Часть 10 (1/1)

Будние дни почему-то казались бесконечными, будто резинку натягивают, а потом отпускают, и она бьет тебя прямо в лоб и отбрасывает через выходные в следующий понедельник, так что ты не успеваешь ничего сообразить. Фран как-то дожил до пятницы, что было чистой воды везением и немного – плодом его крайне тщательной работы над собственной выдержкой. Но в пятницу он сдался. Все из-за акации, она клонилась бесстыжими цветастыми ветками к земле и страшным шепотом советовала: беги. И солнце тоже советовало жестокими веселыми лучами лечь на траву и смотреть вверх, даже указывало точные места, куда ложиться, пробиваясь сквозь густые кроны. Бегать Фран не любил, но разве можно ослушаться плотоядное растение? Ну то есть не плотоядное, но это же не доказанный факт, зачем рисковать. Отпрашиваться до обеда было стратегически невыгодно, поэтому Фран сначала запасся едой в столовой, а потом уже побрел в медицинское крыло, где долго заунывно описывал, как именно и с какой интенсивностью у него болит голова, как это влияет на его работоспособность и каковы шансы на выживание у него в таких ужасных условиях. Доктор сдался быстро, а Фран еще даже не начал рассказ о тяжелом детстве и невзаимной влюбленности. С выданной бумажкой он мог теперь гулять, где вздумается, до самого вечера и с чистой совестью пропустить рукопашный бой, который никогда ему не давался, сплошное издевательство, и – главное – основы ментального подавления, где с телепатов был особый спрос, а Франу ничего не спускали с рук. Какой толк от телепата, который позволяет какому-нибудь бесполезному берсерку затащить себя в его ментальное поле или не может обезопасить канал связи от непрошеных гостей.Фран интуитивно брел подальше от чужих глаз, чтобы не встретить никого из преподавателей. Врачей обмануть было легко, но какой-нибудь Реборн или Колонелло живо погнали бы его на тренировку, наплевав на все освобождения и вкатив штрафную работу. Впереди маячила закрученная, как сухой осенний лист, крыша крошечной буддийской пагоды. Сюда приходили редко – в академии до недавнего времени было крайне мало азиатов, – но пагода все же была на территории каждой из пяти школ, так им рассказывали. Потянуло прелыми яблоками, и Фран остановился, оглядываясь. Хром почти не было видно – если бы не яблоки, Фран бы вообще не заметил ее, тенью стоявшую у стены старого облупленного сарая: там хранили садовую утварь.– Тебе разве не надо на занятия? – спросил Фран и проследил за ее взглядом.Там, на ровной каменной площадке перед храмом сидели двое и негромко разговаривали: профессор И-Пин в своем глухом китайском платье с золотым узором, очень подходившем к этому месту и золоченым завиткам по краям крыши, и – Фран ахнул – Хибари Кея, необычно спокойный и сосредоточенный. Наблюдать за этим казалось неправильным, будто смотреть за спящим человеком, будто было в этой сцене нечто хрупкое, хрустальный солнечный отсвет, что разобьется, стоит неверно двинуться. Хром испуганно вздрогнула и взглянула на Франа отчаянно. Прозрачные глаза наполнились слезами, как лужи дождевой водой.– Я… – промямлила она, и Фран вдруг все понял. По изменившемуся запаху яблок, по тоскливой песне моря, по наклоненной голове профессора И-Пин.– Ну ты и ненормальная, он же полный псих, разве Мукуро тебе не говорил? – Фран уже предвкушал, с каким удовольствием расскажет Мукуро, что его драгоценная Хром заглядывается на его новую опасную игрушку.– Пожалуйста, не надо говорить Мукуро-сама, – попросила Хром, едва размыкая губы.– Думаешь, он не узнает? Он вообще-то не такой дурак.– Я знаю. Пожалуйста, не надо говорить Мукуро-сама, – повторила Хром, как механическая игрушка.Профессор И-Пин тем временем пересела ближе и говорила что-то так ласково и убаюкивающе, что это вовсе не нужно было слышать, чтобы почувствовать.– Ты точно настоящая? – недоверчиво спросил Фран и тыкнул Хром пальцем для проверки. Она немедленно накрыла место, где он коснулся, рукой, будто Фран сделал ей больно, и снова взглянула со всем отчаянием.– Пожалуйста… – начала Хром в третий раз, и Фран попятился. Он просто не знал, как разговаривать с этой пугающей японской куклой, существует ли она на самом деле, не хочет ли убить его, не напекло ли ему голову, пока он гулял. Может, никакой Хром здесь не было вовсе. Он сдавал назад, пока не отошел достаточно далеко, а затем повернулся и поспешил убраться от этого места как можно дальше, лучше всего на противоположный конец территории, поближе к родному корпусу.В дальний уголок сада за корпусом телепатов Франа привлекла необычная тишина, искусственная, будто в зале зажглась табличка, запрещающая шуметь. У них в кинотеатре была такая. Фран слышал ее не имеющим названия чувством и видел – неожиданной дырой в миропорядке, наскоро заклеенной полицейской лентой с надписью: здесь ничего нет. Тогда и меня нет, – решил Фран и пошел тише, выставив впереди себя коронный ментальный щит: незаметность удавалась Франу с детства.За полицейской лентой сплелись плакучие ивы, свесились вокруг рукотворного пруда, поникнув головами. Под ивами стоял Мукуро, такой же тонкий и покорный ветру. Так казалось, потому что Мукуро жестикулировал, и длинные ивовые листы шевелились в такт его рукам, а может, в такт ветряной мелодии. На камне, свесив ноги почти до воды, сидел новенький берсерк. Франу показалось, он водил носом по воздуху и принюхивался, словно животное. Рядом с ним стоял меланхоличный телекинетик, тоже японец, этого Фран помнил с медитации, отличное имя для дыхательных упражнений. А к стволу самой старой толстой ивы прислонилась Бьянки, сестра нервного Гокудеры и кумир девчонок всей академии. Совершенно не понятно было, что собрало такую разномастную компанию у заросшего пруда в учебное время. Подойти ближе означало рисковать выдать себя, а со своего места Франу ничего не было слышно, поэтому он просто стоял, хлопая глазами, пока Мукуро не взглянул на него в упор. Хотя, может, Франу и показалось, Мукуро стоял слишком далеко, чтобы быть уверенным, но Фран уже бросился бежать и остановился отдышаться, только когда завернул за угол корпуса и спрятался за выступающей бетонной опорой.– Теперь я смогу вас шантажировать? – с надеждой спросил Фран, как только Мукуро ступил в комнату. Несмотря на температуру на улице, в корпусе было холодно, бетонные стены совсем не прогревались, а маленькие окна не впускали тепло. Фран с пледом, наброшенным на плечи и голову, похож был на унылое клетчатое приведение, которое государство снабдило самым необходимым.– Что ты там делал? – от тона Мукуро стало еще холоднее.– Болел…– Я могу сделать так, чтобы умирал, – заметил Мукуро.– Но я же привязался к вам, разве это не жестоко?– Я не шучу, Фран. Скажи, мне нужно делать так, чтобы ты ничего не вспомнил, или ты забудешь сам?– У-у, это очень сложно: помнить, о чем я должен забыть, в какие двери в вашем поле не должен входить, где вы храните вещи, к которым я не должен прикасаться, никогда не просить ваши фотографии, не критиковать вашу одежду, не говорить о Дино Каваллоне, не вынуждать вас бить людей, не быть…– Достаточно, – строго произнес Мукуро, и Фран замер. Он увлеченно загибал пальцы, но сбился где-то на середине и теперь стоял, как дурак, глядя на собственные руки. – Я не намерен это терпеть.Франа ударило обжигающей волной, будто где-то разверзлись пучины ада и оттуда вырвалось тугое жаркое облако, злое, как торнадо над океаном.– Больно же! – запричитал Фран, оседая на ледяной кафельный пол. – Вы совсем не понимаете шуток, да?– Я дождусь сегодня ответа?– Я с вами больше не разговариваю, – обиженно заявил Фран, набрасывая плед на лицо. Он просидел так несколько минут, пока не убедился, что Мукуро ушел, и пока ледяной кафель не заставил его встать.– Будь добр, подойди сегодня к восьми на задний двор, я бы хотел взглянуть на вашу связь с Хром, – голос Мукуро, раздавшийся в голове, громкий и неизбежный, как несущийся мимо поезд, заставил Франа вздрогнуть и разобидеться насовсем. Он живо представил себя на заброшенной станции, где некому даже объявлять поезда, пассажиры несутся в металлическом нутре, меланхолично глядя на опустевшую платформу, и не успевают даже заметить Франа, а он кутается в старый плед и держится за дрожащую вывеску с названием, чтобы не упасть от ударной волны.– Не буду! – мстительно сказал Фран, понимая, что обязательно придет.***Двадцать четвертого апреля после ужина Дино, как обычно, упаковал огромный рюкзак. Он уезжал на День освобождения каждый год и возвращался только первого мая, выбивая у администрации парочку выходных между праздниками, чтобы провести дома целую неделю. Неохотно, но все-таки ему разрешали. Ланчии тоже разрешали – раньше они ездили вместе, хотя в последние пару лет всю дорогу туда и обратно хранили гробовое молчание, – но в этом году Ланчия не стал просить выходной. Если подумать, он вообще давно не ездил домой – ни на День единства, ни на Рождество, ни на Пасху. Если бы Дино такое учудил, в ворота школы уже ломилась бы целая делегация от семьи Каваллоне, но у родни Ланчии, видимо, были дела поважнее. Так что в этом году Дино уезжал в одиночестве.Вообще-то ему не нужно было столько барахла. Дома у него были свои, по-настоящему личные вещи, получше надоевшего до колик форменного костюма и жестких лаковых туфель, даже зубная щетка была своя, а не эта дешевая, одинаковая у всех, которую меняли раз в месяц; но Дино каждый раз набивал рюкзак всем подряд, чтобы казался побольше: так можно было что-нибудь ?потерять?, а в освободившемся месте протащить контрабанду. Жвачку, сигареты, журналы, сувениры, иногда даже книжку – хотя на предмет книг досматривали тщательнее, доступная студентам литература в Эстранео контролировалась очень жестко. И все-таки у Дино в шкафу под одеждой валялись томики то Жюля Верна, то Майна Рида, то Дюма. Во время регулярных шмонов книги изымали и терпеливо возвращали семье Каваллоне, но это было не страшно – все равно Дино с детства помнил их наизусть. Собравшись, он предпринял вылазку на кухню. Вытерпел там прощальные – мягкие, как перезревший виноград, и очень пахнущие каперсами – объятия Марии Грации и получил в награду брускетту с моцареллой и помидорками. Над холмами тлел беспокойный закат, травянисто-зеленое небо перетекало в лавандовую линию горизонта, обрезанную стеной, будто ножом неумелого хирурга. Стена замыкалась уроборосом, сожравшим собственный хвост, не было у него начала и конца, как не было начала и конца у пытки существования тех, кого держали за этой стеной. Дино шел, пиная мелкие камешки на тропинке из красного песка – парк уже опустел, все разбрелись по корпусам или вечерним тренировкам, и он не ожидал никого встретить, пока не увидел сутулую фигурку на скамейке под кустом акации. Судя по синему балахону и неаккуратно обвисшему шелковому платку на шее, это был кто-то из младшекурсников, а потом Дино узнал Франа. Фран уныло сидел и болтал ногами, каким-то образом умудряясь не доставать до земли, и казался погруженным в глубочайшую задумчивость.– Ты чего здесь? – осторожно спросил Дино, подходя ближе. Фран скосил на него меланхоличные глаза – точно такого же цвета, как тревожная полоска неба над догоревшим солнцем – и пожелал:– Идите себе дальше.Дино с удовольствием оставил бы его в покое, но было что-то в этих ссутуленных плечах и неспокойном покачивании ноги невыносимое, что крючками цепляло его мягкую, чувствительную эмпатию, и чтобы уйти – пришлось бы выдирать наживую. – У тебя все хорошо? – спросил Дино, садясь перед Франом на корточки, и, немного помедлив в растерянности, вынул из кармана леденец. Он не был уверен, сколько точно Франу лет – с одинаковым успехом можно было дать и тринадцать, и восемнадцать, все зависело от воображения и освещения, – но конфеты еще никому ни в каком возрасте не вредили.При виде леденца Фран поднял брови и этим внезапно и неуловимо быстро, но до спертого дыхания остро напомнил Мукуро. Неудивительно, если вспомнить, как часто Фран за ним таскался – или Мукуро таскал Франа за собой, этот нелепый то ли симбиотический, то ли паразитический тандем существовал с тех пор, как Мукуро вообще появился в академии. Было бы странно, если бы Фран не перенимал черты Мукуро – пусть даже как-то по-своему, в искаженной, как кривое зеркало, манере. Уйти из-за этого стало еще труднее.– Меня учили не брать угощение у незнакомцев, – протянул Фран, не шевелясь.– Но я же знакомый, – Дино почему-то не решился дать конфету ему в руку и просто положил рядом на скамью. – Хочешь зайти в гости? Наш корпус недалеко.– Вы нормальный? – в лоб спросил Фран. Дино терпеливо вдохнул и выдохнул, вспоминая наконец, почему не любит этого ребенка. Предлагать помощь расхотелось, и не будь Дино таким щедрым – конфету бы тоже мстительно забрал.– Ну как хочешь, – разрешил он, вставая. – Передавай привет Мукуро.– Ни за что, – пообещал Фран уже ему вслед.Когда Дино вернулся, на столе в гостиной спелой хурмой лежала голова Савады Цунаёши. Подпирая щеку учебником, он царапал что-то ручкой в тетради, не без труда выводя латинские буквы.– Дино-сан! – искренне обрадовался он – не то что несносный маленький мерзавец Фран, совершенно не ценивший чужую заботу. – Домашнее задание делаешь? – Дино забрался на диван рядом и захрустел брускеттой. – Ага, – Савада вздохнул. – Это мне Реборн-сэнсэй отдельно задал, вот… по тактической аналитике. Говорит, я слишком полагаюсь на сиюминутные видения, а надо думать на десять шагов вперед. У вас помидорка сейчас…Дино подставил ладонь в последний момент, спасая брюки от пятна. Маленькие полезные предсказания от Савады не бесили так сильно, как от Бьякурана – Савада всегда хотел помочь и ничего не мог поделать, а Бьякуран просто отыгрывался за недовольство самим собой. И радовался, как ребенок, всякий раз, когда предсказания сбывались, когда Дино все-таки опрокидывал тарелку, разбивал колено, наступал кому-нибудь на ногу. Дино не хотелось его радовать, но позволять Бьякурану управлять своей удачей хотелось еще меньше – поэтому Дино позволял неизбежному случиться. Ронял тарелки, набивал синяки, лишь бы Бьякуран не вообразил себе, что Дино Каваллоне нужны его дурацкие пророчества.– Дай посмотреть, – в благодарность Дино подвинул к себе тетрадь. – Ну, это легко. Если ты передвинешь отражающий объект F в эту точку на границе поля объекта A, то расширишь поле и сможешь наблюдать за объектами B и E, а фальшивки C и D окажутся на линии преломления, в слепой зоне. Цунаёши заморгал, глядя на схему, потом уронил голову-хурму и стукнулся лбом об учебник, делая вывод:– Я бесполезен и безнадежен.– Такое я от Реборна часто слышу, – Дино засмеялся. – Но ничего, смотри, живой пока. Помочь еще с чем-нибудь?– Спасибо, хватит с меня, – отказался Цунаёши и решительно отодвинул учебник и тетрадь. – Зачем вообще Реборну-сэнсэю тратить на меня время?– С оракулами так всегда, – объяснил Дино, засовывая в рот остатки брускетты и говоря с набитым ртом. – Их не оставят в покое, пока можно хоть что-то выжать. Как ты собираешься управлять командой без аналитики и планирования?Цунаёши содрогнулся: мысль о том, что придется собирать команду, его явно ужасала.– Я вообще не хочу никем управлять! Вот Бьякуран-сан – он хороший лидер, его люди слушаются, а я…– Бьякуран – просто лжец и манипулятор, – резко сказал Дино. – У него с головой непорядок. Пусть он окружит себя такими же амбициозными негодяями, но это еще не значит, что все захотят его слушаться.Цунаёши смотрел на него непомерно большими, круглыми, как рисовые плошки, глазами.– Разве вы не пойдете к нему в команду? Он ведь лучший на вашем курсе.– Да я скорее с крыши прыгну! – возмутился Дино, и Цунаёши моментально закис, как несвежее молоко.– Вы слышали, да?– Луссурия рассказал. Извини, я понимаю, Ямамото не от хорошей жизни туда полез…– Он, наверное, вспомнил что-то, – тихо сказал Цунаёши. – Что-то ужасное, чего я не помню. Это ведь я тогда забился в угол, а он… у него было оружие. Не пойму, как я мог пропустить такое? Помидорку на штанах вижу, и что паста в тюбике закончилась – тоже, а Ямамото проглядел.– Эй, ладно тебе. Ты ведь это не контролируешь, – помедлив, Дино утешительно опустил руку ему на плечо, и Савада обвис пересохшим моллюском еще сильнее. Хотелось потянуть его сверху за позвоночник, чтобы выпрямился. – Вы были близки?– Трудно с кем-то подружиться, когда запрещают разговаривать, – буркнул Савада. – Но Ямамото и Рёхэй – хорошие ребята. Они всегда помогали, если что. Хром тоже очень добрая, только никогда не улыбается, и я совсем ее не понимаю. А Хибари-сан – ну, он вообще…Дино хмыкнул.– Сукин сын?– Очень строгий, – боязливо поправил Цунаёши. – Но он хорош, – признал Дино не без неодобрения. – Бельфегор несколько лет был комендантом берсерков, с тех пор, как убил предыдущего. Знаешь, почему он, а не Скуало и не Луссурия? Он всегда умел драться подло. Быть незаметным, подкрадываться из-за угла, бить в спину. Обычно берсерки выходят в открытый бой, но Бельфегор был хитрым, и поэтому никто не хотел с ним связываться. А Хибари просто пришел и размазал его.– Да… – Цунаёши помолчал. – Где он теперь?– Бельфегор? – Дино пожал плечами. – Думаю, в раю.– А что такое рай?– Неважно, – ох уж эти странные японцы, рожденные из семени своих странных безмолвных богов, веками бегавших друг за другом вокруг столба, чтобы совокупиться. – Просто постарайся никогда туда не попадать, ладно?Цунаёши кивнул и принялся возить пальцем по столу, собирая крошки по одной. Дино продолжил:– Знаешь, за два года многое может измениться. Ты наверняка заведешь новых друзей, может, даже влюбишься… – Цунаёши вспыхнул до корней волос, словно Дино заговорил о чем-то неприличном. – И все-таки, когда будешь набирать команду, подумай о том, чтобы взять Хибари.Если бы глаза Цунёши правда были плошками, из них сейчас посыпался бы рис – так широко они распахнулись.– Х-хибари?! – он даже заикнулся. – Это невозможно! Он страшный человек! И ни за что не позволит собой командовать!– Правила есть правила, – возразил Дино непреклонно. – Ему придется. Иначе рай будет ждать и его, а оттуда все возвращаются очень покладистыми.Саваду передернуло, и Дино встал.– Ну ладно, ты извини, мне пора уже. Хорошо бы выспаться перед дорогой.– Вы уезжаете? – испугался Савада.– Да. Всего на неделю, не волнуйся.– Хорошо… – Савада поморгал, кажется, немного успокаиваясь. – Спасибо, что поговорили со мной, Дино-сан. Я вообще-то не очень привык разговаривать.– Ты теперь среди итальянцев, привыкай, – Дино улыбнулся, а потом вспомнил еще кое-что. – Ты ничего не сказал об остальных двоих… как их? Все время забываю имена.– А, – Савада замялся. – Кен-сан и Чикуса-сан. Их и в нашей академии никогда будто не замечали. Они странные. Вроде не похожи на друзей, но совсем не расстаются. Знаете, когда все закончилось, то есть когда мы очнулись и перестали, ну… убивать друг друга… кажется, я их не видел. Сначала подумал, что они погибли, мертвых ведь никто не считал, потом – что просто исчезли. Но их посадили в самолет вместе с нами.– Ясно, – кивнул Дино, стуча пальцами по дверному косяку. – Не переживай так, Цуна. Все будет хорошо, я тебе обещаю.Савада слабо улыбнулся.– Удачной дороги, Дино-сан.***– Долго будешь там ныкаться? Выходи давай! – Гокудера скрестил руки на груди и с чувством превосходства наблюдал, как Ямамото вылезает из густого куста, цепляясь за ветки и шурша на всю округу.– Привет, – Ямамото, несмотря на разоблачение, выглядел как ни в чем не бывало и ответил радостно, будто Гокудера сделал ему одолжение.– Какой еще ?привет?, какого хрена ты там делал?– Хотел кошку покормить, а потом увидел, ты идешь. Ну и спрятался, – глаза у Ямамото так и светились прямодушием, и даже Гокудера не мог заподозрить его во лжи. Какой-то гребаный источник истины: сунешь руку, и если врешь, вода обратится в кислоту и разъест ее.– Зачем?– Подумал, ты расстроишься, – Ямамото замолчал, запустил пальцы в волосы и вдруг рассмеялся: – Не знаю. Глупо как-то, да?– Ты дебил, что ли? – выпалил Гокудера, и прозвучало так агрессивно, что пришлось добавить: – Ладно, проехали. Оставайся, раз пришел.Кошка никак не шла. Может, ее покормили раньше, а может, что-то случилось: по ту сторону стены плыли сумерки, а скоро пришла полная непроглядная темнота, из которой никак не показывались кошачьи луны. Без них было одиноко, Гокудера устал ждать и разлегся на траве, уставясь в небо на луну человеческую.– Пойдем со мной в команду Цунаёши? Вы точно сработаетесь, – неожиданно сказал Ямамото, и Гокудера сел.– Чего? На хрена мне твой Цунаёши?– Ты просто его не знаешь. Он тебе понравится, – просто сказал Ямамото и повернулся к Гокудере. Зрачки отразили круг луны, бесконечно маленький во вселенной чужих глаз.– Делать мне больше нечего, как знакомиться с твоими Цунаёши, – проворчал Гокудера, отводя взгляд.– Ну, можешь и не знакомиться. Считай, что я тебя зову с собой. Если вдруг надумаешь, я буду рад, – и все это так искренне, что больно слышать, пронзительно, как выболтанный секрет. Гокудере почему-то было стыдно за все это: за приглашение, за пронзительность, за искренность. Все слишком прямолинейное, чистое, как ручей, – а еще говорят, японцы скрытные. Он так и не ответил, просто лег назад на траву. Что тут вообще ответишь?– Здесь небо другое, – вдруг выдал Ямамото, укладываясь рядом.– Везде небо одно, дурак. Ты же узнаешь свой меч, если смотришь с другого ракурса.– Здесь – другое, – упрямо повторил Ямамото. – Будто ненастоящее, как если бы я заснул и заблудился там, во сне.Гокудера приподнялся на локте, а затем захохотал, падая назад. Казалось диким, что кому-то эта чертова академия и эти чертовы стены могли казаться снами, причем не кошмарными. Для Гокудеры не было ничего реальнее этих проклятых стен:– Херовые же у тебя сны, – сказал он наконец. – Но прошлая реальность еще херовее. Так что лучше здесь.Одинокое облако подтаявшей сладкой ватой накрыло луну, сквозь него кратеры казались дымящими вулканами, смотреть на них сквозь вуаль было проще, не так больно. Когда Ямамото закрыл собой свет, Гокудера совсем ничего не понял: черные глаза, черные волосы и только вокруг – белый лунный ореол. Вместо прохлады с темнотой пришел жар, накатил на Гокудеру чужими губами, одним большим расползающимся темным пятном, запретным, постыдным, как торопливая дрочка в душе. Возмущение душило горло, так что прошла целая вечность, секунды две, прежде чем Ямамото отшвырнуло телекинетической волной.– Ты охуел?! – заорал Гокудера, забывая об осторожности.– Прости! Прости! – Ямамото примирительно выставил перед собой руки и выглядел потерянным. – Я подумал, если это сон, то не такой и херовый, ну…– Заткнись! – в Гокудере клокотала бессильная ярость, как он мог, этот японский придурок, как ему вообще в голову пришло! Телекинетические волны не стихали, напротив, расходились от Гокудеры все с большей амплитудой, Ямамото прятался от них за дерево и прикрывался руками.– Да ладно тебе, я не буду больше, если тебе не понравилось, – он снова выглядел растерянным существом, не умеющим врать. Будто с другой планеты, где социальные связи не строятся на лести и этикете.– Свали отсюда, урод! – Гокудера сжал кулаки, сдерживаясь из последних сил. – Проваливай, я сказал!Ямамото постоял, хлопая глазами, и наконец пошел прочь, оставляя Гокудеру в одиночестве. За стеной послышался шорох: кошка наконец пришла к знакомой дыре с доброй дающей рукой. Потому что ни одно животное не забудет, где и когда ему предлагают еду и ласку.