Глава Четвертая (1/1)

Хотелось бы выразить большую авторскую благодарность всем тем, кто читает этот фанфик, комментирует его и мотивирует меня писать дальше. Спасибо вам огромное и приятного прочтения четвертой главы.Я никогда раньше не думал о том, что может связывать мужчину и женщину, даже и не догадывался - для мальчика моих лет окружающий мир изобиловал другими, более важными и интересными явлениями, нежели отношения полов. Отец иногда рассказывал мне о матери, о женщине, которая подарила мне жизнь, но рассказы его были размыты и далеки – смысла в них я почти не находил, поэтому и не задумывался о той, кто родила меня, всерьез. Я редко спрашивал о ней, мне казалось вполне нормальным, что целые дни можно проводить в утлой лодчонке отца, возвращаясь домой с сумкой полной рыбы, а по вечерам слушать старые сказки помогать ему варить похлебку, в то время как мои друзья после игр бежали к своим матерям, пряча головы и руки под замаранные мукой и сажей фартуки. Мать казалась мне существом далеким и странным, да и отец всегда путался, когда речь заходила о ее судьбе: порой она погибала сразу после родов, а иногда ее уносило в открытое море во время шторма, пока двухгодовалый сынишка спал в колыбели. Старая колыбель, которую мы с отцом сожгли в костре, когда кончились дрова, и еще потертая коробка со свадебным кимоно – вот и все, что осталось мне от матери, и я не пытался узнать ее лучше до тех пор, пока не умер отец. После для меня началась новая жизнь – но женщины все еще оставались существами неведомыми и чужими, с лицом моей матери, которую я не имел счастья узнать.Конечно, я понимал, что есть что-то, что связывает между собой супругов, ведь деревенские мальчишки громко рассказывали о тех непристойностях, что им удавалось подглядеть, а мой друг Ясу однажды ездил с отцом в город и видел продажных женщин, очень красивых, с нарядными гребнями в блестящих волосах и алыми губами. Помню, как долго он рассказывал нам о кимоно тех женщин, коротких и всегда распахнутых, под которыми виднелись стройные ноги, а когда одна из них прошла мимо Ясу, задев его шарфом, он почувствовал тонкий запах женского тела, невыносимо приятный и терпкий, лишающий разума любого мужчину. Мне в мои десять лет тоже иногда хотелось узнать, что находится под набедренными повязками у девушек, но интерес этот был совсем обычным и невинным – дальше любознательности дело никогда не заходило. В то же время я точно знал, что в моем возрасте такие мысли непристойны, и дико стыдился своего юношеского любопытства, стараясь, чтобы никто даже и не подумал, что я могу интересоваться таким.В темнеющем окне маленькой комнаты, куда я заглянул, встав на цыпочки, сначала не было видно ничего, кроме тускло мерцающих алым низких светильников, поэтому я решил, что мне показалось, и хотел вернуться в комнату, пока меня не хватились. Но я снова услышал негромкий сдавленный крик из темнеющего угла комнаты – и голос этот показался мне знакомым, ближе могла быть только песня старой прислужницы и седое штормящее море за воротами. Негромкий смех рассыпался по мягкому ковру, я узнал тоненькую фигурку смеющейся женщины: длинные гладкие волосы могли принадлежать только Цуру-сан, только ей позволялось распускать их. Она лежала на широком футоне, прикрытом легким покрывалом, ее изящные ноги были вытянуты, а кимоно раскрыто, под нежной тканью отчетливо виднелись мягкие очертания ее бедер – и сдавленное пламя внутри меня медленно начало заниматься, во рту пересохло, а пальцы стали влажными. Прямо перед хозяйкой сидела служанка, вторая, похожая на Масаки лицом и ростом, но более молчаливая и спокойная, рукава ее были аккуратно закатаны, а волосы собраны высоко. На коленях у девушки лежала голова несчастного ребенка, естественно, я узнал в нем Дайсуке, именно его голос вырвал меня из сна и привел сюда. Дайсуке плакал, я слышал, как он тихонько всхлипывает, прижимая ко рту белоснежный носовой платок, как будто не решаясь позвать на помощь или убежать, – в деревне так обычно плакали те, чьи отцы не возвращались с моря, а шторм разрушал хижины. Цуру-сан мягко успокаивала моего друга, ее нежный голос просил его быть мужчиной и с честью принять это испытание, но от смеющихся интонаций и оттенка превосходства она впервые показалась мне неискренней и неприятной, кисточки на поясе ее кимоно раздражали взгляд, а смех причинял боль – я подумал, что, если ей жаль его, она может помочь ему или прервать его мучения, но Цуру-сан не делала этого, она как будто наслаждалась происходящим. Глядя на плачущего друга, мечтавшего однажды увидеть горы, я внезапно вспомнил, как победно улыбалась хозяйка на вечере, как оценивающе она смотрела на наш танец, как насмешливо обходилась с маленькой Момо… Я не удержался, сжатые мои кулаки соскользнули с мокрых от росы ставень – и я упал прямо на мокрую землю, уронив высокий ящик с бамбуковыми зонтиками. И буря внутри меня разразилась снова, но теперь уже прямо во дворе старого поместья, как и ожидалось.- Кто здесь? – громко спросила Цуру-сан. Я встал с земли и выпрямился, бежать было некуда – а кроме меня у Дайсуке не было никого. Под крики прислужниц и громкий скрип двери я закрыл глаза и покорился судьбе, лицо отца после его смерти, холодное и вытянутое, стояло у меня перед глазами. В тот вечер за свое подглядыванье я узнал, наконец, что такое бамбуковая трость хозяйки, а шрам на правой ладони остался у меня до сих пор, болезненный и совсем некрасивый. Под звуки старой песни меня наказали двенадцатью ударами по мякоти ладоней, и тихий плач моего друга затих внутри меня, а время остановилось.Я просидел взаперти еще два дня, еду мне приносила то молчаливая служанка, то Масаки, но ее смешливое личико смотрело не на меня, а сквозь меня, а когда я пробовал спросить про Дайсуке, она прижимала палец к губам, делая мне знак молчать и покориться судьбе. Изредка я слышал во дворе звуки барабанов и сдавленный смех девочек, бегущих на занятия. Наверное, старейшина будет недоволен, когда хозяйка вернет им меня и заберет свои деньги обратно. После похорон моего отца соседи часто навещали меня, кормили и сетовали на мое одиночество, а когда с похорон прошло два месяца, дверь в мой дом перестала открываться, впуская гостей. О старой хижине и коробке со свадебным кимоно помнил только старейшина, он же и взялся устроить мою судьбу. Сидя в холодном подвале, побитый палкой за проступок, который ронял тень на мое воспитание, я вспоминал его сморщенное лицо без неприязни и даже с нежностью. Мне казалось, что я сумею еще заслужить его доверие – стану рыбаком и буду кормить деревню. То, что я все-таки буду возвращен домой, не подлежало сомнению: хозяйка часто говорила, что они не будут терпеть тех, кто нарушает режим, а я его нарушил и сделал это, не отработав ни одной монеты из своего долга. В таких мыслях прошло два дня моего заточения, а на третий я увидел Дайсуке.Меня разбудили почти на рассвете, заставили раздеться и подстригли волосы. Под пристальным взглядом хозяйки и ее бамбуковой трости меня завели в баню, раздели, вымыли и в одном нижнем кимоно завели в большой дом. В просторном холле было шумно, несмотря на ранний час: красавица Саю и ее подруга Мусу собирались уезжать, пышные гребни с цветами покачивались в темных волосах. Служанки собирали девушек; когда меня провели мимо них, Саю поймала мой печальный взгляд и улыбнулась мне. Звук отъезжающего экипажа показался мне музыкой: я был уверен, что меня будут наказывать, и мне почему-то не хотелось, чтобы такая красивая и нарядная девушка видела это.Хозяйка окликнула меня и повела на второй этаж. В темном коридоре нас уже ждали: высокий пожилой мужчина поклонился хозяйке, снимая фетровую шляпу. Она улыбнулась ему, называя его ?сенсей?, большая его кожаная сумка пробудила внутри меня неприятные мысли: звон и скрежет того, что хранилось внутри, отдавал холодом в мои детские ладони.- Иди внутрь… - холодно приказала она мне, указывая на большую комнату, и я не нашел сил противиться. Сняв с ног сандалии, я тихо вошел – и тут же мое сердце забилось быстро, а ноги перестали слушаться. На большом низком диване сидел хозяин, набитая трубка его источала легкий аромат табака. Перед ним на футоне лежал мой друг, накрытый одеялом. Он хотел привстать, но не смог, и просто назвал меня по имени. Не в силах стоять, я аккуратно сел на пол, вглядываясь в лицо Дайсуке. Хозяин рассмеялся и приказал мне:- Подойди к нему, Юки. Ты же хотел его увидеть? Так иди же…Первый раз за месяц, проведенный в поместье, меня назвали по имени, но радости я не почувствовал, тревожное пламя занялось внутри моей головы, и я бы предпочел вылететь в низкое окно, чтобы не видеть тяжелого осуждающего взгляда хозяина, - но на расстоянии вытянутой руки лежал мой измученный друг, и тоска моя стала совсем невыносимой.Дайсуке улыбнулся мне, когда я сжал его руку. Еще несколько дней назад перед танцем, когда мы пожали друг другу руки, ладонь его была теплой и мягкой, а сейчас мокрые его пальцы обжигали холодом. Я прикоснулся лбом ко лбу своего друга, он был бледен и спокоен, но от прикосновения ему стало смешно. Хозяин снова закурил, глядя на нас.- Вы прямо как братья… - сказал он и покачал головой. - Юки, конечно, красивее и выше, зато дисциплины никакой.Я вспомнил о том, что натворил несколько дней назад. Если меня сейчас отправят домой – что станет с моим другом? Опомнившись, я склонился перед хозяином в заученном поклоне: это было все, что я мог сделать, ибо язык не повиновался мне.- Встань! – спокойно и холодно произнес хозяин, постукивая деревянной ногой по полу. – Встань и послушай, что я тебе скажу, Юки.Двери в комнату плавно распахнулись – Цуру-сан мягко вплыла, впуская с собой запах духов и шелест кимоно. Ее узкие темные глаза внимательно смотрели на меня, готовые разорвать, если я осмелюсь надерзить хозяину. Он сделал ей знак – она села на футон, положив голову Дайсуке себе на колени, мягко прикрывая его уши длинными рукавами. Мне это не понравилось.- Ты знаешь, зачем ты здесь, Юки… - Хозяин сделал паузу, вспоминая мою фамилию. - Масаюки Камихава?- Знаю… - прошептал я. - Чтобы отдать свой долг.- А ты знаешь, сколько должен этому месту? – вкрадчиво продолжил он, вглядываясь в мое опущенное лицо. Я подумал, что отцу на небе было бы неприятно смотреть, как единственный сын прячет глаза, не совершив ничего плохого. Набрав воздуха в легкие, я поднял глаза на хозяина и почти выкрикнул:- Нет! Не знаю, спросите у старейшины, который продал меня.Хозяин рассмеялся, а трубка с горячим табаком полетела прямо мне в лицо, я едва успел увернуться. Цуру-сан засмеялась негромко – в коридоре на шум стала собираться прислуга, а жизнь моя, видимо, висела на волоске.- Не знаешь… - Хозяин грузно поднялся с места, а его большая ладонь потянулась ко мне. Схватив меня за волосы, он потянул мое тело к дивану, опуская так, чтобы я видел его лицо – впервые видел хозяина так близко… темные его глаза и горячее дыхание обжигали меня. Вблизи он казался моложе, чем издалека, скорее всего, он был человек без возраста – ему могло быть и тридцать, а могло и в два раза больше. Обе мои слабые руки схватились за его ладонь, чтобы спасти волосы, но он внезапно одним легким движением усадил меня к себе на колени, сдавив то, что мужчины прячут между ног, большим и указательным пальцами другой руки. От неожиданности и стыда я хотел заплакать, но под огненным взглядом хозяина это было невозможно.- Я расскажу тебе, мой мальчик, что ты должен мне столько, сколько не сможешь отдать за всю свою жизнь, - хрипло произнес он. - А так как ты всего лишь сын рыбака и бедняк, отдать свой долг ты сможешь только своим телом. Понимаешь, о чем я? Нет? Он понимает… - кивнул в сторону футона. Я посмотрел туда и едва не заплакал – руки Цуру-сан уже не закрывали уши моему другу, Дайсуке со страхом и тревогой смотрел, как хозяин сжимает меня в больших своих руках, и внезапно мне стало понятно, что именно делали с моим другом в ту злополучную ночь.- Будешь тренироваться в танце, игре и разговорах. Понял? – отчетливо проговорил хозяин. - Тебе повезло, у тебя талантов больше, чем у малыша Дайсуке. Ему боги подарили только его сладкий голос и мягкие женственные пальчики. Два дня назад он уже начал свое обучение, но один существенный недостаток все еще остается с ним. Представляешь? – Хозяин рассмеялся, рука его скользнула внутрь моего кимоно, а мой крик он задавил своими большими губами, от которых пахло мятой и табаком. Я закричал, потому что он позволил себе большую вольность, чем мог в моем понимании позволить кто-либо: его пальцы нашли и больно сдавили то, что находится ниже мужского органа. Отец в детстве строго-настрого запрещал мне совать руки в штаны. ?Иначе не станешь отцом сам!? - так говорил он, и этот запрет сейчас был нарушен посторонним человеком, внушавшим мне только ужас и боль.- Понимаешь? – сказал хозяин еще раз, оторвавшись от моих губ, пока я кашлял и захлебывался слезами. - Вот как раз такой недостаток есть у твоего друга. Из-за него клиенты могут быть недовольны таким прекрасным мальчиком - почти девочкой. Понимаешь? Поэтому Цуру-чии вызвала к нам Негичи-сенсея, чтобы сделать Дайсуке настоящим героем. Он уже начал обучение, но без этой маленькой детали ему будет лучше.С футона раздался громкий плач: пряча лицо в колени хозяйки, Дайсуке рыдал – и рыдал с ним я. Ужас сковал меня, не давая возможности вырваться и убежать. Хозяин спокойно смотрел на меня, рука его продолжала блуждать по моему телу.- Думаю, можно уже позвать доктора, - улыбнулся он. - Скажите ему, что наш милый Юки будет присутствовать при том, как его лучший друг станет взрослым.Попытавшись отвернуться от вида белоснежных рук доктора, раскладывающего блестящие инструменты на маленьком столике, я закричал, но хозяин насильно повернул мое лицо - то же самое делала Цуру-сан с лицом Дайсуке, который дрожал от страха и громко шептал молитву. Если бы я мог сделать что-нибудь, чтобы спастись самому и спасти моего единственного друга... Если бы я мог вырваться из свинцовых рук моего - в полной мере этого слова - хозяина.Звуки гонга во дворе поместья возвестили о начале часа Дракона. А вслед за ним поместье огласил громкий крик Дайсуке - и я потерял сознание.