Глава Семнадцатая (1/1)
Если Бог есть на свете – он отправит мою ободранную острыми локтями и мыслями душу на веки вечные в ад. Если спящее море когда-нибудь проснется – не видать мне свободы. Я кукла, касания мои – трепет крыльев бабочки-шелкопряда, танец мой – полет журавля на ту сторону солнца, волосы мои – шелк, поцелуи мои – лепесток сакуры на ветру…Вечер подходит к концу, последние капли саке высыхают на влажном шелке, слуги начищают обувь гостей и расчесывают длинный мех на волчьих и лисьих шубах. Госпожа Такураги уже удалилась: как и всякая женщина, она предпочитает не оставаться до самого конца, усталость и приличие берут вверх – верный управляющий ее делами зорко следит за гостями, замещая хозяйку. Нет тут и Рюи: как и положено вещи богатой госпожи, он покинул зал вслед за ней, аккуратный и незаметный. В его прохладных глазах мелькала жалость, когда он смотрел на меня. Последняя часть праздника дебюта – торги за мою невинность – состоится через несколько минут. Я не буду знать имени своего хозяина на первую ночь, мне не дозволено даже следить за торгами – я должен готовиться к отъезду на двое суток, ибо они через несколько мгновений будут выкуплены за большую цену. Осталось немного: имена тех, кто будет участвовать, уже названы, и среди них нет господина Такимацу, потому как ставки других перевесили его золото. Я давно уже перестал слышать голоса, выкрикивающие мое имя, я еле жив от усталости и страха, ноги мои скованы ужасом. Служанка подает мне руку, чтобы увести, – и последний мой взгляд брошен на поднимающегося со своего места хозяина. Именно его руками я буду передан новому господину, и, могу быть уверен, он не продешевит. Никто не продешевит тут, на празднике шелка. Две слезинки скатываются на расшитое шелком полотно, которым я укрыт, – гости видят мои слезы и приходят в неистовство. Гул толпы стихает, а меня уводят в самые отдаленные покои дома.Большая ванна до краев наполнена теплой водой, служанки – незнакомые мне молодые девушки – обнажают меня полностью, помогая сесть. Меня тщательно купают – а я уже не в силах сдержать ни слез, ни жалоб, я шепчу слова молитвы – она тает в мыльной пене. У одной из прислужниц скрыто лицо – пара темных глаз изучает меня с жалостью. Мне хочется попросить помощи, но я знаю, что никто не спасет меня от жадных объятий спящего моря, я полностью отрезан от своего прошлого и лишен будущего. Поверх влажного еще тела наносят шелковую пудру. Легкая набедренная повязка и нижнее кимоно украшены вензелями дома Такураги. Верхнее кимоно и оби гораздо проще и дешевле тех, что были на мне с начала праздника, – их предназначение – не украшать, через несколько часов их снимут, и на двое суток я буду обнажен и беззащитен. Мои длинные волосы зачесывают гладко назад. Я слышал, что тем, кто покупает нежность гейш, запрещено касаться их волос – мы, дети проданного моря, лишены такой привилегии. Все, чего пожелает сердце клиента, будет принадлежать ему, а если он доплатит, то однажды сможет забрать и мою жизнь – никто не скажет ни слова против.С меня снимают все украшения – клиент обязан наградить ими сам – а в волосах оставляют место для металлической шпильки. В начале вечера серебряный поднос был полон украшений – тот, кто сейчас купит меня, увидит в своих покоях с подаренной им шпилькой в волосах. Эту шпильку я обязан буду носить и много позже, когда стану ездить по домам клиентов и чайным домикам, – как вечное напоминание о том, кто забрал мою чистоту. Я почти готов: последние штрихи накладывает прозрачная помада на губы и серебряная пудра – на лицо и шею. Глянцевая гладь позолоченного зеркала заново знакомит меня с дорогой куклой старого поместья. Я любуюсь собой и презираю себя. Цуру-сан шепотом рассказывает мне, как следует поблагодарить клиента за покупку.За тонкими седзе из рисовой бумаги и тяжелым шелком покрывал и занавесок я еле могу различить счастливый пьяный гул толпы. Слово ?йен? отпечатком остается на моих губах, я ловлю его и разрываю сердце окончательно. Меня выводят в крошечную комнату за сценой, голову мою скрывает плотный темный капюшон – слуги кланяются мне, и только одна – та, что прятала лицо, - остается рядом. Плотно закрытые двери больше не пропускают голосов. Сейчас последние ставки будут сделаны – и мой дебют завершится. Женщина с тревогой смотрит на меня и снимает свое покрывало – Масаки не совсем идет макияж прислужницы из знатного дома, но мягкость и тепло ее взгляда невозможно не узнать. Она произносит мое имя – и я уже не слышу его. Я набрался сил, я вытерпел все, что произошло со мной, – но стоило увидеть близкого человека, как силы и разум ушли. Она еле успевает подхватить меня на вытянутые руки, но я уже зову ее по имени.- Я помогу тебе, Масаюки… - шепчет она, едва касаясь моего лица кончиками пальцев. - Я не позволю тебе пасть на самое дно.Через приоткрытые двери снова долетают звуки праздника – лицо человека в очках, глядящего вовнутрь, кажется мне знакомым.
- Сенсей? – еле слышно зову я, и тот, кто действительно оказывается тем самым учителем Рюноске, поворачивает голову на мой зов.- Саки-чин, нужно торопиться, - шепчет он. - Бери его – и уходите к северным дверям.- Уходите? – Я вглядываюсь в них обоих, вспоминая короткую встречу в пыльной кладовке и лица, искаженные страстью. - О чем вы? Меня нельзя забирать, хозяин убьет вас!- Убьет… - улыбается Масаки, с нежностью любуясь нами обоими: мной и учителем, не скрывая своего волнения. - Но я хочу помочь тебе, Юки. Мы увезем тебя на побережье, там никто не посмеет искать даже напоминания о тебе. Господин Рюоноске поможет нам. Я буду продавать цветы, ты станешь помогать мне…- Не могу! – Вырываю свою руку из ее двух. - Что станет с тобой и всеми, если я сбегу? Я должен отдать долг и очистить имя своего отца!- Ты не отдашь свой долг до конца жизни! – исступленно шепчет она, с мольбой вглядываясь в мое лицо. - Не будь так глуп! Они продают тебя – и продают страшным людям. Если ты выживешь после дебюта, это будет величайшей удачей. Неужели ты не понимаешь, взрослые…- Взрослые поражены похотью, так? – спокойно спрашиваю, не сдерживая слез: обнаженная Масаки, склонившаяся перед своим мужчиной, снова видится мне. - Если так, я не хочу опускаться до побега. Я – дитя спящего моря, если протяну руку… - рыданья душат меня, - то коснусь небес! И золотая рыбка исполнит все мои желания!
Звук гонга – ясный и острый, как стекло, разрывает тишину.- Пожалуйста, уходите оба, - прошу я. – Мне не хочется причинять вам неудобства, и жалости, - делаю паузу, чтобы успокоиться, - жалости тоже не хочу.За портьерами совсем шумно, чей-то высокий голос поздравляет кого-то с победой: моя судьба решена.***Бабочка шелкопряда на ветру едва ощутимо дрожит крыльями, волнуется, плачет… Слуги выводят меня из-за кулис, передают мою ледяную руку тому, кто станет сегодня главным человеком в моей истории. Я не вижу его лица – знаю только, что он высок, гораздо выше хозяина, плечист и хорошо сложен. Рядом с ним я кажусь настоящим ребенком – хотя ребенком и являюсь фактически. Я чувствую его дыхание: несколько слуг кладут у ног хозяина внушительный чемодан – гость платит наличными. Купленная им на два дня кукла хозяйкой передается одному из слуг. Меня подхватывают на руки легко, как пушинку.- Я надеюсь, мы не огорчим вас, господин… - Почтительнее хозяйского поклона только кричащие волны моря.
Меня уносят в крытую тканью коляску, поверх легкой накидки укрывают шубой и одеялом, чтобы не испортить не опробованную еще игрушку. Легонько свистит хлыст, лошадь увозит меня прочь от поместья госпожи Такураги – я взволнован, но того, кто купил меня, нет рядом. Слуга, держащий меня на коленях, чувствует эту взволнованность и успокаивает парой коротких фраз. Хозяин прибудет несколько позже, у меня останется время для подготовки. О каком времени он сейчас говорит? О каком хозяине? Неужели тут, на берегах спящих морей, никто, кроме согрешившей служанки и ее любовника, не видит, что я всего лишь дитя, проданное за несколько золотых безделушек дитя. Страх расползается по телу, я начинаю жалеть, что меня уже увезли. А что если хозяин сейчас продаст клиенту и мою жизнь? Что если он заметил Масаки и теперь жаждет поквитаться с ней? Что если я больше никогда не увижу Дай-чана, Юри и Момо? Что если… Стук колес, удаляющий меня от моих мыслей, заставляет сжиматься от боли – и слезы, теперь уже совсем ледяные неразрешенные капельки, застывают прямо на щеках.
… В комнате приглушенный свет, а с меня сняли хаори и накидку. В волосы мне вонзилось, больно царапая нежную кожу, острие золотой шпильки с подвеской – на ней изображена гортензия в обрамлении капелек росы, красивая безделушка. Я любуюсь комнатой – она больше, чем у хозяина, и очень красива: широкое ложе в глубине ее скрыто балдахином из легкой ткани, узорчатые одеяла, одно на другом, притягивают взгляд. На крошечный столик слуга ставит саке и чашечки, расписанные золотом, – он замечает мои испуганные глаза и улыбается. Мне нечего бояться, говорит он, его хозяин, господин Сонохара, живет здесь всего по полсезона. И он безумно брезгует продажными женщинами и детьми.Разве что нетронутыми…