Глава Тридцатая (1/1)
Закрылась последняя дверь – и меня самого не стало. Я слышал голоса и чувствовал, как мое имя смакуют на кончиках языка. За ребенка, подпорченного болезнью, обещают уже миллион йен. Расщедрилось спящее море. Я успокоился.- Ханаюки-кун, ответь же нам, хорошо ли тебе жилось со мной! – требовал Сонохара, снова и снова называя большую ставку. Я слышал стальное напряжение в его голосе, и мне стало страшно, задевали его достоинство, и этого он не простил мне. Я знал, сейчас он добьется меня, а потом вечером выместит на мне свое раздражение. Но это не имело надо мной больше власти. Я был готов даже подчиниться ему. Мне было все равно – разве могло быть по-другому после предательства Митои?..Я вспомнил, что он всегда старался быть нежным и иногда угощал меня не ягодами в меду или дорогой карамелью, а обычной едой – рисом с яйцом или пирожками с рыбой, зная, что ребенку моих лет гораздо приятно быть сытым и спокойным. Он старался готовить меня перед соитием. Он мыл меня после и помогал мне. И сейчас он, едва не лишив меня жизни и оставив меня без детей навсегда, отрекся от меня. Его тонкий голос ни разу не прервал тишину. Разве могли быть ему оправдания? Почему он не оставил меня, если знал, что болен? Почему не сказал хозяину позаботиться обо мне? Почему, наконец, не убил меня собственными руками, обрекая на вечное одиночество? Почему сейчас не несет за меня ответственность до самого конца?..Я не простил его, как море не простило сына рыбака и продало его. Я не смел поднять глаза на девушку, в которую был влюблен, из-за него. Я никогда не выйду в море с собственным сыном из-за него. Я не мог простить его, даже если бы постригся в монахи. Сейчас я отчетливо осознавал, что не прощу его и после смерти – его или моей. Я не держал зла и не ненавидел его, но прощение мое было вне времени и пространства.
Наконец, стихли голоса – слуги разносили чай и саке гостям, хозяин сел ко мне за занавеску. Удрученное его лицо означало только то, что ставки оказались одинаковыми, и он хотел оставить выбор за мной. Я покачал головой, чтобы он оставил меня в покое. Я не нуждался в выборе больше. Передо мной снова вставал пустынный берег и тихие голоса играющих деревенских детей, я был навечно лишен этого, а выбор был насмешкой над моими потерями. Я позволил себе отвернуться от него, чтобы скрыть слезы. Он позволил себе погладить меня по голове. Эта нечаянная ласка показалась мне теплой и искренней, как у отца вечность назад. Я заплакал. Цуру-сан, красавица, бывшая проститутка, та, что продала меня однажды, взяла все в свои руки снова.
- Такимацу живет при храме, он богат и добр, - торопливо сказала она, - Причинять ему боль он не будет в любом случае. Сонохара однажды уже чуть не убил его. Боги указывают нам на лучшее. Господин Санара…Я не слышал больше имен, я закрыл глаза и спрятал лицо в рукаве. Перерыв воцарился в зале. Я услышал звонкий смех девочек, которые только готовились стать взрослыми детьми. Они проходили по дворе после полуденных занятий – ветер, наверное, шевелил их распущенные волосы и смеялся соленым воздухом им в лица. Один бог знал, как я завидовал им…Кто-то прошел мимо и коснулся моего лба – я отскочил, как ужаленный, но краска уже предательски заливала мое лицо. Не знаю, кто позвал ее – Масаки туго затягивала узел на поясе, хотя я бы предпочел, чтобы она затянула его на моей шее. Она улыбалась – разве могла она по-другому, красивая, но уже чужая. Я бы хотел, чтобы она не жалела меня, но она поступала так, как хотела. Вот она садится рядом, аккуратно подтягивая кимоно. Вот берет мою ладонь и кладет ее к себе на прохладный лоб. Вот целует меня – и поцелуй ее чище морской воды. Она рядом, и я забываю, зачем нахожусь здесь. Еле ощутимо кладу голову к ней на колени, мне кажется, так любит делать мой учитель, тот, кого любит она – мне хочется, чтобы у нас с ним было что-то общее, чтобы и меня любили не по-дружески, а горячо и искренне, хотя бы раз, хотя бы сейчас. Голоса становятся громче – толпа требует принятия решения, и я подчиняюсь им. На прощание она обнимает меня, умело поправляя ленты кимоно и мою накидку – я не должен потерять товарный вид. Я успокаиваюсь, спящее море поглотило меня, но Масаки-сан не попадет в его соленые объятья. Она сильнее нас, она сильнее всего на свете, сердце ее полно нежности и любви.Разве поглотишь такое? Разве разобьешь?..Я хотел сделать выбор, но так и не стал звать хозяина для разговора. Имело ли все это смысл, если история моя должна была закончиться. Я мог говорить, жить и думать обо всем на свете, но судьбу мою уже не могло изменить ничто. Поэтому я задернул занавеску и стал вслушиваться в гул чужих голосов. Пусть все закончится сейчас же. Пусть все останется прежним и для меня – и для целого мира тоже.- Господа, мы приняли решение, - голос хозяина звучал вкрадчиво и осторожно, - Мальчик был дорог нам, и мы приняли во внимание все факторы. Пусть наше решение не станет для вас неприятной новостью. Тот, кого мы выбрали…- Пусть этим человеком стану я, - внезапно услышал я, и чувства покинули меня.Она шла через ряды, спокойная и сдержанная – шаги ее раздавались у меня в ушах, я ощущал их внутри себя, будто бы меня окунули с головой в соленую воду. Она – я бы не перепутал ее ни с кем другим, это была она.- Я много лет знаю вас и помогаю вам, - сказала она, подходя к помосту, - Недавно я отказалась от услуг вашего подопечного и хочу возместить себе убытки. Я заберу Юки с собой и обеспечу ему хорошую жизнь.
- Госпожа моя, - пробормотал хозяин, а я, не сдерживаясь, поднял занавеску и внимательно посмотрел на нее. Госпожа Анаи Такураги была одета в европейское платье, шляпка с вуалью скрывала ее лицо. Я вспомнил несчастное, искаженное болью лицо Рюи – она покинула его, оставив в том же одиночестве, что было с ним ранее. И вот сейчас она здесь. Красивая, нарядная, с серьезным лицом, готовая к битве за меня и мою свободу. Она стоит и ждет моего решения – она собирается купить меня, купить того, кто совсем недавно высказал ей в лицо все свои потаенные мысли.- Но почему вы считаете себя достойной… - начал было Такимацу, удивленный и раздасованный, его капитал не сравнился с капиталом шелковой королевы даже за тысячу лет.- Я женщина, - мягко ответила она, поднимая вуаль с лица, - Я заберу этого искалеченного ребенка и позабочусь о нем. Я сделаю это лучше вас всех. Я стану ему благодетельницей. И никогда не подвергну его жизнь опасности.Я опустил глаза – господин Митои с шумом поднялся со стула, чтобы поскорее уйти. Цуру-сан засмеялась, громко, болезненно, так, чтобы все слышали ее неподдельную радость. Внезапно я понял, почему Рюи возненавидел меня – и почему его бывшая хозяйка появилась тут и именно сейчас. Прохладная ладонь Цуру-сан опустилась на мое плечо. Это было ее последнее благословение. Она нашла мне новый дом. Лучший дом.- Я согласен, - выкрикнул я, не помня себя от волнения, - Я согласен, потому что я больше не хочу быть на грани смерти. Госпоже Такураги я обещаю мою преданность. Более у меня ничего нет. Но я…- Я знаю, мой мальчик, - она подошла ко мне и обняла меня со всей искренностью, на которую была способна, - Я знаю, что ты хочешь сказать мне. Не извиняйся. Не извиняйся, я заклинаю тебя. Твои слова изменили мою жизнь. Ты был абсолютно прав – я эгоистично играла с Рюи и с тобой тоже. Я виновата перед вами. Свою вину я постараюсь искупить.Она повернулась к сидящим и улыбнулась им – сотни тысяч обвинений сквозили в ее дыхании, но лицо ее было влажным от непрошенных слез. Она улыбалась им. Она была счастлива.- Есть ли у вас претензии? – спросила она, - Я покупаю Ханаюки за один миллион йен. Его бывшие хозяева получат компенсацию. Я также выплачиваю его долг и покупаю его жизнь. Более вы никогда не увидите этого мальчика униженным и проданным. Я забираю его.Наступило молчание, прерываемое только звуками шагов Митои, который спешил избавить самого себя от тяжелого бремени вины. Сонохара потирал свой изуродованный глаз, Такимацу закурил, вглядываясь в меня. Хозяйка торжествующе смеялась.- Продажа состоялась, - негромко сказал хозяин, поднимаясь с места, - Ханаюки тебе возвращено твое настоящее имя и ты переходишь под опеку госпожи Такураги.