Глава Двадцать Четвертая (1/1)

Я никогда раньше не всматривался в море, окружающее меня. Спящее или бушующее оно сдерживало мои мысли, мешало верить и дышать. Море, созданное из небытия, море, ушедшее в никуда, – детские мои пальцы сдерживает морская соль, а на губах прохладный ветер, пусто мне, пусто.Она все еще благодарила меня за спасение сестры – а я уже чувствовал жар внутри собственного сердца. Провалиться, исчезнуть, испариться – вот чего хотел я, когда это создание бледных от солнечного света небес взглянуло на меня. Госпожа Такимацу, дочь человека, с которым я делю ложе, всматривалась в мое лицо без презрения и ненависти, а нежность ее не имела границ – маленькая Адзуса наговорила ей много хорошего ?про Юки?, и я пожинаю плоды ее благодарности.Было ей тогда девятнадцать, как я узнал позже, но выглядела она несколько старше – пережитое заставило. Говорят, она училась на востоке, в полузаброшенном храме, на который часто совершали набеги горцы. Маленькая дочь Такимацу с детства видела человеческую жестокость и чувствовала на себе ледяные взгляды равнодушных людей – пока отец не определил ее в свой главный храм, почет и уважение не были ей знакомы. Она была безупречно красива – тонкое существо с голубыми глазами и волосами цвета льна, традиционный костюм жриц шел ей больше, чем любое дорогое платье, – взгляды всех мужчин были прикованы к ее оголенным рукам и шее, округлой и белой, пышная грудь, не знавшая уст младенца, была скрыта светлой грубой тканью, но чисто инстинктивно, вспоминая Масаки, я представил, каково прикоснуться к ней рукой, и ощущение бытия и пространства покинуло меня на мгновение.- Правда, Адзуса прекрасно выглядит в этом платье? – спросила она, прячась под узорчатый зонт, который держали над моей головой. - Она была в восторге, что встреча гостя доверена ей. Из нее выйдет отличная жрица, она смелая и знает, о чем следует мечтать, я горжусь ею.- Но… - я еле сдерживал дрожь в пальцах, - но Хару-оджо-сама тоже прекрасно справляется с обязанностями. На фестивале я видел… То есть… я…- Я тоже видела тебя, - рассмеялась она – волны глухо ударяли в деревянную пристань, наслаждаясь этим смехом. - Ты держал бамбуковую трость, а мой отец говорил тебе что-то на ухо – но взгляд твой был прикован к сцене и рот был приоткрыт, как сейчас… Мне показалось, что это очень мило – обычный танец жрицы вызвал столько чувств. Смею ли я надеяться на подобное признание у этих изнеженных зрителей… Нет, их удел – свет Адзусы, который зажигается сейчас. А я старею, это мой долг – уступить сестре всеобщее внимание.- Адзуса-чан очень любит сестру, - прошептал я. - Мне показалось, что она и не думает соперничать с вами ни в чем. Оджо-сама для нее пример, а уступать младшим рано или поздно – наш общий долг.- Странно слышать это от тебя, - улыбнулась она. - Ты же сам еще дитя. Посмотри на себя – совсем юный и светлый мыслями…- Я не так уж молод! – Осознание того, что она видит во мне мальчишку, задело меня за живое, всколыхнув застоялые воды воспоминаний: Масаки гладит меня по голове и отдается моему школьному учителю.- То есть… я хотел сказать, что возраст не так уж важен… Я чувствую себя старше.Хару-сан засмеялась, закрывая широким рукавом бледные губы. Обнаженное вырезом плечо сверкнуло в свете фонарей, заставив меня судорожно сглотнуть. Я много раз видел полураздетых девушек: Саю, Муцу, Юрико во время сборов не различали, кто в комнатах – мы или прислуга, – но никогда раньше не чувствовал подобного волнения, горячей сладкой неги, заставляющей тело трепетать. Невольно я вернулся ко дню своего дебюта, точнее к ночи: Сонохара насилует меня, представляя на моем месте ее – эту чистую юную деву, жрицу с голубыми глазами. Можно было подумать обо всем на свете, но сейчас, когда спящее море билось в немом восхищении о причал, а яркий свет фонарей заливал простые суконные хакама и ленты в ее волосах, я почувствовал что-то схожее с пониманием. Есть нечто колдовское в таких женщинах, не принадлежащих никому, эта магия сродни доисторическим верованиям, сильнее любого здравого смысла. Маленькая Адзуса смеялась, выслушивая теплые слова от дорогого гостя, Хару-оджо-сама смотрела сквозь меня на обратную сторону причала, где смешивались в неясном порыве волны, ветер и шалые птицы.- Отец говорит, ты часто навещаешь его, Юки-кун, - негромко произнесла она, и мысли покинули меня мгновенно. Она улыбнулась настороженной Тооко-сан, в чьи обязанности входила слежка за всеми моими контактами. - Он неплохой человек, наш отец, он подарил нам жизнь… - Слова не шли с ее губ, цепляясь о смущение и благочестие, и в эту минуту я понял, что она знает о моем статусе и не оправдывает меня.- Оджо-сама, я думаю, мне стоит… - попытался оборвать беседу, чтобы предотвратить грядущее унижение.

- Если сумеешь, прости его, - попросила она, опуская взгляд. - Боги учат нас прощать. Нам воздастся за наши страдания. Прости его… Масаюки-кун.- Откуда, - я вцепился пальцами в деревянную скамью, на которой сидел, - откуда вы знаете мое настоящее имя, Оджо-сама? Быть может, вы путаете? Я Ханаюки, Снежный Цветок, я…- Действительно. - Голубые глаза снова ворвались в меня, путая, поднимая к небесам и опуская вниз. - Ты прав, Юки-кун. Но имя Масаюки идет тебе больше.

Уже исчезая в толпе празднующих, провожаемая жадными мужскими взглядами, она помахала мне бледной ладонью, и последние ее слова все еще звучали в моих ушах.- Я все лето буду в храме помогать отцу и приглядывать за Адзусой и подготовкой к фестивалю. Можешь приходить в любое время, Юки-кун. Спасибо тебе.- Спасибо вам, - шептал я ночью, мучаясь без сна, снова и снова вглядываясь в собственное отражение в мутных стеклах. - Спасибо… Спасибо…А наутро случилась гроза – небо заволокло тучами, море разбросало остатки лент и шаров по побережью. Тщетно Тооко-сан поила меня горячим чаем и укладывала в постель, я безнадежно простудился и еле-еле отвечал на ее вопросы.- Господин, у вас на вечер назначен ужин с Митои-доно… - уговаривала она меня, как будто выздоровление было в моей власти. Стараясь угодить ей – пожилая дама напоминала мне о старой прислужнице в поместье, – я снова и снова пил лекарство и даже сделал попытку одеться и накраситься, но приступ кашля уложил меня в постель, не позволяя даже поднять голову. Измученная мыслями не столько обо мне, сколько о недовольно сжатых губах моего клиента, Тооко-сан послала к нему своего человека, чтобы известить о моей болезни. Ответ пришел скоро и почти не удивил меня. Господин Митои вырвал редкий свободный вечер из собственного расписания, он желал видеть меня в любом состоянии. Через два часа я, закутанный в теплую накидку с капюшоном, причесанный и умытый, сидел на мягком диване в его кабинете, сжимаясь от холода и легкой тошноты – сладковатый запах стен богатого дома претил мне.- Тебе и вправду плохо… - недовольно отметил он, когда я сделал попытку поздороваться и едва не упал. - Стоит быть осмотрительней, ты же тратишь свое и мое время… - Еширо-доно был одет по-домашнему, мягкая ткань рубашки выгодно обрисовывала красивые его руки и широкие плечи, ростом он был ниже господина Сонохары, но военная выправка и изуродованный глаз последнего заставляли его проигрывать предпринимателю. - Пей лекарства и постарайся быть завтра в форме… - Он посмотрел на меня, поморщился и смягчился: - Ну, или послезавтра. Приходи в себя, Ханаюки-кун. Ты здесь для одной цели, помни об этом.Я поблагодарил его и подумал, что приятно видеть проявления доброго нрава у такого человека, но делать выводы было слишком рано, ибо он уже подошел ко мне со спины, наблюдая за мной сверху вниз – не приведи бог я симулирую болезнь – а пальцы его гладили меня по голове, изредка касаясь шеи и плеч. Похоть была сильнее здравого смысла и уж тем более жалости.- Я хотел сказать, - неловко начал он, - что ты хорошо справляешься со своими обязанностями. Тебе одиннадцать, вскоре ты станешь взрослее. Я думаю, тебе стоит подумать о своем будущем. Сонохара-сан благоволит к тебе, и многие другие благоволят тоже, а я не люблю, когда моими вещами пользуются посторонние, ты понимаешь?Я угрюмо кивнул, не понимая, к чему он клонит, – пальцы его сновали уже по моей груди, ледяные прикосновения оставляли следы на коже.