Глава Девятнадцатая (1/1)

Я все еще жив, все еще способен дышать и двигаться. То, что случилось со мной, – легкий сон, святая неизбежность. Внутри меня одна большая темная боль, она застилает мне глаза, вгрызается в разум. Ничего больше – слезы почти не видны на мятом шелке, ничего сильнее – синие, как волны спящего моря, следы виднеются на моих запястьях. Гортензия в растрепанных волосах до сих пор прекрасна…Можно было бы засмеяться и попробовать понравиться молчаливому хозяину – он будет хозяином мне весь завтрашний день и, возможно, еще когда-нибудь – я ловлю спиной его ледяные взгляды, пока молчаливая служанка разжигает ему трубку. Он не разрешил мне покинуть его постель, униженный и изнасилованный, я все еще в его власти, и позволить себе такую вольность, как слезы, уже великое благо. Господин явно успокоен и доволен, я слышу, как размеренно вздымается его широкая грудь, чувствую движение его пальцев – пока он не касается меня, я спокоен и не боюсь. Об игрушке, уже развлекшей большого ребенка, тоже побеспокоились: другая прислужница готовит мне ванну в углу спальни – небольшой фарфоровый сосуд – а мягкие ее пальцы уже позаботились о моем разорванном теле – страсть господина не знала границ, а я не смел ей противиться.Как только я встал с постели, стыдливо натягивая на себя мятую простынь, одним движением пальцев прислужницы были удалены из покоев – видимо, господин не хотел, чтобы его слуги пеклись о том, кто был куплен и испробован на вкус. С молчаливого его разрешения я забрался в теплую воду, поджимая колени и вздрагивая от боли, – стянутое кровавой корочкой мое отверстие снова начало саднить. Оказалось, это действительно тяжело – переносить боль физическую, хотя бы потому, что боль физическая оставляет уродливые отметины и на теле, и на душе. Я мог бы отказаться от своих принципов, мог бы перестать поминать имя отца всуе, мог бы замолчать и исчезнуть – но смириться с тем, что по моим ногам стекает моя же кровь, я до конца еще не мог. Слабая надежда, что нас, кукол старого поместья, будут хотя бы беречь, рассеялась в утренней дымке. Я опустился в воду, обнимая худыми руками колени и пряча в них непрошенные слезы. Хозяин выпустил колечко дыма изо рта и закрыл глаза.Я рассматривал его. Сначала со страхом и невзначай, затем смелее и даже с интересом. Мог ли я ненавидеть того, кто получил меня за деньги? Мог ли я излить ему сейчас все свои детские обиды? Он не нуждался во внутреннем мне, он хотел мое тело – и получил его. С губ его срывалось чужое имя, я слишком хорошо его помнил, чтобы позволить себе ненавидеть мужчину, что сделал меня своим. У него было красивое молодое тело, от которого мне делалось одновременно и больно, и хорошо. Черты его лица были безупречно правильными. Повязка и шрам безумно ему шли. Мне показалось, что, судя по восхищенным взглядам слуг, он не обделен женским вниманием, скорее всего, совсем не обделен. Должна быть причина, по которой он покупает себе маленькую шлюху мужского пола. Я хочу знать эту причину, чтобы в будущем обходить таких, как господин Сонохара, стороной: слишком уж они опасны.Он курил, стряхивая пепел в резную розовую раковину, клубы сигаретного дыма медленно поднимались к потолку. Богатый дом, раньше мне приходилось видеть такие покои только два раза – у маленькой голубоглазой жрицы и у хозяина. Наверное, отныне только такие покои и будут местом моего ночлега, если я приложу усилия. Мой долг частично отдан; если я постараюсь, то не задержусь в поместье дольше, чем на несколько лет. А дальше только свобода, чистое небо и много-много моря…- Сколько тебе лет?Его металлический, с привкусом соли голос заставляет меня вздрогнуть и испуганно потупить красные от слез глаза. Хозяин говорил мне, что с клиентами нужно быть вежливым и кокетливым – но не искренним, это важно. Однако скрывать возраст, наверное, не имеет смысла. Я невысок, юн, угловат, узок, если простит меня небо, – по мне алыми чернилами написано, что я молод и неопытен. Если его не смутила моя внешность, вряд ли его смутит мой возраст. Так и случилось: я робким от ожидания голосом ответил, он хмыкнул и вытряхнул табак из трубки. В комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь ударами ветра в хрупкое стекло. Вода стала прохладной, а боль внутри отупела и еле ощутимо покинула тело. Я поднялся, заворачиваясь в простыню, метель за окном осветила меня – испорченный, но все еще не сорванный цветок.

- Когда мне было десять, я учился в воскресной школе и играл со своим младшим братом… - задумчиво произнес мой хозяин. - Гейши мне казались принцессами из сказок, нищие на улицах – мудрыми странниками…Он посмотрел на меня, знаком подзывая к себе, подал трубку, которую я заново набил табаком и, неуклюже покашливая, раскурил.- Ты бы мне тогда показался маленькой куклой. В своем золоченом кимоно и шелковых туфлях. Под хрустальным стеклом тебе место. Не тут…Я молчал, потому что боялся прервать его монолог, – быть может, он, опустошенный вспышкой страсти, сейчас отпустит меня, осознав всю чудовищность своей покупки, или хотя бы позволит мне провести остаток ночи в одиночестве, чего я жаждал сейчас.- У тебя дрожали пальцы, когда ты подавал мне саке. Ты старался, но тебе было страшно. Мир взрослых на самом деле чудовищно страшный. Ребенку вроде тебя не стоило лезть туда до времени.

Внезапно он повернул голову ко мне и резким быстрым движением протянул руку в мою сторону – я не успел увернуться, жесткие пальцы уже сжимали мой подбородок, подтягивали мое лицо к его. Он не поцеловал меня и не рассмотрел, единственный его глаз поймал мой взгляд и остановился. Второй рукой он уже стягивал с меня простыню, но все еще не касался – и от ожидания боль внутри вернулась, заставляя еле стянутую прохладной водой и мазью ранку снова кровоточить. Господин Сонохара успокаивающе погладил меня по плечам, но это показалось мне очередной прелюдией, и ощущение собственной ничтожности заставило меня попытаться вырваться. Я знал, что это тщетно, – я уже лежал на спине, сдавленный большой его ладонью, пока он не спеша вытряхивал пепел из трубки, с нарочитой бережностью поправляя металлический цветок в моих волосах.

- Я шел к Такураги, чтобы провести время, – но выложил пятьсот тысяч за то, чтобы выкупить тебя, - проговорил он задумчиво. - Это твоя вина, мальчик. Я не пожилой сластолюбец, которому хочется удовольствия, – это была вспышка, она ослепила меня. Ты ослепил меня. И не только… Сто пятьдесят человек из высшего общества желали тебя два часа назад. Если бы не я, тебя купил бы полковник Хошуу или господин Чоу Джо, он посол Китая и очень богат. Такимацу, старая лиса, тоже не сводил с тебя глаз, а вместе с ним господин Митои, богатейший промышленник нашего города, и многие другие. Наверняка потерянная невинность остудит их пыл – но, стоит тебе снова появиться перед ними и дрожащим голосом затянуть свою песню, за тебя снова будут платить и платить столько, сколько попросят твои хозяева. Снежный цветок, разукрашенная кукла, – ты сам порок в человечьем обличии…

Он рассмеялся и подтянул меня к себе, проникая пальцами в мое тело, подготавливая меня к очередному сеансу, губами собирая слезы с моих ресниц.- Более невинен, чем хочешь казаться, более чист, чем делает тебя твое окружение. Уникум, я бы сказал… Ты напоминаешь мне о той, кого я так и не смог получить. Приемная дочь храма, белокурая жрица – она чистое серебро снаружи. Ты тоже серебро, но серебро внутри. Там, - его ладонь коснулась моей груди, постукивая кончиками пальцев в тон моему сердцебиению, - там у тебя кусочек дорогого металла… Я растоплю его, и, быть может, тогда и она станет ближе. Не позволяй больше никому касаться тебя так.Горячие губы снова дотронулись до моего открытого рта – он не спеша целовал меня, впитывая, как губка, изучал вкус моего поцелуя, заранее отвергая его. Я вспомнил, как долго и горячо целовала Масаки старого учителя, подумал о том, что мог бы сейчас быть далеко отсюда, – и что-то внутри меня окончательно надломилось, испарилось, оставило влажный след на щеке. Снежный цветок с кусочком серебра внутри обречен на вечную продажу, насилие и презрение таких, как господин Сонохара, господин Такимацу, а возможно, и Адзуса. И отныне у меня нет другого выбора, кроме как попытаться стать настоящим цветком, пышным и полностью расцветшим, с лепестками полными чистого, как слеза ребенка, яда, со стеблем и острыми шипами. Если вы купили куклу – получите вкус глины и краски на губах. Если вы заплатили серебру – вдыхайте запах спирта и серы. Изучайте меня, мой временный хозяин, а я буду изучать всех вас, чтобы однажды получить свободу и больше никогда не вернуться в глубины спящего моря.

Неловкая моя рука, превозмогая боль и отвращение, приподнялась с мятых шелковых простыней и еле ощутимо коснулась плеч мужчины. Он ответил мне долгим поцелуем – и темнота поглотила нас, как поглотили обоих в разное время голубые глаза прекрасной жрицы.