Глава 2 (1/1)

—?Ты называешь это каютой? —?шипит от возмущения Мач.Алан пожимает плечами. —?А чего ты ожидал? Это же корабль, а не чёртов постоялый двор.—?Да здесь кошке негде развернуться,?— говорит Мач.—?Или крысе,?— замечает Джон, когда что-то похожее на неё несётся мимо них по почти тёмному коридору.Алан хихикает:?—?А вот и сегодняшний ужин.Протискиваясь мимо них, я вхожу в узкую комнатушку и сажусь на койку, гадая, где и когда смогу найти себе выпить.—?Я скоро вернусь,?— говорит Мач. Он с грохотом захлопывает дверь прямо перед моим носом, и смотрит так, как будто провоцирует меня куда-то уйти.Впрочем, Мач прав: каюта маленькая. Две узкие койки с тонкими серыми одеялами и валикоми из засаленной кожи, которые служат подголовниками на каждой. Грязная соломенная циновка покрывает полоску пола, разделяющую койки, а между двумя изголовьями на перевёрнутой бочке стоит кувшин с водой. В бойницу, прикрытую ставней, проникает достаточно света, чтобы разглядеть плёнку пыли, плавающую на поверхности кувшина.Я смотрю на соломенную циновку, лениво изучая её узор и с отстраненным любопытством наблюдаю, как паук пробирается сквозь её многочисленные отверстия. Я дрожу, мысленно проклиная свою прежнюю глупость в гавани, и надеюсь, что Мач подумает о том, чтобы принести мне запасную одежду, как только он сделает то, ради чего ушёл.Через некоторое время, в течение которого я не слышу ничего, кроме скрипа брёвен судна, я ловлю себя на том, что прислушиваюсь к каким-то неприятным кряхтящим звукам, доносящимся из соседней каюты, вслед за которыми я могу различить низкий тембр двух мужских голосов. Паук на мгновение останавливается возле моего сапога, а потом ныряет под него. Я поднимаю ногу, чтобы посмотреть, куда он уполз. Мгновение спустя я слышу сильный стон, за которым следует гортанный рык, и понимаю, что происходит в соседней каюте.Я сочувствую пауку в то время как скудное содержимое моего желудка изливается на коврик.~Наверное, Мач видел меня в худшем состоянии, но даже в этом случае я не стал бы винить его за то, если бы он оставил меня валяться в собственной грязи. Но он сразу же приступает к работе, накрывая неприятное месиво собственным одеялом и заставляя меня пересесть на его койку. Я сижу неподвижно, чувствуя, что малейшее движение с моей стороны может разбить меня на тысячу осколков. Кувшин с водой, непригодный для питья, помогает избавиться от худшей части беспорядка и, сделав всё что мог, Мач уходит, снова захлопнув дверь.Через некоторое время он возвращается, нагруженный свежей водой, чистыми одеялами, узлом с одеждой и буханкой хлеба, зажатой под подбородком.Мач ставит кувшин с чистой водой на бочку и бросает одеяла и одежды на кровать. Отцепив хлеб от подбородка, он садится рядом со мной и предлагает чашку с водой. Я делаю несколько благодарных глотков и молча возвращаю ёмкость. Затем он протягивает хлеб. Я отрицательно мотаю головой. Покачав головой в ответ на моё отсутствие аппетита, он вгрызается в бесформенную буханку, как будто не видел еды целый месяц. Если бы я не чувствовал себя таким несчастным, то, возможно, улыбнулся бы.После того как Мач жадно съедает половину буханки, он кладёт хлеб и берёт меня за руку, обхватывая своими покрытыми крошками пальцы мои. И это окончательно ломает меня: не слова короля Ричарда над её могилой, не пронзительное прощание с Уиллом и Джак, а рука моего верного друга, держащая меня и пытающаяся удержать меня на плаву и напоминающая мне, что я не один. Я начинаю рыдать громко и несдержанно.Очень осторожно Мач притягивает меня к груди:?—?Всё в порядке,?— говорит он, гладя меня по волосам. —?Отпусти это, Робин. Просто отпусти.Я зарываюсь лицом в его рубашку, стараясь заглушить рыдания, чтобы меня не услышали соседи. Интересно, понимают ли они вообще, что такое любовь?~—?Извини,?— говорю я немного погодя, отстраняясь от мокрой от слёз и соплей рубашки Мача.—?Не извиняйся,?— говорит он, а потом спрашивает:?—?Ты уверен, что не будешь есть?—?Нет, я слишком устал.—?Тогда нам надо поспать.—?Сейчас ночь? —?спрашиваю я.—?Да.Я стягиваю сапоги, снимаю покрытую пылью и грязью кожаную куртку и льняную рубашку, пояс с мечом, грязные штаны и исподнее. Затем, надев чистое бельё, ложусь на узкую деревянную койку. Мач раздевается до белья и делает то же самое, морщась, когда его голова опускается на о засаленный кожаный подголовник. Я жду шквала жалоб, но Мач не произносит не слова по поводу отсутствия уюта в каюте.—?Спокойной ночи, Робин.—?Спокойной ночи, Мач.Я немного ёрзаю, пытаясь устроиться поудобнее. Затем сбрасываю вонючий кожаный подголовник на пол и улыбаюсь, когда слышу, что Мач делает то же самое.Я не рассчитываю заснуть, однако, вместо того чтобы принести мне дискомфорт, качка вскоре заставляет меня задремать. Я близок к долгожданному забвению, когда что-то тянет меня за шею и рывком полностью выдёргивает меня из сна: мой жетон-аутло зацепился за деревянные перекладины койки там, где подо мной свернулась тонкая простыня. Я освобождаю его и сжимаю резной кусок дерева в правой руке. Держать его, когда я сплю, стало чем-то вроде привычки, как у ребёнка, который хватается за одеяло или тряпичную куклу, чтобы прогнать дурные сны. Ощущение деревянного жетона в моей ладони напоминает мне, кто я, или, по крайней мере, кем я был раньше.Когда я провожу большим пальцем по его идеально гладким краям и по изящной резьбе, я думаю о его создателе, Уилле Скарлетте. Сегодня Уилл Скарлетт ближе к Мэриан, чем я. Сегодня вечером Уилл Скарлетт лежит рядом с женщиной, которую он любит; быть может, она сейчас издаёт нежные женские стоны, совсем не такие, как те грубые и нечестивые мужчины по соседству.Я помню удивлённый вскрик Мэриан, когда мы впервые соединились, вскоре после того как я сделал ей предложение. Она настаивала, что мы должны подождать, что это неправильно и греховно?— соединять плоти, прежде чем пожениться, но я просил и умолял её, используя все возможные причины, кроме правды: я хотел быть внутри неё. А потом, однажды ночью, когда я, наконец, решил признать свое поражение и тихо скрылся из лагеря, чтобы самому справиться со своими желаниями, она бесшумно подкралась ко мне, взяла за руку и потащила на лесную подстилку.После этого было ещё несколько раз, но ни один из них не запомнился мне так сильно, как тот первый; тот раз, когда я показал ей, в чём заключается ее женственность; когда я заставил её стонать от наслаждения. И как, когда всё закончилось, она плакала и цеплялась за меня, даже когда позволила мне заняться собой.Деревянный жетон впивается мне в ладонь. Удивительно, что у меня ещё остались слёзы.Я не знаю, чувствует ли Мач моё горе, или слышит мои рыдания, я не знаю, о чем он думает, потому что койки достаточно узкие для одного человека, не говоря уже о двух.Он прижимается своим тёплым телом к моей спине и что-то бормочет. Я не уверен, просьба это или извинение, но в любом случае, когда я не реагирую, он, очевидно, воспринимает это как согласие и прижимается ближе. Я понятия не имею, отвечает ли он на мои потребности или на свои, но это не имеет значения: я рад его близости. Через некоторое время это перестает казаться странным или неправильным, и я снова погружаюсь в сон.~Вздрогнув, я просыпаюсь с бешено бьющимся сердцем, пытаясь вспомнить, где нахожусь. Мне приснился яркий сон о верховой езде. Всё было хорошо, но затем возникли проблемы. Мой конь, казалось, был полон решимости сбросить меня, и чем больше я натягивал поводья, тем сильнее он брыкался и вставал на дыбы.Я не на коне, но брыканье и качка продолжаются. Я переворачиваюсь, и теплое дыхание щекочет мне нос и щёки?— Мач.Липкий от пота, я вылезаю из-под одеяла и осторожно спускаюсь с койки, стараясь не разбудить его. Я перекидываю ноги через её край, пока не чувствую под ступнями деревянные половицы. Я сижу так некоторое время, прислушиваясь к скрипам и стонам судна. Потом встаю и натягиваю штаны. В два коротких шага я достигаю двери каюты.Теперь я понимаю, что меня разбудил не тревожный сон и не бешеная качка лодки, а потребность облегчиться. Так как в каюте нет ведра для этого, я решаю выйти на палубу и отлить через борт; разумеется, с подветренной стороны, иначе мне может понадобиться ещё одна смена одежды.Прохладный ночной воздух приятен после духоты каюты. Однако настил полон острых щепок, и я задаюсь вопросом, не совершил ли я ошибку, решившись выйти босиком. Я решаю рискнуть, не желая возвращаться в каюту за сапогами, чтобы не потревожить сон Мача.Пара фонарей, висящих посередине судна, отбрасывают на палубу два колеблющихся пятна света, но оба конца судна почти погружены во тьму, освещённую только белым кругом Луны.Я осторожно пробираюсь к дальнему концу судна и обнаруживаю, что там нет ни экипажа, ни пассажиров.Мне трудно сохранять равновесие, и судно качается достаточно, чтобы предположить, что было бы разумно привязать себя к чему-нибудь, прежде чем я расшнурую штаны. Я замечаю моток веревки и собираюсь схватить его, когда что-то бросается мне в глаза. Кто-то перегнулся через борт: тёмная фигура, которую я бы не увидел, если бы не лунный свет. Я отступаю назад, желая уважать личную жизнь этого человека: очевидно, что он опустошает желудок. Когда я увеличиваю расстояние между нами, он поднимает голову и вытирает подбородок тыльной стороной ладони. Его длинные волосы развеваются на сильном морском ветру. Он чертыхается.Что-то есть в нём пугающе знакомое. Я крадусь вперед, чтобы рассмотреть его поближе. Через несколько мгновений я совершенно забываю о причине своего появления на палубе. Тот кого рвало не кто иной, как мой заклятый враг?— Гай Гисборн.Ошеломленный, я отшатываюсь назад, врезаюсь в большую бочку и цепляюсь пяткой за что-то твёрдое и острое. Несмотря на то, что я знаю, что гвоздь или какой-то другой острый металлический предмет пронзил мою плоть, я не чувствую боли.Я предполагал, что мне придётся ждать недели, если не месяцы, чтобы получить шанс убить Гисборна, и смирился с этим ожиданием. Мне и в голову не приходило, что он сядет на одно судно вместе с нами. И всё же он здесь, и через несколько мгновений я смогу отомстить. Я могу убить его и выбросить за борт, и дело будет сделано.Однако, хотя моё сердце радуется, что мой шанс пришел раньше, чем ожидалось, моя голова предупреждает меня, чтобы я был осторожен. Мысленно я представляю, как бросаюсь на Гисборна и сбиваю его с ног, но на самом деле я знаю, что никогда не смогу выполнить такую задачу. Для начала, сильной качки судна, вероятно, достаточно, чтобы я упал сам, прежде чем я доберусь до него. Кроме того, мне придётся поднять Гисборна, чтобы сбросить его за борт, а я знаю, что недостаточно силён для этого. И самое главное, я вижу огромный меч у него на бедре, а я безоружен.Проклиная свое беспомощное состояние, я оборачиваюсь. Я пойду назад в каюту, заберу лук, вернусь и выпущу в него стрелу, или я украду меч Мача и использую его. Тогда я найду в себе силы опрокинуть его за борт и сбросить в море. Но как раз в тот момент, когда я обдумываю этот план действий, раздается окрик: Мач зовёт меня.—?Гуд! —?кричит Гисборн хриплым от рвоты голосом. —?Робин Гуд!Мач начинает бежать ко мне, размахивая руками, но у меня нет времени на моего друга.—?Гисборн! —?рычу я, стремглав бросаясь на него, моя прежняя осторожность забыта с пьянящим приливом ненависти, который захлёстывает мое усталое и павшее духом тело.Ухмыляясь, он обнажает меч, без сомнения заметив, что я безоружен, уверенный, что я отступлю, как только увижу его оружие. Вместо этого я врезаюсь в него, сбивая с ног. Мы оба ударяемся о борт и обрушиваемся на палубу. Его глаза, широко раскрытые от шока встречаются с моими. Он, должно быть, думает, что я сошёл с ума, если набросился на него таким образом. И, возможно, так оно и есть, потому что есть все шансы, что я мог бы оказаться пронзённым его мечом, как это произошло с Мэриан.Пошатываясь, я встаю на ноги, не обращая внимания на мольбы Мача отступить, и бью Гисборна по руке босой ногой, выбивая из неё меч. Он скользит по палубе. Гинсборн вскакивает на ноги.—?Ты мерзавец! —?я врезаю ему кулаком по щеке, по той самой, которую Мэриан поранила уродливым обручальным кольцом, которое он пытался надеть на её не желающую этого руку.Судно сильно качается, мы оба падаем и катимся. Мы на мгновение цепляемся за палубу, прежде чем одновременно подняться на ноги. Подпитываемый гневом, я бью Гисборна по лицу, раз, другой, и он отшатывается.—?Пришло время тебе заплатить за то, что ты сделал, Гисборн.—?Нет! —?кричит он, брызгая слюной и кровью на мою обнажённую руку. —?Это был ты. Ты заставил меня это сделать.—?Ты убил её! —?Кричу я. —?Она не любила тебя. Ты не смог заполучить её.—?Она должна была быть моей!Горячие слёзы застилают мне глаза:?—?Она была моей женой!Гисборн бросается на меня и ухитряется схватить за руки, пока я пытаюсь удержать равновесие. Он разворачивает меня и внезапно отпускает. Я пытаюсь ухватится за поручни, промахиваюсь и падаю на палубу. Моя голова ударяется о железную заклепку. Я задыхаюсь, и от боли, и от мерзкого дыхания Гисборна на моём лице, когда он прижимает меня к палубе. Я моргаю, чтобы прояснить зрение, уже осознавая тщетность этого. Он просовывает свои мощные руки под меня и поднимает меня так легко, как будто я какая-то огромная тряпичная кукла. Холодный ветер обжигает мои босые ноги и лодыжки, и я представляю, как смеюсь?— или, может быть, смеюсь на самом деле,?— вспоминая причину, по которой я вообще поднялся на палубу, мою потребность ?отлить через борт?.Смутно я слышу, как кто-то кричит:?—?Нет!