Глава Двенадцатая (1/1)

Сначала еле ощутимо касаешься пальцами расписной глиняной шкатулки, стараясь не оставить на ней отпечатков. Затем вдыхаешь терпкий запах, таящийся в глубине темных гранул. Горсточку в пиалу стоимостью в восемьдесят моих жизней. Вода, остуженная дыханием, заставит чай играть на дне взгляда. А подавая напиток, не забывать улыбаться, касаясь обнаженным запястьем руки собеседника. И пусть его желание гаснет в твоих движениях. Люди платят не только за удовольствие – они платят за красоту. Спящее море дарит им наслаждение и покой, мы берем за это плату. Гейши продают свое искусство, куртизанки продают свои тела, мы продаем наслаждение. И пусть после этого остается лишь пустая оболочка с узорами трещин на гладкой поверхности…

Цуру-сан снова ударяет меня по пальцам – пиалка наполнена на три четверти, а не на две с половиной, как принято. Я виновато кланяюсь, освобождая место следующему экзаменуемому. Минуло уже две недели, но я не делал новых успехов, не радовал хозяина своими танцами, не выучил новых песен. Сначала четыре дня в лихорадочном бреду, когда я бился в ужасе, едва Масаки или Юри пытались коснуться меня. Затем три дня голода, чтобы полностью очистить измученный организм, теперь неделя долгих упорных тренировок, которые не делали меня ни лучше, ни чище. Хозяйка била меня по пальцам в несколько раз чаще, хозяин не вызывал к себе, чтобы, любуясь белизной кожи, посчитать свои будущие доходы. Никто не нуждался во мне: Дай-чан все время был на выездах, Момо училась каллиграфии, и даже Кимихиро не приходил позлорадствовать, слишком я стал неинтересен всем. Приближался мой дебют, но я все еще не зажигал того пламени, что таилось в душе каждого мужчины, – я стал отработанным материалом до дебюта, а продажи купонов продвигались вяло. Сие радовало меня: после того, что я видел в поместье, мне больше всего на свете хотелось исчезнуть с глаз людей, души которых увязли в морской соли и деньгах. Все оставалось прежним: я угасал в своем выздоровлении, тело оставалось болезненно детским, а разум был мертв. И только Масаки, не понимающая, в чем причина моей тоски и отчужденности, время от времени приходила умыть меня и напоить горячим бульоном, но стоило ее нежным ладоням коснуться меня, как отчаянье, схожее с тем, что заставило ее ввергнуть себя в руки пожилого учителя, охватывало наш маленький мир… И я снова предпочитал одиночество ее обществу. Время шло, дебют приближался, а я очутился на самом дне, откуда уже невозможно было выбраться.Выпал снег, и поместье надежно укрылось от непогоды за широкими воротами – за широкой спиной своего хозяина. Он был в приподнятом настроении, в начале зимы его доходы всегда росли: приезжие перекупщики с Саппоро и Киото навещали нас во время зимней ярмарки, а платили они всегда много и почти не скупились. Несколько дней у нас гостил некий господин Мурамари, высокий худой мужчина с красивой супругой – на вид вполне приличная пара, на деле лучшие торговцы людьми на побережье. Перед их приездом нас всех переселили в малый дом и запретили покидать его без разрешения хозяина. Цуру-сан выглядела не так, как обычно: ее уверенность будто иссякла, а в глазах, помимо возбуждения, таилась пелена плохо скрываемого страха. Говорили, что именно эти люди выкупают у хозяина его лучших юношей и девушек, которых затем продают в иностранные публичные дома в качестве экзотического товара, и, если кто-то приходится им по душе, то за ценой они обычно не стоят. Кроме того, сам господин Мурамари был древнего рода, а родственники его жены стояли у истоков власти – средства достижения его целей всегда были точными, четкими и безжалостными. Даже хозяин не мог противопоставить этим торговцам ничего: если ему предлагали продать кого-то из нас, то продажа осуществлялась немедленно и за огромные деньги. Встречали этих гостей соответственно: большой дом как будто погружался в праздник, сокрытые за снежной пеленой окна приветственно блестели огнями, а все выходные ковры были вычищены и постелены везде, где могла ступить нога господина или госпожи. Были отобраны те, кто мог танцевать для гостей, – естественно, я не входил в их число, возможно, к лучшему. Сам Кимихиро и красавец Рюи надевали праздничные кимоно, чтобы встречать прибывших, а Саю держала длинные пальцы в колотом льду, чтобы сыграть самые нежные мелодии на тростниковой флейте. Все готовились к их приезду. Мы, вдохновленные, смотрели на них из-за тонких седзе на окнах, вот только остались разочарованы. Обычные люди, окруженные свитой: дама средних лет и ее супруг. Они здоровались с хозяином поклоном – а Цуру-сан, нашей блистательной хозяйке, достался всего лишь легкий взмах ладони, вот только оскорбленной она не выглядела. В ту ночь в большом доме не гас свет, а звуки музыки мешали нам спать, но я не стал, как остальные ребята, пробираться к общему коридору, дабы полюбоваться чужим праздником. Я снова улучил минуту и пробрался в склад старого платья, где среди мною же поваленных подставок с кимоно обронил заколки, достоинство да и смысл жизни тоже… Там, сидя на пахнущих старостью и моим собственным позором шелковых оби, я вспоминал искаженное страстью и похотью лицо главного света в этом темном месте, а когда в окнах стало совсем темно, прислонился щекой к ледяной глади шелка и незаметно для самого себя уснул. Снились мне изящные витиеватые иероглифы, полные потаенных смыслов, и узорчатые туфли в восточном стиле, которыми любила бить прислугу по рукам госпожа хозяйка. А когда я, наконец, сумел открыть глаза, то увидел не колыхающиеся под поцелуями ветра широкие содэ, а темные насмешливые глаза Кимихиро, яркими огнями сверкающие напротив моих.- Глупый снежок… - устало процедил он, но обычной язвительности не было в его голосе – и мне совсем не хотелось хамить ему в ответ. Я поднялся, посмотрел в слуховое оконце: глубокая ночь была вокруг нас. Я подумал, что мой футон снова стынет в темном углу, никто и не заметил, что я не ночую где положено, и, вероятно, не заметит, пока я не покину поместье насовсем. Но что тут делает один из главных героев дня, подумалось мне. Кимихиро был без макияжа и наносных своих улыбок – редкий случай, а большие темные глаза его задумчиво блуждали по моему лицу, будто их хозяин искал черточку, за которую можно было бы зацепиться, но не находил, да и не мечтал уже найти.- Как объяснишь, что ночуешь тут? Разве не время для вечерней молитвы и пятого сна? – спросил он, поджимая худые острые колени, становясь при этом похожим на обычного мальчишку, каким, в принципе, и был.- Меня все равно не ищут… - еле слышно прошептал я. - И было бы совсем прекрасно, если бы о моем существовании вовсе забыли…- Какое красноречие! – Кимихиро нагнулся и больно щелкнул меня по носу. - А не слишком ли ты самоуверен, мальчик, для таких вот депрессий? Разве тот, кто не обслужил еще ни одного клиента, не должен тренироваться изо всех сил, стремясь обойти нас, а? Слышал я, что ты был болен, потом перестал стараться, Цуру-сан вроде даже подумывает отменить твой дебют, а значит, твоя судьба крайне плачевна и висит на волоске…- Меня вернут в деревню? – спросил я, слабо улыбаясь. - Или просто убьют? Хотя разницы никакой. Пусть делают что посчитают нужным, мне все равно…- Все равно не бывает никому… - негромко произнес Кимихиро. - Даже мне. Мне не все равно, что с тобой будет. Потому что ты такой же, как я, хотя и не лучше. И да, я презираю тех, кто может однажды стать лучше меня. Поэтому хотел бы раздавить твою гордость прямо сейчас, но даю тебе шанс подняться и стать сильнее. Если что-то еще осталось в твоей голове, одумайся, глупый снег. Сейчас самое время, наконец, выпасть и одуматься. Или… - в темных глазах его забилась дурная мысль, - дело в другом? Влюбился?Я рассмеялся, рассмеялся и не мог остановиться до тех пор, пока приступ кашля не оборвал хохот. Испорченный мальчишка, привыкший к кошелькам и рукам своих покровителей, уже и думать забыл, что я все еще был ребенком, слабым и зависимым, очень наивным. Разве мог я влюбляться в таком возрасте, разве мог восхищаться кем-то, как восхищался танцем молодой голубоглазой жрицы на прошедшем фестивале?.. Я закашлялся, чувствуя, как слабость жидким металлом разливается по жилам, – Кимихиро протянул мне руку, чтобы я мог встать, а затем тоже засмеялся над глупым выражением моего лица, как мог бы любой из моих товарищей в деревне. Внезапно до меня дошло, что и он тут неслучайно. Значит, тот, кто срывает все доходы и портит младшим настроение собственным характером, иногда нуждается в одиночестве, как и я. Невысокая худенькая фигурка Кимихиро слегка сгорбилась, когда он отчетливо ощутил на себе мой напряженный взгляд, но не увидел в нем ни зла, ни насмешки и просто улыбнулся мне в ответ. На нем был шелковый халат, пояс с кисточками сдерживал легкую ткань на тонкой талии юноши, красивое его тело было исполнено очарования молодости, но уже походило на тело девушки: я знал, что Кимихиро когда-то пережил то, что совсем недавно перечеркнуло жизнь Дай-чана. За то, чтобы Кимихиро перестал быть мужчиной, его первый хозяин заплатил сумму, равную двумстам моим жизням. Правда, сейчас даже сам Кимихиро смеется над этими деньгами, потому что ныне он зарабатывает гораздо больше. Господа из знатных семей любят приглашать его: он много и красиво говорит, смеется и шутит, а сямисэн в его руках поет как утренняя птица. Безусловно, он один из талантливейших взрослых детей поместья – но зачем ему сейчас сидеть тут со мной и говорить так, будто теплая дружба вечно скрепляла наши пальцы и надежды. В тонких его руках мелькнула чайная шкатулка: белые цветы на темно-синем глянце, терпкий запах чая и тяжелый свинцовый привкус мяты. Внезапно я понял, почему волосы Кимихиро растрепаны, а сидеть он предпочитает только поджав ноги под себя, вздрагивая, если внезапно бедрами касается пола, как от неощутимой, но привычной боли, – и от этой мысли мне стало плохо. А гость наш недаром слывет гурманом: выбрал не только лучший бриллиант хозяйской коллекции, но и пьет чай перед тем, как забыться в одной единственной ночи. Кимихиро опустил голову, когда поймал мой натянутый взгляд, длинные его пряди скрыли от меня выражение красивого лица, но в волосах этих грелся лунный луч, и я не удержался: протянул руку, чтобы коснуться их.

- Ну, я пойду… - внезапно сорвался он, голос его дрожал как от удара, но глаза по-прежнему сверкали. - Нужно выспаться, иначе…- Сэмпай, - негромко позвал я, заставив его снова всмотреться в меня. - Удачи вам… - прошептал, чувствуя, как слезы заливают грубое сукно домашней одежды. - Удачи… вам и мне, обоим нам.Он уже исчез в темноте, когда я снова заснул, сжимаясь от душевной боли, срывая голос, чтобы никто не услышал моего отчаянья, не зная при этом, что за мной уже некоторое время наблюдают, прижавшись лицом к щелке, в которой две недели назад раз и навсегда исчезла для меня Масаки-сан.Гость наш и правда слыл настоящим гурманом. Недаром, видимо.