Глава Шестая (1/1)
Пройденный путь дороже нетронутых дорог. Прожитое время всегда оставляет следы внутри нас.
Мы дети спящего моря, над головами у нас разорванное серое небо, под ногами – рисовая бумага со следами нашей крови, со следами еще не высохших слез. Я сплю один в пустой уже комнате, я разучился спать без сна, я больше не умею радоваться законному отдыху и мечтать о грядущем дне. Я стал пустым, пустым и порожним: несколько недель уже меня ограничивают в еде, чтобы мое лицо осталось бледным, а пальцы были похожи на тростинки. Я стал пустым, пустым и порожним: мне запрещено читать книги и рисовать, а музыка осталась для меня только сопровождением моего танца. Ноги туго перебинтованы, дабы пальцы оставались маленькими, волосы стянуты высоко надо лбом, дабы ничто не скрывало белизну моей шеи и плеч, пальцы всегда в ледяной воде, чтобы детская чувствительность их осталась при мне. Хозяева готовятся, а их волнение оставляет на мне крошечные шрамы – с полсотни черно-белых миниатюрных портретов с отпечатками моей ладони разослано всем дорогим клиентам. Дамы в нарядных кимоно и мужчины с золотыми перстнями будут разглядывать их, в тайных мечтах этих людей я буду принадлежать только им, полностью, без остатка и навсегда – а для кого-то эта сомнительная мечта станет явью, но об этом мне совсем не стоит думать – кожа потемнеет...
Уже установлена моя цена: две тысячи йен за право присутствовать при моем дебюте, уже решено, что пройдет он в начале зимы, как только падет первый снег, так выгодно подчеркивающий белизну моей кожи. А поведет меня в большой мир холодных взрослых один из лучших воспитанников поместья, друг Кимихиро, Рюи – невысокий юноша на три года старше меня, который, как говорят, продал свою девственность дороже всех. Рюи выглядит совсем по-детски, у него большие печальные глаза, он наивен и прост, любит сладкое и красивую одежду, у него есть постоянный клиент, поэтому все остальные очень завидуют ему. Молодая дама, вдова богатого торговца шелковыми товарами, госпожа Анаи Такураги давно влюблена в детский голосок Рюи и все свое время посвящает ему. Хозяин часто сокрушался, что при подобной внешности и детских повадках Рюи мог бы стать главным бриллиантом его коллекции, но, увы, госпожа дает ему стабильный доход, поэтому Кимихиро, который посещает разных людей, занял его место. Победа эта далась ему тяжелым трудом: новые клиенты заставляют его постоянно работать над собой в то время, как Рюи просто наслаждается посещением своей хозяйки, избалован ее подарками и любовью. Однажды и я видел госпожу Анаи – невысокую красивую даму, не лишенную изящества и мягкости. Ее нежные пальцы ласково гладили волосы Рюи, совсем по-матерински, а в руках у него была большая коробка с новым роскошным кимоно – когда она заметила меня, играющего на сямисэне, ее лицо осветила мягкая улыбка, и она предложила хозяину провести мой дебют в ее поместье на большом приеме в честь праздника шелка.
Праздник шелка – важное событие, госпожа Анаи привезла обычай отмечать его из своего родного города, когда пятнадцатилетней девушкой вышла замуж за покойного господина Такураги. Спустя двадцать пять лет праздник стал считаться родным и спящему морю, и местным жителям с их пустыми от соли и ветра глазами. Огромное поместье госпожи освещается яркими огнями, в ее гостеприимный дом приезжают торговцы шелком и известнейшие художники со всей Японии, саке льется рекой, а от запахов рисовых лепешек и запеченной на углях рыбы пробуждается здоровый аппетит. Вся округа обычно бывает приглашена к ней: широкие ворота распахиваются, и нет среди гостей тех, кто печален или недоволен. Беднейшие вдоволь едят и пьют, а именитые гости собираются в роскошных покоях госпожи, чтобы насладиться танцами прекрасных юношей и девушек в самых красивых шелковых кимоно – аплодисментами выбирают лучшего танцора. Если бы хозяин назначал место и время для моего дебюта, он вряд ли нашел бы что-то более подходящее: ведь в этом году праздник будет особенно ярким и роскошным, на него приглашены самые знатные жители Токио, Киото и Саппоро. В блеске высшего двора японских феодалов я буду сверкать своим искусством, как сказала мне хозяйка, и, если не подведу, цена моя взлетит до небес. После праздника шелка я стану ?взрослым? - тем, кто отрабатывает свой долг, как Саю, как Рюи, как Кимихиро, как маленькая Момо и, конечно же, как Дайсуке.Благодаря моим успехам в чтении и песнопениях, хозяин решил попробовать заниматься со мной каллиграфией, но из-за того, что я плохо переносил близкий контакт с ним или Цуру-сан, успехов его затея не принесла, и ему пришлось нанять мне учителя – господина Рюоноске, высокого худого человека, преподававшего в университете Токио в молодости. Сейчас господин Рюоноске был стар, заведовал крохотной школой в городе, но знания его не убавились – и именно ему было поручено обучить меня каллиграфии. Однако для меня важным было даже не то, что я смог чем-то заменить трехчасовые занятия в тесной узкой комнате, где было совершено насилие над моим единственным другом. Важнее для меня был тот факт, что два раза в неделю меня выпускали из поместья под надежной защитой Масаки, но она никогда не ставила мне преград для коротких свободных прогулок к морю, магазину игрушек, додзе и прочим интересным для мальчишки десяти лет местам. В одну из таких прогулок я посетил старый храм, в котором молились молодые красивые жрицы в алых хакама, в другой раз мы с Масаки ходили в лавку сладостей, где вдоволь полакомились данго. Короткие мои вылазки приносили много радости, помогая не думать о предстоящем бесчестье. Мне казалось, что и хозяин, и хозяйка догадывались о вольностях, которые я себе иногда позволял, – но до тех пор, пока я мог принести им деньги и не пытался сбежать, не волновались за меня. Я прекрасно знал, что, если попробую сбежать, мой долг обрушится на голову несчастной Масаки, которая покинуть поместье не могла, а поступить так с доброй девушкой, изо всех сил заботящейся обо мне, я не смел. Да и думалось мне сейчас не о побеге: иное событие занимало мой разум, заставляя меня волноваться и мечтать; в свои десять я все еще оставался мальчишкой, ребенком, помешанном на праздниках и радостях бытия – и даже спящее море и его равнодушные взрослые не могли изменить этого.В начале осени, как было положено в любом уголке Японии, всегда проходил ежегодный фестиваль, событие, впрочем, обычное для японского городка, в предместьях которого мы и жили. Такие праздники всегда очень коротко и быстро проходят, зато сама подготовка приносит много радости уставшим от летних хлопот крестьянам. Фейерверки, ловля золотых рыбок, такояки – жареные кусочки теста с осьминогами под горячим соусом, прохладное саке и обязательно цветные юкаты на девушках. Несколько ночей и вечеров все жители окрестных земель проводили в песнях и танцах, а главным атрибутом праздника были танцы жриц из местного монастыря под бои ритуальных барабанов. Потом праздник, как и все в этом мире, заканчивался – и людям приходилось снова с головой уходить в заботы и подготовку к зиме. Таков закон природы, закон спящего моря: радость и печаль сменяют друг друга, оставляя невидимые, но ощутимые следы в душах.Поместье хозяина тоже принимало участие в фестивале, но, конечно и увы, не в ловле рыбок. Обеспеченные люди, постоянные клиенты наших ?взрослых? детей совсем не желали есть сладости и наслаждаться видом ночного моря, они желали удовольствий, но удовольствий других, совсем не детских. Порочные их взгляды были направлены в сторону резных ворот; хозяин не принимал посетителей в самом поместье, но голоса и смех наших девушек и юношей никогда не смолкали в чайных домиках и домах самих гостей. Мне рассказывали, что осенний фестиваль особенно плодоносен для поместья: богатые гости отправляют жен и детей навестить родственников, а сами с удовольствием предаются иным наслаждениям: танцам, песням и ласкам молоденьких девушек и юношей, которых наш хозяин растит в своем поместье, как нежные гортензии, как крошечных золотых рыбок. В прошлом году на Омацури прошел дебют Саю – за свою чистоту и невинность девушка получила пятьдесят тысяч йен, небывалую цену для этих мест, дороже только Кимихиро и Рюи. В позапрошлом году после фестиваля хозяин продал четверых мальчишек в столичный бордель, одно из самых дорогих заведений Токио – их забрали почти из теплых еще постелей. Но я уже знал, почему фестиваль считается одним из важнейших и опаснейших событий: говорят, пять лет назад во время фестиваля сразу два самых ярких бриллианта поместья сумели обмануть бдительность хозяина и сбежать. Одного из беглецов, мальчика десяти лет, правда, поймали – и перепродали в Хоккайдо через пару месяцев, однако вторую, девушку восемнадцати лет, его старшую сестру, так и не нашли. Роскошное ее кимоно было найдено в устье речушки, пересекавшей город, а украшения ее стоимостью в тысячи йен остались в спальне у последнего ее клиента. Одни говорили, что девушка сумела выбраться из города еще до начала фестиваля, другие считали, что ее кто-то похитил и убил. Так или иначе, ее младший брат даже под пытками не сказал ни слова, а жизнь остальных ?взрослых? после ее побега стала еще более тяжелой, чем раньше. Теперь по приказу хозяина полюбоваться фестивалем могли только те, кого клиенты выкупали на время праздника, а покинуть поместье можно было только под надзором прислужников.
Естественно, что мне, готовящемуся к дебюту, строго-настрого было запрещено показываться на глаза празднующей толпе, мое участие в фестивале ограничивалось тем, что я часами наблюдал, как наряжаются девочки, следил, как аккуратное личико Кимихиро становится похожим на дорогую маску, а бледные губы маленькой Момо алеют на глазах. Дайсуке тоже был здесь, худой и спокойный, одетый в бледно-розовое женское короткое кимоно, с фальшивыми длинными волосами и челкой. Он в последнее время не мог долго сидеть или стоять на одном месте, легко простужался и худел – даже хозяин, который постоянно стремился унизить его мужественность, волновался за его здоровье, а Негичи-сенсей посещал нас в два раза чаще, чем в былые дни. Я помогал ему одеваться, Цуру-сан запретила нам разговаривать, но уже одно то, что мы были рядом и я мог изредка пожать его ладонь или улыбнуться ему, делало нас сильней. Оставаясь теми же детьми, я и Дайсуке нуждались друг в друге, потому что только мы двое видели в том, что творилось с нами, нечто страшное и неестественное – остальные относились к этому злу, как к должному. Поэтому я радовался тому, что моя изоляция закончилась и мой друг вернулся ко мне, пусть и не таким, как раньше, но хотя бы живым.Провожая всех за тяжелые ворота, я возвращался к занятиям и тренировкам, делая вид, что мне совсем неинтересен фестиваль. Я кривил душой: за десять лет своей жизни я никогда раньше не видел такого большого праздника, и, конечно, мне безумно хотелось хоть глазком полюбоваться на яркие огни и танцующих жриц, но это было практически невозможно. Однако спящее море оказалось благосклонно к моей детской мечте: случай помог мне, а я получил еще один урок настоящего, осознав, как к нам, детям поместья, относятся окружающие, те, кому повезло остаться свободными.