Часть 3 (1/1)

На главный плац вела лестница, поэтому сначала Фран разглядел только головешки. Целую изгородь из болтающихся на кольях разной высоты голов. Головы превратились в целых висельников?— словно расправа над пленными после боя?— и Франу, одолевшему наконец лестницу, было странно признавать, что новоприбывшие?— живые люди и просто стоят на земле, повесив головы, выражая покорность судьбе или вежливость. Он так и сказал Мукуро, уже стоявшему вместе с другими телепатами:—?Странно, что они живые.—?Странно,?— согласился Мукуро, нахмурившись. —?Может, ненадолго.—?Вы собираетесь их убить? —?Фран воодушевленно схватил Мукуро за руку в перчатке, и тот дернулся, высвобождаясь.—?Я собираюсь убить тебя, маленький мерзавец,?— Мукуро сложил руки на груди, чтобы обезопасить себя от посягательств. Фран расценил это как продолжение беседы, назойливая мысль об убийствах в ярмарочный день приняла форму бестолковой птицы с глазами-пуговками. Птица взлетела на самый верх столба посреди площади, какой-то человек с огромным шестом жмурился и тыкал вверх наугад, будто пытаясь согнать ее, но птица оставалась на месте. С шеста же, увенчанного разноцветным кольцом, под восторженный вскрик толпы грузно упала коровья голова. Человеческая голова была главным призом, и бестолковая птица сидела прямо на ней, поклевывая волосы. Весна,?— вспомнил Фран,?— самое время вить гнезда.Мукуро Фран не любил. Но с таким же успехом он мог не любить Колизей или друидические верования?— о Мукуро он не знал ничего, кроме факта его существования. Ни разу не видел его без щита, более того, во время сна щит Мукуро не только не падал, но превращался в форменное безобразие и находиться рядом с ним было неприятно и даже страшно. Франа подселили к Мукуро в начале года?— только спала жара. Мукуро как раз вздохнул спокойно?— очередной его сосед скончался при невыясненных обстоятельствах. Обычное дело. Фран сразу попросил Мукуро его не убивать и пообещал быть молодцом и не рассказывать снов. Лицо Мукуро исказилось, словно под кистью маньериста. Фран остался и был до сих пор жив. Может, ненадолго.—?А почему их так мало? —?поинтересовался Фран, разглядывая семерых новых студентов, ожидающих официального распределения.Мукуро не отреагировал, и Фран продолжил:—?А кто вам сказал, что они не жильцы? Бьякуран или ваш жених?Это, конечно, подействовало. Мукуро выдохнул шумно, взвился, будто порыв ветра, и придал себе строгий серьезный вид:—?Вечером я нанижу твой язык на щеколду и показательно закрою окно. Может, это научит тебя закрывать рот. У меня нет никаких женихов, а у Бьякурана?— прогрессирующая дальнозоркость в предсказаниях, разве мы уже не обсуждали это?—?Обсуждали,?— с готовностью подтвердил Фран. —?Но вас это так раздражает, что я делаю все возможное, чтобы улучшить вашу моральную стойкость.—?Ты неверно интерпретируешь понятие ?мораль?.—?А вы неверно интерпретируете эмоции, но я же ничего вам не говорю,?— обиделся Фран и хотел продолжить, но со стороны административного корпуса, полукругом опоясывающего площадь, к центру двинулась процессия из ректора и нескольких помощников. Гомон сменился шепотом, затем перешел в молчание и наконец?— в нетерпеливую звенящую тишину.Новоприбывших, на вкус Франа, всех звали отвратительно, будто виды металлов или мантры для дыхательной гимнастики, которыми пичкала их И-Пин на факультативах по концентрации: Рё-ё-хе-ей, Хи-и-ба-ри-и и так далее. Весь корпус берсерков был влюблен в нее поголовно. Ее китайское платье, закрытое наглухо, словно Железные врата Тэмэньгуань, рождало больше фантазий, чем рекламные картинки из тайком протащенных в школу журналов. Фран считал себя выше человеческих эмоций, влюбленность в И-Пин он пережил еще в подготовительном классе, куда попал прямиком от полубезумной бабки в возрасте девяти лет и где просидел, на радость однокурсникам, на год дольше положенного. Пережив боль неразделенной любви, Фран утвердился в мысли, что девушки для него в прошлом. В настоящем были Мукуро и свежая кровь. Фран хотел высказать эту мысль вслух, но Мукуро оказался занят.Он смотрел на новичков, как смотрят на море: не отрывая взгляд и бессознательно ощущая себя частью вечных волн и парусником на горизонте времени. Мукуро говорил с кем-то. Фран попытался добросить до него голову с шеста, но она отлетела назад, бешено вращая глазами, будто сломанная кукла. Тогда Фран прислушался, но в идущем разговоре не было слов. Фран догадался зажмуриться и вновь потянулся к Мукуро. Тот говорил с единственной приехавшей девочкой, так ни разу и не поднявшей глаза от земли. В ментальном пространстве от обоих тянулась нить, и Мукуро терпеливо ?слушал?, как гигантские птицы плывут над океаном, расправив крылья, и несут в когтях человеческие фигурки. Мукуро шел прямо под ними по лунной дорожке, задрав голову и порой погружаясь по щиколотку. Через мысли девочки то и дело пробивался красный шум, что-то вроде двадцать пятого кадра, полного горами трупов и мелкими кровавыми мушками, и Фран решил, что как только выдастся момент, подкатит свою праздничную голову прямо к ней под ноги.Задумавшись о сагре кабана и роли человеческой головы в увеселительных мероприятиях, Фран пропустил не только речь ректора, но даже начало распределения. Рука Мукуро покровительственно легла ему на плечо, приведя Франа в чувство. Хром, распределенная в корпус телепатов, уже стояла рядом. Фран взглянул ей в лицо и даже испугался?— два огромных расписных блюда, как те, в которые бабушка клала яблоки, расположились прямо у Хром на лице. Даже завитки на радужке ничем не отличались, и сиротливое яблоко посередине сгнило и почернело, как прошлая жизнь, о которой Фран больше не хотел думать. Мукуро надавил на плечо, и Фран подвинулся, освобождая Хром место в шеренге. Хром была первой, за ней распределились запуганный малахольный оракул и тихий очкастый телекинетик. Остальные стаей?— и отделившимся гордым волком-одиночкой, который показался Франу забавным,?— пошли в сторону берсерков: их всегда было много, потери в боях исчислялись десятками, а то и сотнями.—?Идем со мной,?— услышал Фран, и голос Мукуро показался ему сладким и манящим, призывающим упасть в пуховое облако и лететь до самой земли в белесом влажном тумане, пока не упадешь перезрелым яблоком на радость кабанам. Мукуро протягивал руку Хром, и та распахнула глаза еще больше, будто дыры для глаз в черепе безразмерно ширились и стремились поглотить ее лицо целиком. Она протянула руку в ответ и пошла безропотно, согласная заранее на любой исход, если Мукуро не разомкнет пальцы. Франу пришлось уныло поплестись следом.У корпуса Франа ожидаемо накрыло тоской?— густое ментальное поле, словно тряпка, напитавшаяся воды, окружало корпус телепатов на десятки метров. Когда-то Фран вообще не мог здесь спать, не потому, что гудящее беспокойное поле жильцов корпуса болезненно вибрировало, словно бормашина в стоматологическом кабинете, куда их водили раз в год, а потому что Франу казалось, будто он слышит мысли тех, кто не дожил до выпуска. Тех, кто напитал эти стены собственным больным сознанием. Тех, кто во сне или в порыве безумия уничтожил ментальным ударом своих же однокурсников. Мукуро говорил, у Франа слишком живая фантазия, слышать мертвых могут только мертвые, от глупых мыслей случаются неконтролируемые выбросы, много чего говорил и много смеялся. Ходили легенды, будто корпус телепатов был полностью утерян за время существования школы целых два раза. Остальные паранормы обходили кирпичное двухэтажное здание по большой дуге и на всякий случай поднимали щит?— всем было здесь не по себе. Телепатов всегда было мало, еще меньше, чем редких телекинетиков, поэтому корпус был заселен неплотно. Но жить поодиночке строго запрещалось?— каждый должен был оставаться на виду ради собственной и чужой безопасности.Мукуро с хрупкой, ломкой, будто застывшие карамельные нити, Хром все еще шел впереди. Их разговор Фран больше не слушал?— слишком приторно?— и немного обижался на невнимание.—?Тебя никто не тронет,?— вдруг пообещал Мукуро вслух, и Хром кивнула, точнее, уронила голову на грудь, снова напоминая висельника, да так и осталась смотреть себе под ноги. Пустое здание?— никто еще не вернулся с распределения?— ответило возмущенным ментальным шепотом, темными провалами окон и развевающейся занавеской. Фран мстительно решил не предупреждать об этом Мукуро: пусть двери прищемят ему пальцы, а пойманные в стены мертвые сознания высосут из мозга сон.***Новеньких было семеро, все в одинаковых черных хакама. Двое – словно брат и сестра: одинаково худые, бледные, большеглазые, как испуганные рыбы. То ли воины, то ли монахи, то ли осиротевшие приютские дети. Брат и сестра казались самыми бесполезными, и Дино чуть язык от удивления не проглотил, когда Мукуро увел с собой полумертвую от страха и покорности судьбе девчонку – а про Бьякурана и говорить нечего. Он нервничал всякий раз, когда кто-то оказывался к Мукуро слишком близко, – словно уже имел на него права. Наверняка жаждал пойти следом, разнюхать все про девчонку, втереться поближе, чтобы не давать никому даже вдохнуть рядом со своей жертвой. Чертова игуана. Но сейчас было нельзя, и Бьякуран весь сделался, как подтаявший зефир – тягучий и противный.Скуало с Луссурией забрали четырех берсерков, и Луссурия уже светился вдохновением скульптора, перед которым положили свежий кусок глины. Рыба-сестра досталась телепатам, а рыба-брат, спотыкаясь на ходу, побрел навстречу оракулам, такой маленький и тщедушный, что Дино вдруг сделалось щемяще его жалко – и он инстинктивно загородил мальчика собой.– Я прошу, нет, я требую, – внушительно говорил синьор Тимотео, двигая клочковатыми сединами на щеках, – проявить исключительную терпимость и мягкость в отношении новых членов нашей семьи. Помните, что культура академии Коа диктовала совсем другие ценности, не привычные нам – свободным людям. Будьте снисходительны к этим различиям, помогайте друзьям адаптироваться, поддерживайте и не выпускайте из виду, ведь первое время им будет особенно трудно, а нам не нужны несчастья.– У нас одно несчастье – на рожу твою смотреть! – проворчал Занзас, и от его голоса маленький Оракул шагнул к Дино вплотную – будто хотел, чтобы их ментальные поля начали просачиваться друг в друга, как золото в железо. Теперь он напоминал плохо прожаренную фисташку, которая еле-еле выглядывает из скорлупы.– Как тебя зовут, напомни-ка? – мягко спросил Бьякуран, демонстрируя предельное внимание. Оракул затравленно огляделся, посмотрел зачем-то на Дино – будто разрешения спрашивал – и повторил с запинкой:– С-савада.– А имя у тебя есть, дружочек Савада? – улыбка Бьякурана сделалась еще ласковее.– Отвяжись от ребенка, – потребовал Дино и погладил новичка по понурому затылку. – Все нормально, парень. Сейчас пойдем.Тимотео говорил что-то еще о терпимости и доверии. Помешанный на семейных ценностях старик мог часами соловьем разливаться об идеях свободы и равенства перед детским концлагерем, которым управлял уже двадцать лет. Из-за его плеча торчал взведенным курком взгляд Реборна, напоминая, что всех несогласных поставят к расстрельной стенке. Когда Тимотео выдохся, Реборн поднял руку, и перешептывания на площади смолкли.– Удачи, – вот все, что сказал Реборн. Никто больше ничего не добавил.– Расходимся, не толпимся! – первым взялся командовать Скуало. – Шевелитесь, мать вашу за ногу!Молодые берсерки выглядели смущенными – все, кроме одного. Дино на мгновение столкнулся взглядом с его узкими раскосыми глазами и налетел на ответный удар ментального клинка, полоснувшего по мозгам – совсем как ботинок Реборна, который такими же ударами вбивал свои внушения в мягкую эмпатию Дино. На всякий случай Дино улыбнулся и моментально почувствовал, как обдало волной острого, взбурлившего холодной ртутью возмущения. Мальчишка был переполнен злостью, она горела стигматами на его белой коже, будто японский художник нанес ее резкими взмахами кисти, чернильными мазками по тонкому пергаменту, сквозь который в венах проступал пульс бешенства. Дино только и успел порадоваться, что обложился всеми рядами своих щитов до выхода на площадь – паруса лучше сворачивать раньше, чем начнется шторм. – Ну? Чего замер, муха дохлая! – рявкнул Скуало.Берсерк перевел на него взгляд. Клинок убрали от шеи Дино и приставили к шее Скуало. Дино инстинктивно захотелось потереть горло ладонью – он наконец-то смог нормально вдохнуть.– Убью, – пообещал берсерк членораздельно и потянулся к чему-то невидимому на поясе, хватаясь за воздух.Рослый, плечистый, как баскетболист, парень рядом с ним вдруг добродушно рассмеялся.– Кёя, ну что ты, в самом деле? – заговорил он на очень плохом итальянском. – Никто тебе ничего плохого не сделал. Надо слушаться старших!– А ты не лезь! – моментально окрысился Скуало, который на секунду успел потерять дар речи. – Я сейчас ему желудок в глотку запихну – начнет слушаться!– Мальчики, мальчики! – встрял Луссурия. – Давайте не будем драться прямо здесь, мы же не хотим расстроить синьора Тимотео? Нам велено отвести новеньких в корпуса, и тогда…– Да срал я на Тимотео! Этот пиздюк мне в ширинку дышит, а борзый, будто бессмертный! – не унимался Скуало.– Это Хибари Кёя. Он всегда такой. Не деритесь, пожалуйста, – тихо попросил Савада, но никто, кроме Дино, его не услышал. Вокруг поднялся гвалт, студенты заволновались – можно делать ставки на мордобой! – и стало очевидно, что берсерки вот-вот впадут в боевой транс. Арена грозила состояться прямо здесь и сейчас, и не избежать бы им одного смертельного исхода, но над площадью наконец прогрохотал спасительный выстрел: это Реборн пальнул в воздух, раз, другой, предупреждающе – ему ничего не стоило в воспитательных целях продырявить кому-нибудь ногу. На мгновение повисла глухая тишина, а потом студенты вспенившимся морем хлынули вниз по лестнице, торопясь избежать наказания. Закат побагровел, окрасив стены академии в цвета крови и мертвых австралийских озер, и Дино понял, что пора уходить.