Глава II (1/1)

Вокруг костра было шумно — вечерами здесь часто собирался весь лагерь, кроме совсем уж маленьких детей. Дюжина дней без стычек с людьми шерифа, без смертей — это ли не дар небес? Не грех и отпраздновать. Мяса и эля в достатке, и по деревням развезено все, что забрали с монастырских да шерифовых обозов. Иначе ведь и кусок в горло не полезет, когда сам сыт, а родные и сельчане, которых знаешь с младенчества, голодают.Томас-кузнец и повеселевший Бычок между олениной и очередной пинтой брались за пастушьи дудки, и над поляной разносилась незатейливая мелодия быстрого рила.Уилл устроился на любимом месте — в развилке огромного дуба, чьи ветви накрывали почти треть поляны, — и, время от времени прикладываясь к бурдюку, не сводил глаз с Робина. Тот сидел у огня с кружкой эля, говорил о чем-то с Азимом, перебрасывался шуточками с разбойниками, смеялся — но он видел, что большая часть этого веселья показная. Слишком хорошо изучил брата за то время, что следил за ним тайком чуть ли не постоянно, надеясь подловить на чем-нибудь. Правда, Уилл и сам толком не знал, на чем именно. Уж точно не на сговоре с их врагом — какой тут может быть сговор, если шериф с кузеном давятся желчью при одном только имени Локсли?..***...Уилл следовал за новым вожаком, как тень, и все ждал, когда тот покажет свое истинное лицо: заносчивого графского сынка, высокомерного лорда, для которого лишившиеся всего люди лишь отребье, средство, чтобы вернуть себе титул и земли. Но так и не дождался. Робин отдавал захваченное золото крестьянам, чтобы те могли заплатить непомерные налоги, сражался бок о бок с бывшими сервами, сидел вместе с ними у костра, пил круговую, скорбел о погибших... Пожалуй, последнее и стало для Уилла переломным моментом — то, как Робин темнел лицом и леденел взглядом, когда вольные стрелки хоронили павших, а Тук отпевал тех, чьи тела не смогли вынести с поля боя. Когда видел голодающих вилланов, задавленных непомерными податями или убитых за помощь разбойникам. Когда в лесу появлялись новые беглецы, новые женщины, потерявшие мужей, отцов, братьев и потому неспособные защитить себя.Хотя кое в чем отличие было. И даже не в том, что разбойники нередко приходили к Робину со своими спорами или за разрешением на брак — в этом Уилл не видел ничего особенного. Каждый здесь надеялся однажды вернуться к мирной жизни, и Тук прилежно вел записи, заносил в приходскую книгу поженившихся, рожденных, умерших. Нет, разница заключалась в том, что Робина охраняли в бою. Закрывали собой, если придется, невзирая на бешеные взгляды и тяжелый кулак, после боя прилетающий в челюсть. Здесь слово Маленького Джона перевесило, тем более что их спор с Робином решился просто — дракой на палках. Тогда Джон второй раз отправил вожака остудить горячую голову в Тренте — на радость Уиллу, да и остальным тоже — и пригрозил, что станет делать это постоянно, если тот начнет ерепениться.В какой момент Уилл и сам взялся присматривать за братом, он не знал. Может, когда впервые увидел его без рубахи? Плетей Уиллу получать доводилось, но на теле Робина рубцов от кнута было столько, что в животе все скрутило в ледяной комок. Или когда застал его ночью на поляне за излучиной, читающим отходную над первыми пустыми могилами, куда положили только оружие да плащи?Он не сразу сообразил, что взглядом выискивает Робина около костра, тайком следует за ним к водопаду или к секретной переправе, где тот изредка встречался с Мариан — а чаще с Сарой, которая передавала весточку от госпожи, — уже из желания убедиться, что все хорошо. Уилл уверял себя, что на самом деле хочет и дальше быть уверен, что Робин их не предаст, но в глубине души признавал, что это отговорки.А потом случился тот бой. В Вудсборо они нарвались на засаду — шериф привел наемников. Из пятнадцати стрелков уйти удалось только Робину и Маленькому Джону, который оглушил вожака, рвавшегося обратно, и вынес его на себе. Остальные полегли, прикрывая их отход.Уилла же схватили. Сбежать из темницы удалось, можно сказать, чудом — один из стражников, охочий не только до женщин, совсем не ожидал, что избитый связанный парень, которого скоро повесят, вырвет ему глотку зубами. В лагерь он вернулся полумертвый от ран и усталости, и вовремя — поутру разбойники собирались в Ноттингем, чтобы попытаться вытащить его с эшафота.Сначала Джон ему не поверил, обвинил в предательстве и порывался свернуть шею, но Азим с Туком удержали. Робин же просто молча смотрел на него нечитаемым взглядом. Тогда-то все и выяснилось. Уилл, вне себя от боли и ярости, выкрикивал обвинения вперемешку с проклятиями, и опомнился, лишь когда понял, что рыдает, уткнувшись в широкую грудь, и до судорог в пальцах цепляется за перепачканную рубаху. А по голове, ласково ероша грязные спутанные волосы, скользит перетянутая окровавленной тряпкой ладонь.Пока Уилл лежал в хижине, с ног до головы обмазанный снадобьями Азима и обмотанный повязками, Робин каждую свободную минуту проводил с ним. Выспрашивал и жадно слушал, рассказывал о себе — старался хоть как-то наверстать те годы, что даже не знал о брате.Услышав, что их отец, выгнав из-за него любовницу, больше никогда не интересовался ни ею, ни бастардом, Робин в сердцах так саданул кулаком по стене, что проломил доску. После чего не появлялся два дня. А вернувшись, отдал Уиллу грамоту, в которой тот был записан как Уильям Локсли, и перстень с гербовой печаткой, такой же, как у него самого. Сейчас, когда оба стали изгнанниками, грамота и перстень ничего не стоили, но Уилл не отказался бы от них за все сокровища мира.С того дня они с Робином ругались и спорили вдвое, а то и втрое чаще, чем прежде. И начинал всегда Уилл. Он злился, что больше не может обвинять брата в самовлюбленности. Злился на Волчонка, когда Робин хвалил того за меткий выстрел. Злился на себя за почти щенячью радость, когда Робин трепал его по волосам. За страх, когда видел, как мимо Робина свистят стрелы и арбалетные болты. За облегчение, когда все — но в первую очередь Робин — возвращались целыми и невредимыми. За тепло в груди, когда Робин протягивал ему свою кружку с элем или в шутку натирал кулаком макушку за дурацкую проделку. И на то, что злится, злился тоже. Он, который в одиннадцать лет впервые убил и никогда не страдал по этому поводу, теперь не знал, как справиться с собственными чувствами.Ненависть, вдруг переплавившаяся в чуть ли не болезненную привязанность, толкала Уилла на безумства. Он и раньше-то был известен среди разбойников своим бешеным нравом, а теперь как с цепи сорвался. И Робин спускал ему с рук все выходки — до недавнего времени.Случай, когда он по-глупому попался стражникам, Уилл вспоминал с горьким чувством вины. Нужно было благодарить бога, что его спасение не стоило никому жизни, но Хьюго-стрельник лишился правого глаза, а трое разбойников все еще залечивали раны.В таком бешенстве Уилл Робина раньше не видел, и даже не сопротивлялся, когда тот сгреб его за шиворот и поволок из лагеря, по пути сдернув с коновязи вожжи. Он бы и хотел разозлиться, но не смог: в глазах Робина все еще читались отголоски недавнего страха — за него. И за поротую задницу не злился тоже, хотя несколько дней кривился от боли, надевая штаны. Было не до злости — потому что Робин его словно не замечал. Оказалось, что это худшее наказание, и в кои веки Уилл пришел просить прощения. А наутро уже снова задирал брата и довольно ухмылялся, когда в его сторону летели беззлобные проклятия...***На поляне раздался треск и женский визг, из костра во все стороны и вверх полетели снопы искр. Джон с Белоручкой, ругаясь, кинулись за хохочущими мальчишками, среди которых был и Волчонок, — они потихоньку подложили в огонь свежие просмоленные шишки и связки осиновых щепок. Тук и Хьюго, вооружившись длинными палками, принялись выгребать остатки безобразия, разбойники веселились, глядя на погоню и споря, попадутся паршивцы или нет.Никто не обратил внимания, как Робин поднялся и скрылся в темноте. Никто — кроме Азима и Уилла. Но мавр никогда не шел следом, если не считал, что в этом есть необходимость. Зато Уилл считал, что необходимость есть всегда, тем более когда вот так уходят от тепла и света. Он заткнул бурдюк пробкой, оставил в развилке, спрыгнул с дерева и скользнул в заросли. Стражники к лагерю не подберутся, даже не найдут, но мало ли куда понесет Робина? Все же у них одна кровь, а раз в год и палка стреляет.Лунный свет еле пробивался сквозь плотные кроны деревьев, но Уиллу ночь никогда не была помехой, да и сложно упустить из виду белую рубаху. Тропинка свернула к скалам, и пришлось сделать небольшой крюк, чтобы не выходить на открытый склон, где его сразу заметят. Робин остановился на краю обрыва, глядя вниз, где гремел водопад, потом сел, свесив ноги, вытащил из-за пазухи фляжку, сделал большой глоток и тихо выругался.Уилл не помнил за ним склонности напиваться, тем более — в одиночку. Бывало, конечно, что перебирал кружку-другую, но по случаю, со всеми, а не так. Он подобрался ближе, стараясь не шуршать листвой, залег за пышным кустом жимолости, уже усеянным россыпью синих ягод. В желании наложить на себя руки он Робина не подозревал, просто... на всякий случай. Камни скользкие — водяная пыль долетала даже сюда.Робин крутил в руках фляжку, время от времени прикладываясь к ней, взгляд был устремлен в никуда, лицо застыло. Уилл хорошо знал это выражение. Таким тот бывал после сражений, когда смотрел на мертвые тела. Но сейчас-то никто не умер. Уилл хотел переползти еще ближе, но не успел. Робин обернулся, угол рта дернулся в усмешке.— Не вытирай брюхом камни, иди сюда.Уилл поднялся, чертыхаясь и злясь. Пусть Робин и видит в темноте, как кошка, и стрелять может на слух, но он тоже не пальцем делан, способен вытащить яйцо, не спугнув курицу. А тут... И ведь не первый раз уже ловит.— Откуда ты узнал, что это я? — буркнул он, усаживаясь рядом. — И вообще, откуда...— Видел, как ты с дерева слезал, — Робин слабо улыбнулся. — А потом слышал шаги.Уилл проворчал под нос грязное ругательство.— Другой бы не услышал. Разве что Азим, — Робин поднял руку, вытащил из его волос тонкую ветку и бросил вниз. — Понимаешь, песок... шуршит очень тихо. Тише, чем дыхание спящего младенца. Подкрасться по песку гораздо легче, чем по листве. Чтобы выжить, я научился слушать.Уилл забрал у него фляжку, понюхал — брендивин — и хмыкнул.— Тук сейчас разразился бы целой проповедью, что недостойно честного христианина в одиночку наслаждаться божественным напитком.— Так я и не один.Фляжка еще несколько раз переходила из рук в руки. Уилл молчал, уверенный, что рано или поздно Робин сам заговорит — раз уж позвал.— Что, если я ошибся? — произнес Робин наконец, все так же глядя перед собой застывшими глазами. — С самого начала.— Когда это? — язвительно поинтересовался Уилл. Так он и знал, что Робин опять решил себя грызть. — Когда спас Волчонка? Или когда не дал отрубить руку Белоручке? А может, когда дал людям надежду?— Примерно в то время, да, — Робин криво усмехнулся. — Когда развязал войну с Ноттингемом. И втянул в нее... всех. Даже Мариан. Как кузина Ричарда она, считай, заложница. А я заставил ее написать королеве. Если письмо перехватят...— Я помню тот разговор, — прервал его Уилл. — Написать предложила Мариан, а не ты. И не ты развязал эту войну, — он говорил так спокойно, что удивился сам себе. Все-таки рассудительным из них двоих был Робин, ему же досталось семейное безрассудство. Но иногда можно и поменяться местами. — Шериф начал ее давно. Он убил твоего... нашего отца и многих других. Дерет с крестьян десять шкур. Подкупал и продолжает подкупать баронов, плетет заговор против короля. Не ты превратил свободных йоменов в рабов или изгоев. Бред какой-то, мать твою! — почти рявкнул Уилл и выдернул фляжку из стиснутых пальцев Робина. — Я говорю это — тебе! Завтра небось небо на землю упадет!— Иногда я думаю, что если он получит меня, то перестанет так зверствовать, — после краткого молчания сказал Робин, и тон его Уиллу совсем не понравился. — Кто-то из наших вернется на свою землю... возможно. Женится, заведет детей...— Которые помрут с голоду, — мрачно перебил он. — Мы здесь все вне закона, пока не вернется король. А если ты принесешь себя в жертву, это может вообще не случиться. Да что на тебя сегодня нашло? — Уилл схватил Робина за плечо, разворачивая к себе, чтобы смотреть ему в лицо. — Хочешь, я завтра доберусь до манора, привезу тебе письмо от Мариан? Не отойду от нее, пока не напишет.— Не стоит, — Робин вздохнул. — Ни тебе рисковать лишний раз, ни ей. На днях Сара появится.— Так что на тебя нашло? — Уилл не выпускал его, твердо намереваясь добиться ответа. Упрямство у них тоже было семейное, и этого добра в избытке перепало обоим.— С Бычком говорил, — наконец нехотя ответил Робин. — Жениться хочет. Хотел бы.Уилл присвистнул.— Что, на своей зазнобе из Ноттингема? — он поймал удивленный взгляд Робина и самодовольно ухмыльнулся. — Я давно знаю. Ладно, Бычок жениться хочет. Но при чем здесь ты? Он свой надел потерял за год до твоего возвращения. А его брата, невестку и племянников убили солдаты шерифа.— А другие? Те, кого согнали с земли уже после?Уилл сильнее сжал плечо Робина, намеренно причиняя боль, и отпустил, лишь когда тот дернул щекой.— Ты дал людям надежду, — повторил он с нажимом. — И продолжаешь ее давать. В лесу уже трое детей родились, и ни один не умер. А если ты собрался сдаться из-за того, что Бычок не может жениться... — голос сорвался, и Уилл с трудом перевел дыхание, которое внезапно перехватило. Казалось, что грудь и горло сдавили железные обручи. — Только посмей сдаться... — выдавил он хрипло, думая совсем не о борьбе с шерифом, а о том, что может остаться один. Без Робина. — Не ты один умеешь вожжами махать.Робин вздрогнул, и Уиллу мгновенно стало страшно — но сказанного не воротишь. Перед глазами всплыла расчерченная страшными рубцами спина, и его самого затрясло. Он открыл было рот, чтобы хоть попытаться попросить прощения, и тут на затылок легла твердая ладонь.— Не сдамся.Робин прислонился лбом к его лбу, и Уилл снова задохнулся, теперь уже от облегчения.Когда они вернулись в лагерь, у костра остались лишь дозорные. И Азим, который едва заметно кивнул Уиллу. Хотя, может, просто показалось.Перед веревочной лестницей, ведущей в хижину на дереве, Робин помедлил, словно хотел что-то сказать, но потом отвернулся и взялся за перекладину.— Воды принести? — окликнул его Уилл, догадавшись о несказанном.После всего, что Робин себе надумал, после их разговора — тот не хотел оставаться наедине с кошмарами, которые наверняка вернутся. Но и просить помощи — наяву, не в полусне, как в прошлый раз, — тоже не хотел. А вода была вполне себе предлогом: один не просил, второй просто пришел с кувшином.— Принеси, — после краткого молчания отозвался Робин. И, уже поднимаясь наверх, добавил с тихим смешком: — Только без лягушек.