Глава Седьмая (1/1)
В то утро никто не пришел будить меня, никто не стягивал с меня одеяло, а фусума не распахивались с шумом, впуская свежий осенний воздух и запах горячей похлебки на завтрак. В детстве отец тоже не будил меня, но я просыпался рано сам от желания поскорее начать новый день вместе с самым близким мне человеком – здесь же я мечтал никогда не просыпаться. Мне показалось сначала, что я снова в своей старой хижине: море все такое же родное, сердитое и холодное, но я слышу, как отец тащит нашу лодку к побережью и с шумом собирает сети с высоких вбитых в землю столбов, моя одежда сухая и чистая, мой завтрак – кусок хлеба и рыба – ждет меня, я дома… Закрыв глаза, я, еще сонный и счастливый, наслаждался потерянной реальностью. Никакого дебюта, никаких танцев, никакого шелка, никакого хозяина… Свобода.- Мы дети спящего моря. Над головой косяки рыб. Подними руку…Хриплый голос старой прислужницы не мог принадлежать моему отцу, а песню он знал всего одну – колыбельную для сына, оставшегося без матери. Мыльный пузырь лопнул, когда я поймал его в ладони, бабочка погибла, когда выпал снег, а мой сон закончился и я снова вернулся в каменные стены, пахнущие солью. За окнами шумели слуги, шелестели дорогие ткани, разливалось розовое масло. Визгливый крик хозяйки доносил до меня, что кимоно для Саю еще не было выглажено. Свист бамбуковой палки, резкий вскрик, сдавленные ругательства – и глухой голос хозяина. Привычные моему уху звуки, которые вызывали боль и ненависть. Мне даже не стоило вставать и подходить к окну, чтобы понять, кто именно пострадал на этот раз: разве мог я не узнать голос Масаки среди сотен других?.. Я поспешил во двор, чтобы помочь ей подняться, едва шаги хозяйки удалились. Масаки лежала на животе, спрятав лицо от бамбуковой палки, рядом с ней сидела на корточках Юри, глаза ее были влажными, но она не плакала: макияж уже украшал ее юное личико. За прошедшие месяцы Юри осталась такой же, какой я узнал ее после моего приезда, она все так же молчала и все так же не умела плакать. Опираясь на вытянутую руку,Масаки поднялась, делая мне знак не подходить, ласковая улыбка украсила ее лицо, а багровая полоса на щеке казалась мне только доказательством ее достоинства, а не уродством. Через минуту я уже слышал ее голос во внутренних покоях: она не могла позволить себе прохлаждаться, пока подготовка к фестивалю не окончена. И, глядя на ее красные глаза и ловкие руки, я дал себе слово однажды вытащить Масаки из этого ада, чтобы она, наконец, стала свободной. Любой ценой.- А кто-то останется дома… - прошептал мне на ухо Кимихиро, пока я пытался завязать его оби. По роду нашей деятельности, как любила напомнить мне Цуру-сан, навыки надевания кимоно должны были быть освоены нами на отлично, чтобы с достоинством вернуться домой после встречи с клиентом. Я складывал кусок шелка и натягивал его, чтобы Кимихиро и хозяйка оценили рисунок. Они сегодня были особенно красивы: Кимихиро, облаченный в желтые шелковые хакама, хозяйка с горящими от предстоящих заработков глазами. В последнее время я часто задавал себе вопрос, какие именно отношения связывали хозяйку и хозяина: у них огромная разница в возрасте, они не муж и жена, не брат и сестра, а их взаимное уважение было отчетливо видно в любом разговоре, в любом взгляде. Иногда по вечерам я видел, как они вдвоем ели данго на ступеньках большого дома, и в жесте, с которым Цуру-сан подавала хозяину лакомство, было столько тепла, сколько она дарила смятым бумажкам, когда приходил расчет. Деньги, духи, шелк правили этой молодой женщиной. Когда я спрашивал о ней у Масаки или старухи-прислужницы, они только качали головами в недоумении: Цуру-сан появилась первой в поместье, стояла у его истоков и вела его в будущее. Мне думалось, что она когда-то сама была проституткой – настолько хорошо она знала все тонкости, настолько ледяной была ее рука, когда над Дайсуке творилось насилие. Но что заставило хозяина сделать эту красивую даму управляющей поместьем? Какой секрет они хранили? Раскладывая кусок алого сукна с шелковой изнанкой перед Кимихиро, я ловил смеющийся ее взгляд кончиками пальцев, краснел, и желание узнать все о ней укреплялось во мне. Последнее движение из-за внутреннего волнения было совсем неудачным: оби медленно сползло вниз, заставивКимихирохмуриться от раздражения.- Неловкий, как медведь, - негромко проговорил он, заставляя меня краснеть, а хозяйку – улыбаться: ей нравилось, когда я вспыхивал гневом или смущением, она считала, что именно мой горячий нрав в будущем станет вести ко мне клиентов.
- О чем задумался, Снежок? – спокойно спросила она, подходя ко мне со спины, направляя мои ладони с зажатым куском шелка своими белыми руками. - Тоскуешь, что останешься дома сегодня?- Немного… Кимихиро я не завидую, впрочем, - неловко бросил я, позабыв о том, что некоторые слова в поместье лучше держать за сомкнутыми губами.Кимихиро натянуто улыбнулся, руки его, желающие вырвать оби у меня, послушно поднялись вверх, непроницаемое из-за макияжа лицо дрогнуло. Я понял, что он считает меня неблагодарным идиотом, ведь мне еще позволено не посещать клиентов, а я сам, засучив рукава, рвусь за резные ворота. Это показалось мне особенно оскорбительным, я резко потянул за концы кушака, причиняя его тонкой талии боль, – вырваться он не мог:Цуру-сан и ее бамбуковая палка с дьявольской ловкостью опережали любое неподчинение, а я всего лишь помогал ему одеться... Опаленное ненавистью красивое лицо всматривалось в отражение на глади зеркала, он смотрел сквозь белую пудру и алые губы, он смотрел внутрь себя – и не находил там смысла. Последним штрихом был гребень, украшенный камнями, в высокую прическу – звон колокольчика возвестил о том, что за Кимихиро приехали. Искры из кремня над головой – обычай гейш, для проданных детей спящего моря это всего лишь формальность.- Заработай побольше, - улыбнулась ему хозяйка. Прислужник с веером и корзиной цветов от клиента уже ждал Кимихиро, склонив голову. Последний взгляд ?взрослого? ребенка был брошен на меня: на мои детские руки, причинившие ему боль, на мои детские губы, причинившие ему еще более тяжелые мучения. В глубине моего сознания родилась новая истина – я понял:непонятно как и непонятно зачем, но отныне я и Кимихиро не просто враги – мы соперники. И если я пока еще не осознал смысла такого состязания, то с его стороны это не было шуткой или издевкой. Он ненавидел меня всей своей израненной душой. А мне еще только предстояло этому научиться…- Иди сюда… - еле слышно прошептала хозяйка, устраивая мою голову у себя на коленях. - Скажи-ка, ты правда очень хочешь увидеть праздник?Моя голова покоилась на ее вытянутых ладонях, белоснежные пальцы, пахнущие вишней, ласково касались моих длинных волос. Напряжение во мне росло, мне хотелось вырваться, ударить ее по рукам, умереть, уснуть – да что угодно, только бы не чувствовать ее неискренних прикосновений, только бы не подчиняться им после того потрясения, что мне пришлось пережить. Цуру-сан прекрасно это понимала, но сознательно шла на контакт: если Кимихиро был враг открытый и по-своему честный, тоЦуру-сан была из другого теста. Боги создали женщин позже, так говорил отец, создали их из глины, речного камня и цветов. Им дарована красота, гибкость и твердость: внутри женщин соленое море из мужских слез, а скалы в этом море острые, и алые капли на них – не вишневый сок.- Хочу, - прошептал я, желая узнать, зачем она провоцирует мое детское стремление увидеть праздник и тайные мысли покинуть поместье хотя бы на сутки. Она засмеялась, и пальцы ее на минуту оставили меня, но вскоре вернулись, острые ее ногти уже танцевали на моей груди, а горячее дыхание обжигало кожу. Нагнувшись, она пела мне на ухо ту самую колыбельную – и смеялась надо мной.- Я сегодня приглашена на фестиваль. Буду смотреть танец жриц и пойду на представление. Если хочешь, могу взять тебя с собой, дитя… - Она с нарочитой небрежностью поднялась, любуясь моими горящими глазами. - Но, конечно, при одном условии…- При каком? – прошептал я, не веря своим ушам: хозяйка берет меня с собой, несмотря на приказание хозяина не покидать поместья до дебюта.- О, оно совсем небольшое… - улыбнулась она, потуже затягивая на талии кружевной пояс. - Будешь моим должником. И однажды просто исполнишь то, о чем я попрошу. Хорошо?- Должником? – повторил я, не понимая смысла происходящего. - Что это значит? Что мне придется исполнить? Я… Я не…- Да успокойся! – звонким голосом радостно приказала она: за дверями кто-то что-то уронил, шум говорил о том, что нас подслушали.–Тела твоего я не трону. Просто поможешь мне после. Так идешь или нет? Мне уже нужно собираться…Я, конечно, знал: такой договор с хозяйкой ничего хорошего мне не сулит, один бог и спящее море знают, что она задумала сделать. Но желание вырваться из четырех стен было сильнее в тот день. Я сухо кивнул и получил указания, Масаки, оторванная от своих дел, уже вела меня в баню и несла мне сухую и чистую одежду мальчика-слуги. Роль, которую мне придется исполнить в этот вечер, я воспринял с достоинством и спокойствием: пусть мне нужно будет носить ее веер и всюду ходить за ней, скрыв лицо, но праздник останется праздником. Я смогу наслаждаться запахами моря, увижу фейерверк и молодых жриц, может быть, даже сумею сбежать из поместья…
Мечты переполняли меня, кушак на моей талии не давил, тонкие туфли на ногах казались волшебными. Масаки качала головой, глядя на мою радость, тонкие губы ее были сжаты, след от бамбуковой палки горел.- Масаюки… - прошептала она, специально не называя меня так, как только что звала хозяйка. - Не стоит туда идти… С ней… То есть… Не уходи! Тебя поймают и накажут, а ей будет просто смешно! Одумайся, добром это не кончится. Вспомни… - она осеклась, но тут же подняла на меня заплаканные глаза, - вспомни о Дай-чане… Не доверяй ей…Мягкие ее увещевания застыли у меня на губах, и в тот момент, когда я покидал поместье в закрытом экипаже, ощущение того, что Масаки права, не оставляло меня. Но едва резные ворота остались далеко позади, а я услышал далекий гул праздничной толпы и ощутил еле уловимый аромат цветов, пороха и жареной рыбы, последние сомнения покинули меня. Из крошечного окна, занавешенного алой тканью, я любовался огнями фестиваля, не осознавая еще, какой опасности подвергаюсь. Хотя мог ли страх победить юность со всеми ее желаниями?Я до сих пор не верю во все это. А тогда моя единственная вера заканчивалась за воротами поместья, обретая новые черты неведомой свободы, – и даже спящее море не могло помешать мне.