Часть 3 (1/1)

Думать Хэрн отправился в свою библиотеку, где хранил все манускрипты и артефакты, что попадали в руки. Для вящей сохранности он наколдовал там особую атмосферу, заодно с непроницаемой для человеческого взгляда завесой. Но это еще совсем не значило, что сам он не мог ничего сквозь нее видеть. Так что, устроившись поудобнее, он продолжил перелистывать пергаменты, временами отрывая глаза от исписанных огамом листов и наблюдая, что поделывает его сын.Робин сперва убрал заскорузлые повязки, делая это осторожно, как будто не хотел причинять лишнюю боль. Возился поэтому долго. Еще дольше смазывал потом раны снадобьем. И все время разговаривал, как с живым человеком. Нет, определенно не мог он воспринимать внезапно окаменевшего Гизборна как статую. И в этот момент Хэрн вдруг окончательно понял, насколько привязан его сын к этому молодому рыцарю, по чистой случайности оказавшемуся на его пути. Хотя наоборот тоже можно сказать.?…сам не понимаю, как оно так получилось! Но, поверь, это идея не Мача, а Уилл… я его точно убью!?В том, что дело дойдет до смертоубийства, Хэрн очень сомневался, но вот пару выбитых зубов мог бы Скарлету пообещать совершенно спокойно.?…Мой брат, он… ну, он вообще-то просто молочный брат, а не родной… Вот он всегда во что-нибудь вляпывается, потому что у него мозгов меньше, чем у курицы, а доверчивости больше, чем дерьма в выгребной яме после… много, в общем! Но обычно ему все сходит с рук, потому что все знают, что он дурак, и связываться без толку, так что списывают убытки на всякие стихийные бедствия с дикими зверями и стараются забыть про все, как про страшный сон…?По мнению Хэрна, такое поведение несомненно являлось правильной стратегией в подобного рода инцидентах с Мачем, но, увы, было неприменимо в случае последствий редкой безалаберности самого Робина.?…Кто бы мог подумать, что все обернется так? И причем на этот раз об тебя же… Клянусь, я никогда еще так не сожалел о случившемся! Оба раза. Но в этот особенно?. Почему-то Хэрн ни единого мига не сомневался в искренности этих слов Робина, а вот поверила ли в это статуя, лесной бог был не уверен.?…мне эти оба раза как удар по… так, неважно! И хорошо, что ты этого не слышишь. Ох, знал бы я, чем первый закончится, придушил бы Мача сам, вот честно! Но в тот момент я не мог бросить его в беде, даже если он сам был виноват. Не могу я так. Я просто пытался его защитить…?Ну да, хотел как лучше, а получилось как всегда.?…у меня и в самом деле не было умысла причинить тебе зло, особенно в этот раз… Я вообще очень миролюбивый человек, просто так получается, что… по-другому не получается. А все из-за тебя и твоей норманнской сущности, которая, как говорит Тук, по природе своей есть злокозненна, а я стараюсь принять ее как есть и смириться, хотя это очень сложно! Но в этот раз все-таки это случилось исключительно по вине моих людей, поэтому я должен был как-то… все исправить, потому что у меня, в отличие от тебя, совесть есть. И это неважно, что ты считаешься моим врагом, но бросить тебя в беде… Я и в самом деле так не могу!?Это тоже было правдой, но истинный интерес у Хэрна вызывало следующее: до каких пор Робин будет прикрываться совестью? Почему-то лесному богу казалось, что до последнего.Тем временем этот самый сын, закончив с обработкой ран, воровато осмотрелся и, убедившись, что его никто не видит, обошел статую и осторожно приложил ухо к спине окаменелого рыцаря. И тут же вздрогнул, а его глаза засветились счастьем. А потом он сделал еще кое-что: обвил Гизборна руками, зарылся лицом в волосы на затылке и коснулся губами шеи, где волосы уступают место голой коже.Хэрн довольно усмехнулся, но Робин услышал его смешок и отпрянул, настороженно уставившись в его сторону. Потом с сожалением, явно написанным на лице, убрал руки сначала с груди изваяния, а потом и с талии. Расстроенно шмыгнул носом напоследок и, осторожно перевязав, накрыл рыцаря одеялом. Однако расстраивался Робин недолго. Вскоре на его воистину лисьей мордочке появилось очень хитрое выражение. Для Хэрна это было своего рода знаком, что его сын так просто от намеченного не отступится.Когда Хэрн ушел, Робин вздохнул свободнее, все-таки делать при отце то, что намеревался… Хотя ?намеревался? было не совсем правильным словом. Робин хотел, но не решался. А хотел он воспользоваться ситуацией.Ведь за обработкой ран можно скрыть целую кучу разных вещей: вот, например, такое простое действие, как прикоснуться к лицу… Прежде это было возможно, только если объект предварительно был связан. Причем по рукам и ногам. Один раз Робин про ноги забыл, и колено после этого болело долго.А тут такая дивная возможность проделать все, что хочешь — и безнаказанно причем. И прядь поправить, и губ коснуться. Тогда как со стороны все более чем прилично: на раны нужно нанести заживляющую мазь и делать это осторожно. А губы у него и в самом деле мягкие, и кожа очень нежная.Пальцы скользнули по шее и ключицам — там вокруг сплошные порезы, края ран стягиваются уже, начинают подживать. Все-таки снадобье Хэрна — великая вещь, и жалеть его нечего. Его надо использовать по назначению и везде. Чтобы как-то скрыть свое волнение и обрести некое подобие спокойствия, Робин решил заговорить с Гаем. И тут же поймал себя на мысли, что столько раз уже хотел это сделать, столько раз прикидывал, что скажет ему, но по первости ничего, кроме насмешек и оскорблений, в голову не приходило, что он и проделывал при каждом удобном случае. А сейчас он с ужасом осознавал, что ни оскорблять, ни насмехаться ему уже давным-давно не хотелось, только он не понимал… — Сам не понимаю, как оно так получилось…Он даже не помнил, что говорил, но с каждым словом ему вдруг становилось легче на душе.В какой-то момент Робину показалось, что в глазах Гизборна что-то проскользнуло — легкое, как тень… Будто он вот-вот оживет. И тут Робину пришла в голову мысль послушать, не бьется ли в этой статуе все еще живое сердце. И он услышал его — тихий, едва уловимый стук, где-то в глубине.А потом он не удержался и обнял Гая. Его волосы пахли кровью и вином… но вдруг среди этого запаха Робин различил тонкий аромат лаванды и коснулся губами шеи в том месте, где этот запах был сильнее всего.Очень тихий, но странный звук вернул его к реальности. Не поняв, пришел ли звук снаружи или нет, Робин решил повременить с дальнейшим и подождать до ночи. Наверняка отец отправится по своим делам, вот тогда во спокойствии можно заняться делами своими. То есть рыцарем.Как Робин и предполагал, его отец засобирался в круг Рианнон: как он сам сказал — проверить важнейший источник силы, а то Лита на носу. Как Хэрн будет это делать и почему за неделю до самого торжества, Робин никак уразуметь не мог, но обрадовался. Все покуда складывалось довольно удачно: отец обещался быть поздно, а остальная шайка, приходившая навестить своего вожака, только что благополучно убралась восвояси. Вернее, их выставил сам Хэрн, хмуро бросив, что путаются тут под ногами всякие, а пользы от них нету, и вообще — у него жилище бога, а не проходной двор. Но, наконец оставшись наедине с предметом своего вожделения, Робин растерялся. В нерешительности замерев перед окаменевшим Гизборном, он долгое время просто смотрел на него, отмечая, с какой скоростью затягиваются раны. Еще пара дней в таком темпе — и все заживет окончательно. Хорошо бы еще шрамы не остались, особенно на лице. И еще Робин понял, почему он медлит: как ему ни хотелось прикоснуться, но больше этого он жаждал увидеть в глазах рыцаря ответное желание. А тот сейчас был в каком-то смысле все-таки безжизненной куклой, несмотря на то что сердце его билось. И еще Робин поймал себя на мысли, что никогда не увидит этого огня желания в холодных голубых глазах. Ненависть — да, а так хотелось другого!Робин погладил ладонью чудом уцелевшую правую сторону лица Гизборна и провел по шее и плечу.— Гай, ты сейчас беззащитен, и я мог бы… этим воспользоваться, но я так не хочу. Вернее, я хочу, но не так! Если бы ты тоже… Но я быстро понял, что ты никогда не позволишь мне прикоснуться к тебе. В нашу первую встречу я вдруг невольно подумал, что хочу потрогать тебя, убедиться, что ты человек — правда, ты меня сам быстро в этом убедил… не самым лучшим образом, следует сказать. А ты ведь во дворе замка со мной просто играл, как кот с мышью, ты не хотел меня убивать. А я потом не хотел убивать тебя. Я тебя хотел. Уже тогда, только не осознавал, боялся осознать. Вот если бы я взял с тебя такой выкуп за жизнь и свободу? Что бы ты мне ответил тогда? Отказался бы, конечно… Предпочел бы умереть. А мне так хотелось, несмотря ни на что, коснуться твоих волос, кожи… рассмотреть, наконец, твое тело без этих доспехов… Позволь мне сделать это сейчас, Гай? Прошу тебя! Зачем спрашивал, Робин и сам не понимал. Может быть, где-то в глубине души он надеялся, что Гай его слышал и согласился, а может быть, просто успокаивал свою совесть, апеллируя к старой поговорке ?молчание — знак согласия?? Ведь Гай не мог его оттолкнуть, не мог протестовать… Вот поэтому Робин и прикасался настолько нежно и осторожно, насколько был способен, как будто это могло помочь самому не ощущать себя… кем? Не насильником ли? А до этого он кем был?Но хотя бы сейчас, хотя бы на краткий миг… Но ведь можно же себе представить, как в голубых глазах зарождается первая искра желания! А эту искру можно было бы распалить, прикоснувшись губами к шее, проведя языком по ключицам, тронуть ямку между ними, спуститься ниже и чуть прикусить сосок, вернее, даже не прикусить, а ущипнуть одними губами… Робина самого этот нехитрый фокус неизменно приводил в восторг.Вот интересно, понравилось бы это Гаю? А что он вообще любит? К тому же, все это сейчас не проделаешь, потому что мешают окаменевшие руки, что будто все еще держат голову Горгоны… Разве что погладить низ живота. Хоть для этого и придется встать на колени. А что, если попробовать сзади? Ведь кожа на спине и пояснице, может, не менее чувствительна, чем на животе. К тому же, кроме возможности ласкать как вздумается ягодицы, можно добраться до чужого паха, как до своего. Робин посмотрел на собственные руки и задумался. Удобнее всего было бы действовать правой, но пальцы слишком огрубели, а место, куда он собирается их запустить, все-таки весьма чувствительно. Подойдут ли они для столь нежной ласки? Может, левой как раз и будет лучше? Не придя к определенному решению, он решил пока не торопиться и заняться другим. Робин, обнимая со спины, касался губами плеч и одновременно ладонями водил по груди и животу Гая… Какой же все-таки он холодный, прямо как мрамор… А в голове расцвела яркими красками другая картина. В свете костра, на одеяле из оленьих шкур лежит распаленное желанием тело. Робин, опершись на руки, нависает над ним и смотрит в глаза. Они почти черные от расширенных зрачков и не видят его. Губы уже в кровь искусаны от напряжения, и с них срывается глухой стон… Вот теперь можно переходить от поцелуев в шею, грудь и живот к ласке языком в другом месте. Вот только снять мешающие штаны… свои тоже, но чуть позже.Провести языком дорожку от пупка до паха, вдоль полоски золотистых волосков. С одной стороны, с другой — погладить бедра ладонями спереди, а по внутренней поверхности пройтись языком, но сам член пока не трогать… еще чуточку подождать. Хотя тот уже давно набух и даже истекает смазкой, высунув головку, такую же красную, как драгоценный камень рубин. Но не время пока.Делала ли тебе такое хоть одна из твоих любовниц, а, рыцарь? Хоть в этой твоей Нормандии, хоть тут, в Ноттингеме? За деньги, может быть, и делали… А для того, чтобы доставить удовольствие, просто так? Чтобы увидеть, как тебе это нравится и как ты сам прекрасен в этот момент?Почему Робин уверен, что не делали, что некому? И почему вдруг самому захотелось дарить ему такие мгновения хоть всю вечность, если она вообще существует, вечность эта? И почему он вдруг оказался готов что угодно отдать за ответное внимание со стороны Гая? И почему же так горько ему, обнимающему застывшее камнем почти совершенное тело? Ведь может же сделать все, что хочет, прямо сейчас — стоит ведь только штаны спустить. Так почему не делает? Потому что не хочет быть хоть каким нежным и ласковым, но по сути своей насильником… Робин стиснул в объятиях холодное тело и всхлипнул, уткнувшись в светлые волосы на затылке. Он не знал, сколько он так стоял, ждал, надеясь, что схлынет жар желания и собственное томление в паху, чтобы не сорваться и не совершить того, что хотелось получить как дар. Наконец, он почувствовал, как напряжение стало ослабевать, и вдруг услышал шаги. Кто-то шел к пещере. Отец? Но он ходит бесшумно. Тогда кто?Выпустив Гая из объятий, Робин спешно накинул на него одеяло и приготовился к приходу гостя…И тут снаружи раздался удивленный голос Хэрна:— А ты что здесь делаешь?— Иду к тебе в гости, разумеется! — ответил ему барон Саймон де Беллем.И старые враги одновременно появились в проеме пещеры. Робин от такого сюрприза чуть не поперхнулся, но быстро пришел в себя и постарался ничем не выдать своего волнения. А Хэрн продолжил бурчать:— Мы с тобой договаривались на Литу.— А разве я спорю? — фыркнул в ответ адский барон. — Но ты меня заинтриговал, когда спрашивал про Горгону. Что у тебя тут происходит? Почему она у тебя сделалась ненормальная?— Вот, полюбуйся, раз уж пришел, — и Хэрн, отодвинув своего сына в сторону, сдернул одеяло со статуи.— Vae! — лаконично выразился гость и, подумав немного, добавил глубокомысленно: — Matem tuam.— А то! — развел руками лесной бог.— Тебе удалось меня удивить. — Я польщен. Мысли есть, как его в прежнее состояние вернуть? Кстати, по углам не зыркай, я стрелу спрятал в надежном месте.— Мыслей нет, а после такого… хм, эффекта я уже и не знаю, что думать. И за стрелу можешь не беспокоиться: если у тебя Горгона так изменила свои свойства, я не хочу знать, что там у тебя с прочими артефактами. Нет, ну так испортить древнюю магическую вещь — это надо уметь!— Вот вечно ты недооцениваешь мой природный гений, и я постоянно тебе об этом говорю. Ну, я так понял, что ты уже уходишь? Жаль, и лучше будет, если я тебя провожу лично, — и Хэрн любезно указал рукой в сторону выхода. — Про обещание свое на Литу не забудь, кстати. А то знаю я тебя. Барон от этих слов брезгливо сморщил нос и буркнул, что обладающие хорошими манерами и получившие благородное воспитание так себя не ведут, и кое-кто тут мог бы и про свое обещание вспомнить — для разнообразия. А потом, подобрав свою хламиду, чтобы под ногами не путалась, проследовал к выходу.Спустя некоторое время, видимо, проводив и убедившись, что Беллем в самом деле ушел, Хэрн вернулся в пещеру, где обнаружил своего сына сидящим на алтаре, скрестив ноги. Лицо его было очень печально. — Ладно, давай укладываться спать, поскольку утро вечера мудренее.— А что если не получится его вернуть?— Утром на эту тему поговорим.Робин неохотно растянулся на своем ложе, но спать ему не хотелось.— Отец, я хочу тебя спросить…— Про Беллема?— Ну да. Я порой тебя не понимаю — он же твой враг!— Так он много тысяч лет мой, как ты выразился, враг. Вот как ты думаешь, что мы еще за это время не перепробовали, м? Вот как ты думаешь? И если я начну рассказывать тебе, хотя бы вкратце, историю наших с ним… так сказать, отношений, то мы тут целый год сидеть будем. В лучшем случае. Так что я бы на твоем месте не удивлялся… некоторым вещам.Робин перевернулся на живот и с удивлением уставился на своего отца, устроившегося в своем любимом каменном кресле у очага.— Так барону несколько тысяч лет? Вот не скажешь по нему!— Нет, настоящий Саймон де Беллем погиб в крестовом походе двадцать лет тому назад. Его тело взял себе Азаил. На земле демоны вынуждены постоянно жить в чьем-то теле, по-другому не получается. Боги тоже. Рот закрой.Робин и в самом деле от удивления приоткрыл рот, а Хэрн продолжал: — Тело всего лишь камиза: одно изнашивается, и ты берешь другое.— А человек? Ну… душа и… он сам?— Уходит, потому что пришло ее время. — То есть тот человек, в котором ты?..— Да. Его время на земле вышло.— Отец, а?..— Твоего Гизборна? Нет, ему еще рано. Однако хватит болтать, спи уже.А Робину и в самом деле вдруг резко захотелось спать… Хэрн встал с кресла, подошел к своему спящему сыну и погладил его по голове, а потом окинул взглядом статую в его изголовье. — Символично, ничего не скажешь, — пробормотал он. — Вопрос только, что мне с тобой делать-то? Хотя этот недодемон все-таки меня навел на кое-какую мысль…