Часть 4 (1/1)

Первое, что Гай услышал, когда вынырнул из тягучего, как патока, небытия, был голос. И он его узнал: Хэрн, местное так называемое божество…— Какая прекрасная ночь, не находишь?Встать получилось с третьей попытки — и только уцепившись за край этого их… камня. Перед глазами вдруг оказалась физиономия спящего Локсли. С минуту Гай таращился на него, не понимая, что происходит. А потом сообразил, что лесной стервец самым наглым образом дрыхнет на этом камне, так называемом их алтаре. — Тебе нужно помыться, после легче станет, — пробормотал тем временем Рогатый и кинул ему что-то вроде тряпки. Это оказалась не тряпка, а пучок каких-то трав, но помыться и впрямь нужно было. Гай был абсолютно голым и вымазанным в какой-то… Что это было, он так и не понял: то ли грязь, то ли листья какие-то прелые, а может, и какая-то мазь. Все тело одеревенело, было как чужое, и каждое движение требовало неимоверных усилий и причиняло боль. Но эти два десятка шагов до берега он все же одолел.Вода была теплой, как парное молоко, когда Гай окунулся в нее. Он не удержался и сделал несколько глотков — пить хотелось жутко. Но боль начала покидать тело. Оно снова ожило и повиновалось. Он даже попробовал плыть, и на удивление получилось быстро и легко, как будто вода сама несла его. На берег он вышел совсем уже собой обычным. Он чувствовал бы себя почти прекрасно, если бы не редкостный сумбур в голове. Приходили воспоминания, но все было как в тумане, таком же плотном, что клубился над озером…Рогатый в проеме пещеры смотрел на него, а потом поманил и зашел внутрь. Гаю ничего не оставалось, как последовать за ним.Локсли все еще спал, где и был, а этот демон — его отец — просто махнул рукой и буркнул:— Нам его присутствие не помешает: он за эти дни так умаялся, что его сейчас не разбудит даже труба иерихонская. А ты одевайся и принимайся за свой ужин, хотя его можно с чистой совестью назвать завтраком. И, усмехнувшись, кивнул на лавку рядом с очагом. На дальнем конце лавки стоял большой кувшин, лежало что-то съестное — хлеб, кажется, а на ближнем лежали сложенные стопкой какие-то тряпки. Под лавкой лежали сапоги. Рядом был прислонен меч в ножнах. Гай узнал свое оружие.— Спасибо, я не голоден, — он с трудом проглотил слюну и отвернулся.— Не ври. Ты голоден как волк. Твои раны заживают быстрее, чем обычно, а значит, требуются повышенные затраты сил и энергии, которые дает еда. А ты последние несколько дней ничего не ел и не пил. Так что угощайся.Гай решил, что и в самом деле упираться не стоит: ну не отравит же его Рогатый, в самом деле? Да и смысл это делать после того, как… а что это было, Гай так и не понял, его больше интересовало, что произошло потом. И особенно как этот самый Хэрн вернул его в нормальное состояние. И чего он за это хочет. Тряпки оказались камизой и широкими штанами, только не из льняной, а из какой-то другой материи, но Гаю было все равно. Он оделся и, подпоясавшись поясом с мечом, взял с лавки кувшин и кусок лепешки. Честно, изо всех сил постарался не давиться, и, кажется, у него это даже получилось.Сделав несколько глотков, он украдкой покосился на Локсли. Тот спал сном младенца, уткнувшись носом в оленью шкуру, служившую ему то ли тюфяком, то ли подушкой, а может, и всем сразу. В памяти всплыло, как этот лис пытался его растормошить, но Гай не мог даже пошевелиться. Вообще. Это было похоже на колдовство, но точно не Хэрна, потому что Локсли перепугался до смерти. А уж какой скандал он закатил своим людям…— Мой сын благоволит тебе, — произнес тем временем Рогатый, проследив за взглядом Гая.— Я прекрасно обошелся бы и без этого его… расположения.Особенно если учесть, что кое-кто из его же шайки потом устроил… Вот откуда и боль, и раны....Локсли в ужасе шарахнулся от него, споткнулся и упал под ноги Рогатому…— Я знаю, чьих это рук дело и чья идея! Все, Уилл допрыгался! Я его убью....— Отец, он кровью истечет! — Так пойди вербейника надергай пока, слева от входа куст растет…...— …живой человек превращается в статую, хорошо хоть не в прямом смысле белого мрамору, но, тем не менее, каменеет так, что мама не горюй. Вдобавок, как будто этого мало было, ко всему приложили руку мои люди. И вот после всех этих обстоятельств я должен спокойно стоять и смотреть? Никогда.— Ну, остальные же смотрели! — И что? Это их дело. А я не буду.Гай потряс головой, пытаясь осознать воспоминание. — Понимаю, он избрал не лучший способ выказывать тебе свое расположение. Но и твое поведение могло бы быть и покуртуазнее, если уж на то пошло.Руки Локсли касались осторожно, а в глазах была совершенно детская растерянность, и что уж совсем непонятно — сочувствие. Он что-то говорил, но Гай никак не мог сейчас сконцентрироваться и вспомнить, что именно. Но сам факт того, что этот стервец позаботился о нем… Гай не знал, что и думать. С одной стороны, проклятущий разбойник вдруг повел себя как приличный человек, но, с другой стороны, учитывая его паскудную англо-саксонскую сущность, весь этот балаган следовало расценивать как очередное изощренное издевательство. Однако физиономия Локсли… Что-то не до издевательств ему было, он и в самом деле хотел помочь. Вот в Уикэме он точно издевался… Ну, эти смерды все-таки так просто тогда не отделались! И чудище это рогатое тоже.— Кхм… — упомянутое чудище ухмыльнулось — как мысли прочло.Гай смутился: нехорошо как-то получилось про такое сейчас думать. Все-таки ему в каком-то роде милость оказали, могли бы и… не оказывать. Но, с другой стороны:— А нечего было всякое богопротивное язычество разводить и под это дело разбойничать почем зря! — Хорошо, у меня чувство юмора есть, — мягко улыбнулся Хэрн в ответ, но тут же добавил немного грустно: — А вот моего сына оно часто подводит, что плохо.Гай нахмурился, вспоминая, какие милые шуточки обычно были в ходу у этого Робина, мать его, Локсли.Рогатый внимательно посмотрел на него, вздохнул и сунул в руки Гая плащ — видимо, единственное, что уцелело из его прежней одежды. И какую-то не то склянку, не то чашку с какой-то мазью— Вот, смажешь раны. Гай растерянно взял. И еще раз бросил взгляд на Робина Локсли, который только перевернулся на бок, не думая просыпаться. Однако следовало прояснить одну важную вещь:— Я что-то вам должен за то, что вы меня… ну, расколдовали?— А у тебя, рыцарь, есть намек на чувство юмора, причем весьма утонченное. Однако следующее было сказано более серьезным тоном: — Ты мне симпатичен, и я прощаю тебе все твои выходки. Но впредь рекомендую быть не столь… в общем, почаще держи глаза раскрытыми — можешь многое увидеть…А потом Хэрн вдруг задумчиво, даже грустно произнес:— И не будь ты в свое время с моим сыном столь… ну, пусть будет непреклонен и прямолинеен… впрочем, тому тоже следовало бы вести себя разумнее.— А нечего было браконьерствовать! Это королевский лес!И тут Рогатый расхохотался:— Ну, то, что этот рыжий приехал сюда и объявил себя королем всея Англии, королем его не делает. Как и коренным жителем.— Это вот эти что ли тут истинно коренные исконные аборигены и короли за одним? — буркнул Гай, вспомнив про истошные, на весь лес, вопли Локсли о свободе и гордом духе саксов. Вспомнил и машинально посмотрел в его сторону. Вот ведь, когда не орет, производит приличное впечатление. — …у меня и в самом деле не было умысла причинить тебе зло, особенно в этот раз… Я вообще очень миролюбивый человек, просто так получается, что… по-другому не получается. А все из-за тебя и твоей норманнской сущности, которая, как говорит Тук, по природе своей есть злокозненна, а я стараюсь принять ее как есть и смириться, хотя это очень сложно!Брррр! Гай потряс головой, пытаясь отогнать морок, но это было воспоминание.Тем временем Хэрн, отдышавшись после приступа хохота, вытер с глаз выступившие вследствие этого слезы и произнес почти ласково:— Это все огрехи твоего воспитания и образования. Несмотря на то, что у Глостеров его дают все-таки неплохое, и это следует признать, но в некоторых вещах там не разбираются совсем. А, следовательно, и научить не могут. Это печально, но поправимо. В общем, так, молодой человек, истинно-коренное или, если хотите, исконно-аборигенное население этих островов — это я, и никто больше. Да, вот так, именно что в первом лице и единственном числе. И то, и другое является не только первым, но и последним тоже. Повторяю еще раз, чтоб ты запомнил хорошо: я тут был всегда — то есть с самого начала. Все остальные здесь не более чем приезжие, которые постоянно прибывают, отбывают, попутно меняя национальность и споря с соседями, кто заехал первее, а, следовательно, абориген с бОльшими правами. И боюсь, что этот проходной двор тут не закончится никогда, но я с ним смирился и даже научился находить в этом свою прелесть.— И все равно вы нарушаете королевский закон!— А король постоянно нарушает мой, и что? От такой постановки вопроса Гай онемел и вытаращил глаза, а Рогатый продолжил:— И от этого ты перестанешь быть самым честным и порядочным лесничим, что был здесь за последние сто лет? Нет. Или от этого мой сын перестанет быть наивным вольнодумцем, свято верящим в эту самую честность и порядочность там, где ее нет, но в упор не видящий ее там, где надо, пока не станет почти поздно? Или перестанет быть способным на справедливость и доброту? Да не смешите меня. Оба.Гай не знал, что сказать, он только снова посмотрел в сторону спящего. Тот свернулся калачиком: видимо, слегка замерз. Вообще-то в пещере не было тепло. Гай и сам поежился, накинув на себя плащ.Хэрн тем временем пристально наблюдал за ними.— Ступай, норманн, ты ничего мне не должен. Во-первых, для таких вещей уровень не тот, а во-вторых, я сделал это для него… — и кивнул в сторону Локсли. — Как я уже сказал, он благоволит тебе, а я, хотя тебе это может показаться странным, уважаю его мнение.И Хэрн сделал знак уходить и растворился в глубине пещеры. Гай решил воспользоваться моментом, но, уже почти выйдя, вдруг остановился и вернулся к алтарю. На миг замер перед ним в нерешительности, а потом снял со своих плеч плащ и накрыл им спящего; тот тут же завернулся в него. Теперь осталось одно — вернуться в Ноттингем. И Гай вышел из пещеры.Придумывать оправдание перед шерифом за отсутствие Гаю было не нужно: оно и так наличествовало. Де Рено при виде всего этого сморщил нос, но для приличия выразил сочувствие, и тут умудрившись позавидовать: дескать, на вас, Гизборн, все как на собаке заживает, а даже если следы и останутся, так при правильном рассказе девицы млеть будут и толпами за вами бегать. Любят они геройски увечных и обиженных. Дальше шериф с аббатом изгалялись, обсуждая, почему благородный сэр Гай явился обратно хоть и без своей одежды, но почему-то пешком, а не перекинутым через седло. Да еще и при оружии. Неужели разбойники решили не требовать за него выкуп? В прошлый раз, помнится, они хотя бы просили за него жизнь смерда, а теперь вот цвет ноттингемского рыцарства, видать, совсем подешевел, только и проку с него, что тряпки, да удовольствие морду набить.Сам Гай пропустил этот разговор мимо ушей: его больше интересовал вчерашний пирог с почками. Вот его он и поглощал сосредоточенно, при этом пытаясь вспомнить, что произошло, и, желательно, по порядку. С пирогом он разделался быстрее, чем разобрался со своими скудными воспоминаниями.Однако при словах шерифа про выкуп ему показалось, что Локсли тоже про это заикался. Но вот как именно? Этого Гай, как ни силился, вспомнить не мог. Да и приказ де Рено сопровождать его на следующий день в Ньюстед отвлек Гая от процесса. Но хоть получил отдых до конца дня и возможность выспаться.Только уснуть у него вышло далеко не сразу, поскольку из головы не шли слова Хэрна о том, что Локсли… благоволит к нему. Если рассматривать это самое ?благоволит? в значении ?не убивает?, то тут все более-менее понятно, но… Хэрн имел в виду явно не только это, но вот что еще? И как теперь к этому всему относиться?Локсли гладит ладонью чудом уцелевшую правую сторону лица… Пальцами проводит по шее и плечу:— Гай, ты сейчас беззащитен…...— Я должен был как-то… все исправить, потому что у меня, в отличие от тебя, совесть есть. И это неважно, что ты считаешься моим врагом, но бросить тебя в беде… Я и в самом деле так не могу!Ну, насчет совести… Да, Локсли его не бросил. Мог, но… не сделал. Только ли из-за совести? А если нет, то почему? По-че-му??А сам почему накрыл его собственным плащом?? — ехидно поинтересовался кто-то внутри. Ответа сразу не нашлось. Накрыл, потому что тому было холодно, и отдать ему плащ было решением самым логичным, и…?Да потому, что ты просто позаботился в ответ на его помощь и заботу в отношении тебя. И в этот момент тебе было плевать с большого донжона, что он разбойник. Как и ему до этого было плевать, что ты его враг. Вот и все?.Пришлось согласиться.— А ты ведь во дворе замка со мной просто играл, как кот с мышью, ты не хотел меня убивать. Да, Гай тогда не хотел его убивать и в самом деле воспринимал все это как игру. А потом с ним играл уже Локсли. Как хотел, так и играл.— Вот если бы я взял с тебя такой выкуп за жизнь и свободу? Что бы ты мне ответил тогда? Отказался бы, конечно… Предпочел бы умереть.О чем говорил ему Локсли, Гай не понимал. В чем заключался бы этот неслучившийся выкуп? Деньги? Смешно.Но, решив, что утро вечера мудренее, Гай все же попытался выкинуть из головы все мысли и наконец заснуть. Кажется, получилось.Гай чувствует тепло на своей щеке. Локсли гладит ладонью чудом уцелевшую правую сторону лица и проводит пальцами по шее и плечу:— Гай, ты сейчас беззащитен, и я мог бы… этим воспользоваться, но я так не хочу. Вернее, я хочу, но не так! Если бы ты тоже… Но я быстро понял, что ты никогда не позволишь мне прикоснуться к тебе.В его глазах печаль и какая-то необъяснимая боль.— Позволь мне сделать это сейчас? Прошу тебя! Почему-то собственные пальцы вдруг оказалась в волосах Робина Локсли, а тот…Гай оказался вдруг в той пещере. Он был опрокинут на ворох каких-то шкур, сильные руки Локсли прижали его к этому ложу. Огромные зеленые глаза смотрели прямо на него. Губы касались шеи, груди, плеч, и от каждого такого прикосновения по телу разливалось желание, и вскоре оно стало почти нестерпимым. Гай кусал губы, пытаясь с ним справиться, и ждал момента, когда хватка ослабнет хоть на миг, и тогда можно будет перевернуть ситуацию и устроить уже Робину Локсли это подобие пытки. Но тот держал его крепко, а поцелуи приходились все ближе к животу, а потом и к паху…— Если бы ты знал, как ты прекрасен сейчас, Гай! Если бы ты знал, как я…Он вдруг подпрыгнул на постели, внезапно проснувшись. Вот это новости! И непонятно, как теперь быть. Нет, это только сон, и ничем, кроме сна, быть не…Руки Локсли гладят его по лицу, осторожно касаются губ; нижняя разбитая губа еще немного саднит, но это снадобье, которым Робин смазывает его раны, быстро успокаивает боль. Как эти пальцы, загрубевшие от рукояти меча и тетивы лука, могут прикасаться так нежно? — Мне так хотелось, несмотря ни на что, коснуться твоих волос, кожи… рассмотреть, наконец, твое тело без этих доспехов… Позволь мне сделать это сейчас, Гай? Прошу тебя! Он обнимает его сзади, гладит ладонями по груди и, зарывшись лицом в волосы на затылке, целует его в шею.Это вот сейчас что было? Это воспоминание или бред самого Гая, не желающего отпускать сон? Он сам так этого и не понял. Но впереди был нелегкий день, и Гай попытался сконцентрироваться на делах. Даже немного получилось. А когда вечером он вернулся к себе, на его кровати лежал аккуратно сложенный плащ. Его собственный плащ, которым он… в общем, в пещере он его оставил! Рядом с плащом лежал кошель. Гай некоторое время смотрел на вещи, потом взял в руки этот потертый кожаный мешочек, подержал, заглянул туда и с удивлением обнаружил несколько пенни, что были там до встречи с разбойниками. А еще на постели было нечто совсем уж удивительное — хороший такой пучок из веточек лаванды с узкими сочными листьями. Цветы, правда, еще не до конца распустились, но пахли… такую лаванду растил аббат у себя в монастыре святой Марии. Он ее из Прованса выписал. Больше такой нигде не было. Значит, кто-то, и Гай догадывался, кто, навестил монастырскую плантацию и ободрал там один из драгоценных кустов аббата Хьюго? Гай задумался, потом отложил этот букет и развернул плащ — тот оказался даже почищен. Получается, Локсли вернул ему его вещи в целости и сохранности? Ну, по крайней мере то, что от них осталось.Осмотревшись в комнате, Гай убедился, что ничего не пропало, в сундуке никто не рылся, шкатулку тоже никто не трогал: как стояла, так и стоит. Значит, лесной стервец рискнул жизнью и проник в замок, чтобы именно отдать, а не украсть. Гай вытащил из сундука камизу и штаны, в которых вернулся в Ноттингем, свернул их и положил в сумку. Завтра шериф обещал ему свободный день, и теперь он знал, на что его потратить. Надо кое-что выяснить.