и граф решил попытать счастья, взяв одно небольшое, аквамаринового цвета, он при этом сразу же сбил пару соседних. — О, — пробормотал Шалтай-Болтай и спрыгнул с верха еще двигающейся башни. — Никак дитя проголодалось настолько, что не видит границ предметов!И ни капельки он не был похож на Шалтая-Болтая. Граф выронил яйцо и встал, слегка приоткрыв рот. — Шалтай-Болтай, как известно, круглый и напоминает видом яйцо, — начал граф, не понимая, зачем пытается затеять дискуссию. Видимо всё потому, что слова не имеют тел, а значит их и не сдержать.— Всё верно, — кивок. — Только откуда тебе знать, хороший мой?.. Ты не крестьянский ребенок, который слушал в детстве сказки, подобные этой! Ты ведь слушал совсем другие сказки, согласен? Так почему твой Шалтай-Болтай должен быть круглым, как яйцо?— Я ошибся, — шепотом ответил сраженный граф.Он до дрожи боялся, что его вновь спросят об имени, но Шалтай-Болтай, рассмотрев его с легкой улыбкой, задал другой вопрос:— Сколько тебе лет?— Почти четырнадцать, — хмуро ответил граф.— Правда?.. — задумчиво отозвался тот. — Я, глядя на тебя, уже было подумал, что ты решил остановиться на двенадцати.— Точно у меня получилось бы, — проворчал граф. А потом они ужинали и пили чай, играли в шахматы и разговаривали. Вот только рассказывать об этом совершенно не представляется возможным: ведь нельзя рассказать о том, как прекрасен солнечный свет, когда он ласкает руки, лицо и плечи; или о том, как прекрасны розы, едва тронутые утренней росой, ранние, туго собранные лепестками; о том, как хороши прогулки по свежевыпавшему снегу и горячее молоко с медом перед сном... Граф был таким человеком, что не удерживал в памяти подобные вещи, поэтому довольно быстро забыл и о том вечере. И счастливо забыл — иначе бы послевкусие обратилось против него же самого бессмысленной и жестокой мукой.