Глава Двадцать Девятая (1/1)

Сначала шепот волн и последний поцелуй отца: сухой, болезненный. Потом звон монет в ладони у старосты деревни, вкрадчивый голос хозяйки, боль и унижение, стальной цветок в волосах. Когда я очнулся от короткого болезненного сна, стояло ясное утро, спокойное и чистое, необыкновенное, как и все в поместье. Я умылся – стер водой следы от непрошенных слез, смыл пот и усталость. Сухое чистое фундоши, простая рубаха на голое тело, сверху суконное домашнее кимоно, накидка. Волосы за время болезни отросли, я собрал их в пучок, а когда заболела голова – заплел косу. Завтракал я на веранде – Масаки принесла горячее мисо и свежий хлеб, он пах ее руками. Я с наслаждением ел, потому что не знал, где буду обедать сегодня, и буду ли обедать вообще. Мой последний день в поместье, я и не думал, что однажды буду страдать от того, что не сумею проснуться тут завтра. С соседней двери вышел Дай-чан, пряча от меня взгляд. Я понял, что мне мой поступок тут не простили и не простят. Я сделал Рюи несчастным. Я ненавидел себя.- Юки, хозяйка просила тебя сегодня не выходить из комнаты, - тихонько попросили меня в спину, стараясь не задевать меня даже словом, - Тебе лучше поберечься, ты можешь простыть…- Я понимаю, - ответил я, поднимаясь с деревянного помоста, глаза мои по-прежнему следили за лучшим другом, он похудел и вытянулся за этот год, а я и не замечал. Надо же – когда у Дай-чана появилась эта коса на правом плече?.. И когда он сменил кимоно на хакама с оторочкой, или они сейчас в моде? Жадно глазами я провожал смущенного Дайсуке, стараясь не показаться ему несчастным или ослабленным – вдруг будет переживать… До меня внезапно дошло, что я могу больше никогда не увидеть его в своей жизни, и сердце болезненно сжалось в плохом предчувствии – я не хотел этого. Я вспоминал, как всего год назад мы прятались за баней, чтобы Юри могла порисовать на мокром песке, а Дай-чан мечтал… Вслух мечтал о том светлом будущем, которое охватит нас, едва мы выплатим свой долг. Сейчас его мечты покинули нас обоих. Он и я стали отличными проститутками, мой срок годности истек – его только начался. Возможно, теперь мы будем по разные стороны баррикад, но это не мешало мне молча попросить бога, чтобы тот спас Дай-чана от бед и подарил ему свободу. Мне стало легче. Я вернулся к себе.Аукцион был назначен на вечер, и я не должен был на нем присутствовать, но буквально перед обедом хозяин решил, что лучше показать меня гостям – я жив, не изуродован и все также хорош собой. В соседнем корпусе готовились к приему гостей – я слышал шум бумажной ткани и стук каблучков, Масаки затопила баню, потом искупала меня как в старые добрые времена – свежая юката, несмотря на самое начало весны. Мои волосы расчесали и распустили по плечам, а пудра сделала меня болезненно бледным и очень привлекательным. Хозяйка зачарованно следила за моим отражением в большом кованом зеркале, я казался ей ожившей фигуркой из сказок, за год я стал выше, похудел и казался воздушным. Она укутала меня, после болезни я легко мог простудиться, теплый шарф, связанный ею в минуты покоя, согрел меня – но куда больше меня грели ее спокойствие и тепло, возможно, то самое, что она не смогла дать своему ребенку. Я любовался ею. Цуру-сан, с японского журавушка, самая красивая женщина поместья – никакие Саю или Муцу не могли сравниться с ней. Окутанная пороком, почти умершая и воскреснувшая ныне – она сама стала причиной моих слез и слез моих друзей, но казнить ее я не мог, не хотел даже. Раб привыкает к хозяину и начинает оправдывать его – возможно, этот закон человеческой психологии коснулся меня, но я искал утешения в опустошенных бессонными ночами глазах хозяйки и не ненавидел ее.Хозяин уже дал указание, какие вещи я могу забрать с собой – естественно, все подарки клиентов уходили ко мне, то же, что было куплено для моих выступлений, было слишком дорого. Однако я увидел лисью шубу и несколько пар сафьянных сапог, которых привозили мне из Киото – их тоже отдавали мне. Я понимал, что все чувствуют свою вину передо мной и постараюсь украсить мой быт, насколько это будет возможно, но я еще не знал, позволит мне новый хозяин оставить все из моей старой жизни. В куче пыльных тканей мелькнула потемневшая золотая парча, и меня охватило чувство необъяснимой тоски по тому дню, когда я испуганный и еще невинный наливал саке самым богатым людям города. Я прикоснулся к ткани щекой – мне показалось, что она впитала мой страх перед неизведанным будущим, мою боль и усталость, и я заранее пожелал удачи тому, кто займет мое место, кто станет лучше меня.Наступал час дракона – во дворе шелестели колеса повозок, людей встречали, поливая воду на пыльную землю, Саю и Юри выглядывали на приезжих из своих окон на втором этаже, кто-то заметил их, и я услышал очаровательный ненастоящий смех Юрико – переливы колокольчика. Я вспомнил, как год назад рассказывал ей о шторме, который едва не потопил нашу с отцом лодку в открытом море, как она смеялась над моим страхом – открыто, ясно, без стеснения… Насколько далек был этот смех от ее нового, лживого, но безумно притягательного. Я подумал, что у Юрико будет прекрасное будущее – она все-таки женщина, как и Цуру-сан. Я помолился наскоро, чтобы она стала счастливой. Я пошел вниз.Я мечтал, чтобы не встречаться с господином Сонохарой вовсе – почему-то я был точно уверен, что это не он заразил меня, и мне не хотелось видеть его, я боялся. В дверях я столкнулся с господином Такимацу, я низко поклонился, он погладил меня по голове – в глазах его мелькнула нескрываемая жалость, ведь это в его доме я едва не умер, и его дочь сидела подле меня. Я дрожал от скрываемых внутри себя чувств, едва не заплакал – он неловко топтался рядом, обещая мне позаботиться обо мне. Я хотел поверить ему – образ его красавицы-дочери Хару встал перед глазами, и я полностью ощутил полноту своего отчаянья, мои друзья отвернулись от меня, а девушка, которая безумно нравилась мне, была от меня бесконечно далека. Я замолчал, одинокий и уставший, хозяйка указал Такимацу на его место. Я вошел в комнату и сел за узкой ширмой – несколько десятков глаз посмотрели на меня. Я узнал их, многие были моими клиентами, кто-то только собирался ими стать. Впереди сидел Митои, покрасневший и испуганный, он поймал мой взгляд и тут же опустил его. Мне сразу же стало ясно, кто именно заразил меня такой отвратительной болезнью – на руке Митои красовалась повязка, скрывавшая следы от кровопускания.Я спрятал взгляд и попытался успокоиться. Хозяйка села по правую руку от меня – по левую руку сел наш врач, который должен был подтвердить, что я здоров. Вперед сидел хозяин, он вышел к гостям раньше нас из-за своей ноги. Его ледяной взгляд скользнул по мне – по губам я прочел мое собственное имя, старое, которым звал меня отец. Я улыбнулся. Кованый молоток ударил по стальному блюдцу.Аукцион начался.Сначала хозяин рассказал, что послужило причиной моей скорой продажи. Затем врач зачитал отчет о моем здоровье, как протекала болезнь и чем она закончилась. Он не упомянул, что меня спасли в храме – Такимацу должен опасаться таких огласок, тогда все будут думать, что возможно меня заразил он. Дверцы скрипнули, и в комнату вошел господин Сонохара: новый парадный сюртук шел ему. Он выглядел несколько иначе – повязки, скрывавшей изуродованную шрамом сторону, больше не было. Высокий и пугающий он поклонился хозяину и гостям, потом поднял глаза на меня и кивнул мне, оставив меня в недоумении – раньше они никогда не здоровался со своей вещью. Мне показалось, что я стал старше и взрослее, потому что теперь Митои казался мне с высоты моего помоста нашкодившим щенком, а Сонохара школьником после долгой болезни.

Хозяин спокойно предложил всем задать свои вопросы, кто-то невзрачный с задних рядов спросил, могу ли я заразить его сифилисом. Мне захотелось заплакать – название моего недуга звучало настолько отвратительно, что я еле сдерживался. Доктор уверил, что я абсолютно безвреден – как будто бы дикого пса отпускали в пруд к декоративным золотым карпам. Другой голос- женский, мягкий, как у Хару-оджо-сама – интересовался, могу ли я делать что-то еще своими руками, например, ухаживать за цветами, и это показалось настолько оскорбительным, полное мое рабство, что я едва сдержался. Наконец, вопросы стихли – и в пальцах заказчиков замелькали белые таблички с номерами. И когда аукцион уже готов был начаться, с места поднялся Господин Сонохара.- Я хотел бы знать,- сказал он, и я кожей почувствовал его ледяной взгляд, - Хотел бы Юки жить в доме Митои-доно или моем. Прошлое лето ты провел с нами, нам и нести ответственность за тебя, это правильно. Если ты согласишься, думаю, мы с Митои-доно оплатим убытки поместья и заберем тебя.- Но позвольте, - кто-то выкрикивал с середины зала, - Мнение мальчика тут не важно. Мне он тоже приглянулся. У меня уже есть Тоно-чан и теперь я хочу мальчика…- Я бы тоже не был против купить этого ребенка, - спокойно сказал господин Такимацу, но пальцы его дрожали, - Он дорог мне.Раздался шум, голоса слились в гул, хозяин попытался успокоить толпу – я посмотрел на виновника моей болезни, Митои сидел на своем месте, вжимаясь с него, мечтая, наверное, исчезнуть. Жалкий трус больше не интересовал меня – заяви он о своей полной ответственности, наверное, я пошел бы за ним, раз уж проклятье коснулось нас обоих, но теперь… Теперь я больше не хотел его видеть. Я отвернулся – Цуру-сан задернула передо мной занавеску, голоса стихли.- Попрошу вашей тишины, - сказал хозяин, - Начальная ставка пятьсот тысяч йен. Начнем же аукцион!