Часть 7 (1/1)

Сначала Франу показалось, что он заснул. И во сне к нему стучится морской прибой, откроешь дверь – а там океан бесконечной блестящей гладью у ног. И пенистая вязь облизывает ботинки и зовет за собой, словно он заснул в своем маленьком старом доме среди вечных холмов под звуки бабушкиной сказки и она причудливо перетечет в сон, где давно затонувший парусник приплывет с горизонта прямо под окно и заберет на борт. И так хотелось уйти за ним и никогда не возвращаться в виноградные холмы со скучными овечьими облаками. Хотелось распахнуть окно настежь, чтобы океан наконец поглотил его, чтобы заунывные песни китов повели его на самое дно. Их, этих китов, было так нестерпимо жалко, и у каждого – своя печальная история. О потерянном фрегате, чья команда бьется с вечным штормом, но никогда не придет на берег; о раненой чайке, ищущей гнездо, – ее проглотит большой морской окунь; о мертвой тишине в японском саду, где в идеальном молчании лежат тела учеников, океан омывает их, и пена становится розовой, как сладкая вата, и мачтами высятся над волнами выжившие.– Не очень-то красиво так делать, – расстроился Фран и взял себя в руки. Китовая песня зазвучала виновато и вновь позвала за собой, скромно и едва слышно объясняя – не словами, какими-то набором образов, хаотичных, но интуитивно понятных, – что Мукуро-сама просил установить связь. Фран уныло закрыл глаза и позволил океану сомкнуться над головой. Вода тут же залилась ему в нос, но это уже не имело значения. В ментальном поле Франу не нужно было дышать. Там вообще ничего не нужно было делать, потому что кроме космического вакуума, где ни воздуха, ни звуков, ни ориентиров, там ничего не было. Только пустота, вечная равнодушная смерть. И любой вошедший должен был просто умереть от скуки, – так говорил Мукуро. Фран жутко обижался и планировал месть. Когда-нибудь потом. А сейчас он покорно тонул, погружался на дно, пока киты не утихли и темнота не стала абсолютной. Ментальный щит Хром оказался удивительно похож на его собственный, за тем только исключением, что все здесь было живым и страшным. Просто невидимым. Темнота скрывала монстров, они дышали в спину и грузно ворочались где-то рядом. Здесь можно было блуждать, пока не умрешь от страха и не забудешь, как выглядит реальный мир. Что-то тронуло Франа сзади, он вздрогнул от ужаса и повернулся, чтобы столкнуться с пустыми плошками глаз, сверкающими из темноты, как фонари.– Простите, – под глазами обнаружился рот, а потом и вся тщедушная фигурка Хром отделилась от темноты.– Вы там все в своей Японии больные, да? – обиженно произнес Фран, отступая назад и стараясь успокоиться. – Вот я скажу кому-нибудь, и тебя отправят в рай. Посидишь там пару недель, а мне за хорошее поведение дадут двойной десерт.Раем шутливо называли одиночный изолятор за слепящий яркий свет, направленный со всех сторон на узника, душеспасительные беседы, транквилизаторы несколько раз в день и за то, что возвращались из рая прилежными ангелами, уважающими правила школы.Хром непонимающе моргнула и потупила взгляд.– Пожалуйста, не надо, – попросила она с отчаянием и кротостью. – Я вовсе не хотела…Она замялась, и Франу стало еще обиднее, а потом – немного совестно, Хром выглядела совершенно беззащитной.– Нужна ты мне, – буркнул Фран. – Ночью вообще-то нельзя выходить. Даже если тебя убили.Он полез в карман и с трудом вытащил карамельное яблоко, которое украл с лотка на своей мысленной ярмарке; оно липло к ткани и совершенно перепачкало ему руки, да еще помялось.– Вот, – многозначительно сказал он, вручая яблоко Хром. Оттолкнулся от дна, как лягушка отталкивается от листа, чтобы нырнуть, и поплыл к поверхности. Хром с красным ядовитым яблоком, сияющим дико и потусторонне сквозь густую темноту, осталась стоять, будто статуя со свечой в груди, и скоро исчезла из виду. Но теперь Фран всегда знал, где ее искать, пока яблоко совсем не стухнет.Проснулся Фран безнадежно больным, как все тревожные подростки. Не из-за беспокойной ночи, а просто, так диктовало ему чувство прекрасного, красота должна быть безнадежной, иначе она недостаточно хороша. На самом деле, все было куда прозаичнее: Фран всегда мрачнел к четвергу. Второй год подряд на четверг выпадала индивидуальная тренировка. Она начинала маячить на горизонте уже в воскресенье, поэтому месса всегда проходила отлично, на ней Фран имел самый богоугодный печальный вид и старательно раскаивался во всех неблагопристойных поступках – прошлых, настоящих и будущих. И просил только одного: избавить его от тренировок. Но господь продолжал ниспосылать еженедельную кару, подтачивая веру в свое существование.– Ты мешаешь, – раздраженно объявил Мукуро. Фран замер на несколько секунд, а затем снова пошевелился, заставляя пружины кровати раскачаться до амплитуды скрипучего старого корабля в шторм. – Может, займешься чем-нибудь полезным?– Не могу, – скорбно объявил Фран. – Сегодня четверг.Мукуро взглянул мутно, с явным непониманием, и разом стала очевидна глубина его равнодушия и незаинтересованности. Шутка ли, целый год – а они делили комнату с самого сентября – пропускать мимо ушей еженедельные страдания Франа!– Ты выбрал его для мучительной смерти? – поинтересовался Мукуро буднично.– Не я.– Что?– Не я его выбрал, – с готовностью пояснил Фран, радостно замечая у Мукуро признаки подступающей мигрени.– Для мучительной смерти, – зачем-то уточнил Мукуро, и разговор рассыпался.– Грустно, – пожаловался Фран не к месту, теребя висящую на одной нитке пуговицу.– О, так сейчас я тебя развеселю, – произнес Мукуро и двинулся на Франа с такой яростью, что пришлось бежать. Он хотел сказать, что запугивать детей недостойно, что ночью он это припомнит, что вовсе ему и не страшно, что у Мукуро, кажется, разорвался сосуд в глазу, но был уже на улице. И пути назад не было.Солнце издевательски заливало мир вокруг, яростно зеленый и радостный каждым кузнечиком, всякой живой тварью. Фран уныло переставлял ноги и старался сочинить сценарий, который позволил бы ему не явиться на тренировку. Например, извержение неожиданного вулкана. Вот пыльное облако выплывает из-за главного корпуса и накрывает школу, и ученики задыхаются и бегут, словно тараканы, и тренировки больше не обязательны. Или вот если бы сказаться больным какой-нибудь страшной болезнью, впадать в летаргический сон или безумие, как оракулы – им-то можно на любом занятии имитировать видение и ничего не делать. А еще можно превратить свою голову в жабу и упрямо скакать в пруд, или поскользнуться и сломать лодыжку, или раздавить земляного червя и заразиться от него суперсилой делить себя. Тогда бы нелюбимая часть отправилась на тренировку, а любимая осталась лежать на кровати и извиваться. Но лава на каменных дорожках не обожгла его ног и великий потоп не погрузил школу под воду, что снова подтверждало, что если господь и существовал, то был к Франу неоправданно жесток. На пороге тренировочного зала Фран снова застыл, малодушно подумывая завернуть в медицинское крыло, но дверь распахнулась, а за ней стоял злой внимательный Реборн. Личный бессменный тренер телепатического корпуса.– Манну небесную ждешь? – спросил он, прожигая Франа взглядом. Бывало, слишком настойчивые мысли всплывали у Франа прямо поверх щита, что простительно для какого-нибудь берсерка, но совершенно недопустимо для телепата. Неужели так и случилось? Фран совсем расстроился и решил во что бы то ни стало умереть в муках. – Идиот, – констатировал Реборн и, схватив Франа за шиворот стальными пальцами, втолкнул его внутрь.Тренировка, конечно, была уже в разгаре, и Фран пропустил свою очередь. На арене, скромно положив руки на колени, сидела бессмысленная, как стекляшка, Хром (и зачем Мукуро такие, когда есть выбор!), а напротив нее в медитативной позе – преисполненный важности Генкши. Франа несколько раз хотели поселить с ним, но сочли Генкши слишком нервным для такого испытания. Будто существовали эмоционально нейтральные телепаты! Фран сел у края арены, привалившись к стене, и закрыл глаза, но смотреть за боем не хотелось. У телепатического сражения обыкновенно были временные ограничения, чтобы не длить его, пока один из противников не умрет от истощения или обезвоживания.Но это закончилось быстро. Полным триумфом Генкши, судя по состоянию Хром. Франу ужасно хотелось рассказать об этом Мукуро, открыть ему глаза на полную бесперспективность его новой любимицы! Генкши, однако, несмотря на победу, казался совершенно потерянным и не пышущим радостью победы. Фран хотел взглянуть на его ментальное поле, но тут его пребольно пнули в бок, что было чрезвычайно оскорбительно. Фран мгновенно переключился на нытье.– Вообще-то телепаты очень чувствительные физически, можно было просто позвать, – затянул он и получил еще тычок. Реборн не любил соплей.– Встал! – скомандовал он и взглядом указал на середину арены, где уже стоял, вежливо улыбаясь, его противник. Кикё как выпускник и отличник имел право на многое: например, отрастить волосы до плеч и взмахивать ими, считая себя неотразимым. Он примерно поклонился Франу, приложив руку к груди в знак искреннего пожелания удачи, и изящно опустился в позу лотоса. Как цветок с торчащим пестиком, – решил Фран и хихикнул. Но тут же вернулся к стратегии жалобного уныния, в которой оставался непревзойденным.– И как мне с ним сражаться? Он вообще-то скоро выпускается и почти класса А, а у меня только С. Вы хотите меня убить и все спланировали?– Сдохнешь – можешь не возвращаться, – рявкнул Реборн.– Я буду ласков. Как только ты сдашься, все закончится, – благодушно заверил Кикё.– Задача, – объявил Реборн, ставя между противниками ящичек с кодовым замком. – Открыть шкатулку. Начали!Фабрики выросли здесь совсем недавно, еще несколько лет назад на их месте были леса и болота, густые непроходимые чащи и тихие тенистые заводи. В одной такой заводи и родилась Кваква – красивая умная утка, гордость своих родителей. Она первой сошла в воду за матерью и первой встала на крыло, умела отличать манок охотника от настоящего зова и хорошую корягу – от трухлявой. Но человеческие технологии разрушили лесную идиллию, они загрязнили воздух и воду, из которой пропали вкусные водоросли, срубили деревья, так что на километры вокруг разлилось запустение. Уходить Кваква не хотела, она все еще помнила журчание маленького родного ручья и недвижимую темную воду пруда, где самое место для утят. Родная заводь держалась из последних сил, а Кваква упорствовала и ждала птенцов. У нее было целых восемь прекрасных яиц, зеленоватых, чтобы не сразу увидеть в траве, и бесценных. И даже когда отец Кики перестал прилетать, Кваква не сдалась!– Кики! Вернись! Кики! – отчаянно кричала Кваква. Но все было тщетно, никто не отзывался.– Не смей называть так своих уток! – услышал Фран и обрадовался.– Я же не виноват, что у кого-то такие глупые имена. Разве ?Кикё? вообще имя? У меня вот нормальное. Ну, дурацкое, но нормальное же. Франсуа звучит, конечно, ужасно, но никто так меня не называет. Это потому что я француз, – объяснил Фран, теряясь в собственной логике.Пока Фран был занят речью, человечество успело эволюционировать. Фабрики сравнялись с землей, воды снова потекли чистые и прозрачные, а на месте промышленной пустыни воздвигся сад. Прекрасный, как любовь в рыцарских романах. Это было плохо. Это означало, что Кикё захватил нейтральное пространство своим ментальным полем и теперь игра пойдет по его правилам. Но не мог же Фран промолчать про имя! Кваква все еще была здесь, сад поглотил ее вместе с гнездом и умиротворяющим прудиком, где по вечерам грузные стрекозы качают длинные камышовые стрелы. Фран осторожно заглянул за куст и увидел заветные яйца, но появившаяся из ниоткуда Кваква ущипнула его за палец, стоило к ним потянуться.– Больно же! – вскрикнул Фран и отступил. В саду кто-то зашевелился. Охотники! – решил Фран и ринулся на яйца снова. Какой-то корень вылез прямо из-под ног, а затем весь сад загудел разбуженным ульем, ветви полезли Франу в глаза, оплели руки и ноги, лианы сдавили горло. Фран потерял контроль. Зазвучали далекие выстрелы, из каждой зеленой изгороди и из каждого густого куста взволнованно закричали утки, похожие на Квакву как близнецы, забились, будто пойманные в силки, а самые удачливые – взлетели, продолжая кружиться над гнездами, готовые броситься на вора. Лианы лишили Франа воздуха, но он вовремя вспомнил, что воздух в его мире не нужен вовсе, и продолжал биться, как муха в паутине.– Кваква, спасайся! Улетай! – и кричал так, будто от этого зависела его жизнь.Кикё появился из зарослей, словно местный леший, – во всяком случае, такие длинные зеленые волосы могли быть, по мнению Франа, только у болотного чудовища. Кваква бросилась и на него, а затем еще десятки уток единомоментно взмыли вверх, будто пули, и устремились к Кикё, рассекая его зеленые заросли, как масло. Предвечная рыба абсурда раскрыла рот и втянула в него все известные миры. Кикё, прикрываясь рукой, лихорадочно зашарил в гнезде, ломая яйца одно за другим, погружая пальцы в желтую жижу, пока наконец не нащупал в одном заветную табличку с кодом. Он победно поднял ее над головой, желток с нее капал прямо на болотную тину волос. А затем из всех беснующихся уток Кикё безошибочно выхватил Квакву.– Нет! Отпусти ее! У нее может быть еще много других гнезд! – закричал Фран, но Кваква уже повисла безвольным тельцем.Мир схлопнулся.Фран выпал в реальность, где Кикё уже крутил бочонки кодового замка. Внутри оказалась желтая резиновая утка.– Не так позорно, как я ожидал, – внезапно сказал Реборн, внимательно разглядывая шмыгающего носом Франа. Но ничто не могло излечить его боль от потери Кваквы. Даже изможденный вид Кикё, чья голова явно разрывалась от мигрени, был недостаточным утешением. Фран привык видеть противников в таком состоянии, в этом был его индивидуальный стиль – в изводящих мерных психических ударах. Вода рано или поздно точит камень, и у Франа было все время мира, чтобы однажды проточить землю насквозь и взглянуть сквозь дыру, как в телескоп.– Ужасно, – убито промямлил Фран и поплелся домой сквозь подступающие сумерки. В кустах то и дело ворочались толстые серые утки.***Дино, в отличие от многих, четверги любил. У невезучих студентов четверги начинались с индивидуальных тренировок, но Дино всегда был настоящим везунчиком – ну, почти всегда, – поэтому начинал с восхитительного безделья. Завтрак он проспал. Засунул голову под подушку, прячась от звонка пробудки, а очнулся уже в лучах распустившегося, как королевская хризантема, солнца.Насчет завтрака можно было не волноваться: Дино знал, что работники кухни обязательно приберегут для него кусочек. Самой щедрой была полнотелая сицилийка Мария Грация, у которой на юге остался сын-лоботряс, живший на материнский паек, и которая любила готовить что-нибудь странное, обязательно начинавшееся на ?н?. Кофе она варила гораздо вкуснее, чем кофеварка в столовой оракулов. Дино съел три миндальных круассана подряд, выслушал парочку историй про новые выходки Нджулино и покинул кухню безмятежный, распространяя аромат апельсиновой цедры.Напасть, конечно, поджидала за углом. Длань Господа обрушилась на Дино посыпавшимися из рук Бьянки тетрадями и вскриком ?Чтоб тебя, Дино Каваллоне!?– Извини, извини! – затараторил Дино. Из некоторых тетрадей выпали страницы, будто вырванные кем-то нетерпеливо, одни пестрели многоцветными схемами, параболами и формулами, другие были разрисованы сердечками и зачем-то – широко открытыми глазами. Некоторые глаза были с силой перечеркнуты, отчего напоминали разрезанный на четыре части герб Эстранео.– Хоть раз бы смотрел, куда идешь, – ворчливо отозвалась Бьянки, садясь рядом с ним на корточки и принимаясь собирать тетради. – Вечно в облаках, как блаженный. Совсем ничего кругом не видишь, да?Дино взялся было за листок, где контур огромного сердца был выписан одним и тем же повторяющимся словом, но Бьянки выдернула листок из его пальцев и встала, прижимая тетради к себе. Она казалась бледной и взведенной, как сердитая кошка, и Дино удивился:– Да что с тобой такое?– Ты безнадежен, – сказала Бьянки горько. – Правда не помнишь?На всякий случай Дино поднял ладони, демонстрируя полную безоружность.– Честное слово, не помню. Я тебя обидел чем-нибудь? Это наверняка случайно, ты же знаешь, я бываю…– Я тебя просила, – оборвала его Бьянки, – вот позавчера буквально просила, в который раз уже: не пускай Хаято на эту дурацкую арену! И ты обещал, а что в результате? Занзас мог его зажарить, как индейку, а ты даже пальцем не шевельнул! – Черт, – теперь Дино вспомнил и нахмурился. Он действительно пообещал – скрепя сердце, потому что, честно говоря, ему было наплевать. Гокудера был неуправляемым с самого начала, еще ребенком совершенно не слушался сестру, вообще не признавал в ней родную кровь – даже пытался скрывать это, представляясь японской фамилией; Бьянки только потом неохотно рассказала, что они от разных матерей. В те времена – очень давно, когда мир был приветливым и ясным, когда Рокудо Мукуро еще не привезли в академию Эстранео и вселенная не вывернулась наизнанку, – Дино крутил с красавицей Бьянки роман. Вместе с этой ответственностью он принял ее придурочного брата, а теперь жалел. Гокудера оказался невоспитанным хамом, своенравным, грубым подростком, приглядывать за которым – не такое уж большое удовольствие.– Вот именно, – согласилась Бьянки. – Раз уж хватает совести самому туда таскаться, так хоть доброе дело сделал бы! Неужели тебе сложно? – Слушай, – воззвал Дино к здравому смыслу, – ну почему ты вбила себе в голову, что у меня есть над Гокудерой какая-то власть? У меня нет – нисколечко! Я с собственной жизнью еле справляюсь, а ты хочешь, чтобы я помешал подростку самоутверждаться в драке?!– Ты обещал! Ладно, упустил, недоглядел – но мог выйти против него сам! А ты позволил другому малолетке… может, тебя это развлекает, Дино Каваллоне? – Бьянки свела брови. – Расскажи, понравилось смотреть, как над ними все смеются?– Вообще-то я смотрел на Мукуро, – признался Дино, совершенно не чувствуя себя виноватым, и перешел в атаку: – А ты где была? Знала же, что он обязательно пойдет, почему сама не остановила?Бьянки вдруг вспыхнула, лихорадочными пятнами зардевшись до корней волос.– Я… Она очевидно собралась врать – будто Дино не знал, будто вся академия не догадывалась, – но греху суждено было остаться едким жалом на кончике языка, ибо господь наконец помиловал их, явив спасение. Луссурия подтанцевал уверенно, размахивая полотенцем, неотвратимо обнял Дино за плечи, заодно продемонстрировав всем желающим безупречный литой бицепс, и жизнерадостно вклинился в разговор:– О чем щебечете этим чудным утром, птенчики? Неужто о любви? Ох, любовь – ну что за прелесть! Дино, милый, а может, пойдешь со мной? Мы сейчас тренируемся у Колонелло, будет весело!– С удовольствием, – согласился Дино, глядя на Бьянки с виной и смутным торжеством. Бьянки тягуче выдохнула и сдалась.– Отправляйся куда хочешь, бессовестный Каваллоне.Она выставила плечо, чтобы оттолкнуть с пути Луссурию, – но тот шарахнулся прочь, извернувшись как-то немыслимо, весь передернувшись глубинным отвращением. Луссурия не выносил женских прикосновений; ему делалось дурно, однажды даже пришлось вызывать санитаров. Не помогали ни медитации, ни самовнушения, ни долгие беседы с психологом: под конец Луссурия окончательно измотал психолога, и тот отказался от идеи телепатического вмешательства, оставив Луссурию наслаждаться своей уникальностью. Луссурия еще мгновение недоверчиво следил за размашисто уходящей Бьянки, а потом посерьезнел.– Мне показалось, тебя нужно спасать, – объяснил он, деликатно хватая Дино под руку. – Эти женщины – настоящий кошмар, да?– Только некоторые, – воспротивился Дино, движимый справедливостью. – Бьянки не такая. Она просто… слишком требовательная, – на улице Дино опять повеселел. Солнце дышало ему в затылок верной собакой, гладило волосы горячими спасительными лапами, и Дино позволял каждой клеточке кожи впитывать благоуханную весну, расцветающую повсюду шиповником и жасмином и призраками романтических надежд. Но все-таки спросил:– Как там Скуало?– Как самурай с мечом, только без меча, – Луссурия вздохнул. – Бедняга. Еле вытряс с него обещание явиться на тренировку. Ты уж его поддержи, ладно?Колонелло всегда муштровал своих любимчиков – Скуало и Луссурию – по четвергам. Восточные единоборства, которые преподавал учитель Фонг, не подходили берсеркам: они требовали концентрации и покоя, а еще работали на болевых точках, совершенно бесполезных для берсерков в спарринге. Колонелло учил студентов стрелять, управлять автомобилем и вертолетом, а затем отбирал самых лучших для рукопашных боев. Иногда он порывался тренировать и Дино тоже, но Реборн всегда говорил: нет. Защититься от ударов впавшего в неистовство берсерка Дино Каваллоне все-таки не мог.Но Колонелло ему нравился, поэтому Дино частенько ходил поглазеть. Примостившись на скамье в углу тренировочной площадки, пытался уследить за взмахами клинка, пока Скуало танцевал в пыли, легкий и стремительный, как смерть от шальной пули. Выйти невредимым из драки со Скуало мог только сам Колонелло; и было что-то волшебное в том, как по-сицилийски прямой, честный и ворчливый Скуало вдруг сливается со своим мечом, становится продолжением лезвия, готового кромсать, резать, проливать кровь. От его яростного транса все ментальное поле вокруг содрогалось и вибрировало, подчиняясь его воле. Иногда Дино думал, что Скуало мог бы передавить даже волну телекинеза, если бы захотел.Но сегодня обычно счастливый от предвкушения битвы Скуало выглядел ужасно мрачным. Все молчаливо понимали: лишившись своего меча, Скуало потерял главного союзника в драке и львиную долю уверенности в собственных силах. Он хмуро топтался, иногда зыркая по сторонам – будто ждал насмешек. Никто, конечно, не смеялся. – Милый, ну взял бы другой! – причитал Луссурия. Он искренне жалел Скуало, хотя разглядеть что-то сквозь темные стекла очков было невозможно. – В оружейной столько хорошеньких длинных мечей, как раз под тебя…– Под меня был мой, – отрезал Скуало. – Знаешь, сколько времени нужно, чтобы такой выковать? Вот и молчи. Раскудахтался тут.– Ну-ка успокойся, эй! – осадил его Колонелло. – От тренировки ты у меня не сачканешь. Не хочешь другой – будешь драться голыми руками. Кулак сжимать умеешь? Во, – Колонелло показал свой загорелый, мозолистый солдатский кулак. – Значит, сожми покрепче и попробуй завалить Луссурию.– Меня?! – ужаснулся Луссурия, прижимая руки ко рту. – Да вы что, шеф! Он же фехтовальщик, а не боксер, я ему так ненароком и хребет сломаю!– Какой хребет, охренел?! – моментально взвился Скуало. Его глаза полыхнули уязвленным самолюбием, как грозовой молнией. Скуало всегда легко заводился, в боевой транс его швыряло с любого тычка, и Луссурия даже отступил на несколько шагов, но Колонелло хлопнул в ладоши, заставляя обоих умолкнуть.– Вы бы так кулаками махали, а не языками, – сказал он недовольно. – А ну разойдись к сетке! Начнете, когда я скажу. Луссурия, готов?Луссурия картинным жестом отбросил полотенце, стянул майку, поправил очки. Он стоял так близко, что Дино слышал его жизнерадостное мычание. Это была какая-то навязчивая попсовая мелодия, вроде тех, что просачивались из большого мира даже сквозь стены академии, – своего рода маленькая медитация, помогавшая ему войти в транс. Миролюбивый Луссурия не умел кидаться на врага без подготовки, более того – считал ниже своего достоинства. ?Я не бешеная собака?, – возмущенно говорил он и учил этому маленьких берсерков. Скуало в другом углу тяжело дышал и хрустел пальцами, то сжимая их, то разжимая, пытаясь схватиться за несуществующую рукоять. Дино показал ему большой палец и беззвучно сказал одними губами ?надери ему задницу!?, но лицо Скуало уже накрыло маской безучастной решимости, а глаза оценивали только скорость и расстояние. – На счет три, эй, – объявил Колонелло и поднял руку. – Раз. Два. Три!Скуало взял фальстарт, прыгнув раньше времени, и бой сразу пошел наперекосяк. Луссурия сгруппировался, перекатился прямо под ним, и Скуало вспахал коленом землю, прежде чем опять вскочить на ноги. Оглушительный вопль сотряс ограждение площадки – драться молча Скуало не умел, всегда подстегивая себя криками и бранью. Он бросился на Луссурию снова, широко замахиваясь рукой, будто мечом, но теперь Луссурия встретил его удар локтем, а второй кулак всадил под дых. Дино ойкнул и сморщился. Конечно, берсерки не чувствовали боли, они останавливались, только когда вся кровь уже впиталась в землю, дрались, пока функционировал мозг, они могли умирать, даже не осознавая этого, – но выйти из транса после драки значило принять весь болевой шок разом. Все равно что рухнуть в яму с остро заточенными кольями. Скуало сделал подсечку, они упали вместе, яростным клубком прокатившись в пыли, потом Луссурия захватил шею Скуало сзади и принялся душить, пока Скуало не умудрился немного освободиться и слепо мотнуть головой, сворачивая Луссурии челюсть. Луссурия отпустил его и пружинисто вспрыгнул, готовясь к новому броску.– Привет, – сказали за спиной. Дино вздрогнул: он так переживал, что даже не ощутил чужого присутствия. Ямамото стоял по другую сторону ограды, цепляясь пальцами за сетку – так сильно, что проволока врезалась в кожу до белых шрамов.– Привет, – удивился Дино.Ямамото рассеянно улыбнулся, не отрывая взгляда от драки. Такой грациозный в фехтовании, в рукопашном бою Скуало был открыт и уязвим, как выпавший из раковины моллюск, но Ямамото уставился на него, будто на божество. Все еще улыбался, но раскосые азиатские глаза казались очень серьезными, по-августовски темными. Дино знал такой взгляд: так смотрят на пороге влюбленности, за шаг до падения в бездну.– Он все еще сердится? – спросил Ямамото, перекрикивая шум.– Из-за того, что ты раздолбал его меч, даже не срубив ни одной головы? – Дино развел руками. – Сам как думаешь?Улыбка сбежала с лица Ямамото – теперь он совсем не напоминал манекен из спортивного магазина и все больше походил на растерянного, виноватого подростка. Дино укололо жалостью. В кузницу уже отправили заказ – повторить шедевр, однажды выкованный для Скуало, – и если бы Ямамото только выждал недельку…– Не стоит тебе сейчас попадаться ему на глаза, – посоветовал Дино. – Пускай немного остынет.– Но я хотел… – начал Ямамото и не успел договорить. Луссурия передавил вцепившегося в него клещами Скуало, ударил коленом в живот и с размаху швырнул на землю. Скуало покатился, измазывая лицо в пыли, пока не врезался в задребезжавшую сетку прямо возле ног Ямамото. Позорный бой закончился для него поражением всухую, но экстатическая дымка транса еще не отпускала – мерцала в прозрачных, украшенных синяками глазах, а потом сквозь нее проступило мутное узнавание. Скуало уткнулся взглядом в ботинки Ямамото, в ножны на поясе, в неумело затянутый галстук, в лицо, уперся дрожащей рукой в грязь и начал подниматься.– Ты!– Ямамото, уходи, – предупредил Дино.– Какого хрена ты приперся?– Ямамото!– Издеваешься надо мной? Будешь размахивать тут своей блядской катаной?– Скуало, эй! – окликнул забеспокоившийся Колонелло. Дино пружиной вскочил со скамейки, и только Ямамото продолжал упрямо стоять, отделенный от смерти хлипкой решеткой. – Я совсем не хотел издеваться, – виновато сказал он, не понимая, что Скуало не слушает.– Думаешь, я без меча беспомощный?! Я тебя голыми руками порву! – выкрикнул Скуало и бросился на ограждение слепо, яростно, брызгая слюной и кровью, как озверевшая от голода акула.– Да чтоб тебя, Ямамото, уходи же ты! – заорал Дино. В этот раз Ямамото послушался – с трудом сделал назад шаг, другой, потом побежал.– Трус! Я тебя найду и убью! – Скуало опять кинулся на решетку, чугунные столбы зашатались. Транс переходил в исступление. Луссурия попытался схватить его сзади, Колонелло заломил руку, но удержать такую ярость было невозможно. Вывернутая рука хрустнула, а Скуало издал оглушительный боевой клич, поднимая целые ураганы, больше ничего не замечая вокруг себя. Дино в панике озирался по сторонам, ища хоть что-нибудь тяжелое – приложить Скуало по затылку, вдруг получится утихомирить, может, отделается сотрясением, не шею же ему сворачивать, ну хоть что-нибудь…– Хватит.Голос Занзаса упал камнем. Все затихло.– Угомонись.Скуало оцепенел столбом, дыша поверхностно и беззвучно. Искристая дымка в глазах дала трещину, зрачки медленно сужались. Колонелло выпустил его повисшую плетью руку. Скуало заморгал и вытер здоровой ладонью лицо.– Чего? – спросил он, будто просыпаясь, потом увидел Занзаса. Занзас стоял, сложив руки на груди, и смотрел лениво и недовольно. – Чего все уставились?– Любовались твоим концертом, – разъяснил Занзас. – Истеричка.– Пошел ты!– Ну все, все, – Дино мысленно вознес хвалу господу, который сегодня был щедр на избавление. – Дай посмотрю твои синяки. Это я могу вылечить, а вот руку надо показать врачу.– Отстань, – хмуро дернулся Скуало. Занзас развернулся и пошел прочь, бросив сквозь зубы:– Ты идешь, нет?– В медицинское крыло его отведи! – крикнул вслед Колонелло. Занзас не оглянулся. Скуало подобрал с земли полотенце, куртку, подхватил вывихнутую руку здоровой и пошел следом. – О-хо-хо, – Луссурия осел, нянча разбитую челюсть. Ссадины тяжело, неохотно затягивались, сустав неприятно потрескивал. – Вот несчастье! Бедный японский дурачок. Он так романтично защищал принцессу от дракона, на месте Скуало я бы его обязательно простил, – вместо мечтательной улыбки у Луссурии вышла гримаса. Дино тяжело вздохнул, садясь рядом.– Принцесса не достается без жертв. Хочешь быть рыцарем – готовься платить. Луссурия ущипнул его за ребра.– А ты чем собрался платить, рыцарь?– Я не рыцарь, – Дино немного помолчал, глядя вслед уходящему Скуало, который догнал Занзаса и неестественно чеканил шаг, пряча больную руку под курткой. – Всем, если понадобится. Всем, что у меня есть.***День клонился к закату, а Фран даже не завтракал. Утром ему казалось, что на завтрак дают пророщенную пшеницу, а он вовсе не хотел, чтобы в его животе росли золотые поля. Так он и сказал Мукуро, и тот болезненно скривился и не стал спрашивать, откуда Фран взял все это. Про обед Фран забыл от неизбывной тоски по Квакве, а ужин еще не подавали. До него оставалась тренировка по медитации, для многих факультативная, но обязательная для телепатов.– Господи, как ты меня достал, – позвал его Мукуро, поправляя безупречный галстук и придирчиво выбирая между двумя парами совершенно одинаковых перчаток.– Если я умру сегодня во сне, никогда вас не оставлю, – от приятной темы и возможности спекулировать на чужих эмоциях Фран немного воспрял.– Я подожду до завтра, – пообещал Мукуро и пошел первым. На выходе из корпуса к ним присоединилась молчаливая Хром, которую Мукуро, к ужасу Франа, погладил по голове. А затем еще предложил ей руку.– Хотите, я вообще не пойду, – огорченно предложил Фран. Мукуро напрягся, но ничего не произошло, потому что в ментальном поле вдруг зазвучала китовая песня и зашумел ласковый прибой, так что спорить и ссориться расхотелось.Закат обещал быть великолепным – всех кровавых оттенков, навевающих мысли о поверженных врагах, поэтому профессор И-Пин устроила медитацию на открытом воздухе. Терять такой вечер было жалко, к холму с видом на глухую стену с колючей проволокой и бесконечный горизонт, ажурно оплетенный по низу верхушками деревьев, стекались студенты. К И-Пин, отрешенно улыбающейся, присоединился учитель Фонг – преподаватель по восточным единоборствам. Фран заметил вдалеке золотую макушку Каваллоне, а Мукуро выцепил в толпе нового коменданта.– Какая прелесть, – сказал Мукуро вслух, и Фран взглянул на Хибари внимательнее. Внешне он, конечно, был безупречен, но в ментальном поле царил полный хаос: какие-то раздувающиеся меха, кривые глиняные обломки, куски цемента, дым, грязь, просто гефестовский ад, будто безрукий строитель работает по плану слепого архитектора, и оба самоучки.– Он решил построить дом? – неуверенно спросил Фран, разглядывая жалкую кирпичную кладку сантиметров в двадцать высотой.– Скорее китайскую стену.– Тогда уж стену плача. Мне уже хочется заплакать, – Фран хихикнул, и даже Хром неожиданно улыбнулась себе под нос.Мукуро остановился, будто полюбоваться закатом, и вся свита из Хром и Франа тоже застыла, ожидая, пока Хибари Кёя выберет место, чтобы затем сесть прямо на линии его взгляда. Хибари завелся мгновенно, а Мукуро потянул свой галстук и медовым ленивым голосом сообщил:– Рядом с тобой сегодня жарко, Хибари Кёя.Печь, обжигавшая неумелые кирпичи будущей неприступной стены, разлетелась мгновенно, из раскаленных обломков сложилось пылающее: ?УБЬЮ?.– Прежде, чем ты продолжишь, Хибари Кёя, – Мукуро специально растягивал его имя и одновременно расстегивал верхнюю пуговицу на рубашке. Это было подло, Фран пообещал себе непременно взять с Мукуро пример. – Без ментального щита я вижу каждую твою мысль. И все видят. Каждую, Кёя.На Хибари было страшно смотреть, боевой транс захлестнул его, как цунами захлестывает прибрежные города. Он пылал яростью и дрожал, словно загнанная лошадь, в его трансе не было ни единой мысли, только желания, чистые и крайне порочные: завладеть, разорвать, уничтожить.– Привет, как дела? – радушно произнес Дино Каваллоне, подсевший сбоку. Судя по сияющей улыбке, он совершенно ничего не видел, кроме расстегнутой рубашки Мукуро. Фран уверился, что это конец – та самая последняя капля, фатальная ошибка в расчетах, из-за которой реактор обязан взорваться, последний поцелуй Иуды, за которым только смерть.– Дыхательные упражнения, – вдруг объявила профессор И-Пин, понятия не имея, какую роль играет в разворачивающейся драме. – Пожалуйста, закройте глаза и начинайте медитацию.Мукуро, видимо, имел совершенно нездоровое сознание, потому что именно сейчас впал в медитативное состояние мгновенно, словно в воду нырнул. А Фран никак не мог расслабиться, все время отвлекаясь на Дино Каваллоне, чье ментальное поле то и дело шло волнами и выкидывало на поверхность бессодержательные неприличные отражения. Он, конечно, удерживал щит и скрывал их, но Франу была очевидна их природа. А Хибари Кёя и вовсе не мог выйти из транса. От него фонило жаждой убийства, так что профессор И-Пин несколько раз подходила к нему и говорила что-то успокаивающее. В конце концов Франу удалось выгнать из сознания лишние мысли, кроме тех, что о проросшей пшенице, и она заколосилась, а в животе стало щекотно, будто она уже вовсю растет там и трогает ребра нежными колосьями. Он открыл глаза на закат и мерно задышал, вспоминая имена всех новичков: хи-ба-ри, рё-хей, чи-ку-са. Они действовали успокаивающе, и когда солнце закатилось за горизонт и глазам стало больно смотреть на темнеющее небо, Фран наконец почувствовал себя умиротворенным. Профессор И-Пин снова подошла к Хибари и голосом, тихим, как китовая песня, попросила его остаться. Но даже несостоявшаяся драка не испортила Франу настроение, и он дал себе обещание обязательно медитировать каждый вечер. Впрочем, это обещание он давал себе после каждой удачной медитации, а затем философски заключал, что жизнь переменчива, и если у тебя нет сил с этим смириться, то никакая медитация все равно не поможет.