Часть 4 (1/1)

Юни уже ждала их, выглядывая из-за зеленой ставни, – а завидев издалека, побежала вниз. Ее, как всегда, не выпустили к большому скоплению людей, и она ждала и маялась, как ждала каждый год, безысходно одинокая в своей уникальности. При виде Савады тревога и нежность сразу распахнули запертые двери ее глаз.– Здравствуйте, – испуганно сказал Савада и поклонился. – Меня зовут Савада Цунаёши. Пожалуйста, позаботьтесь обо мне.Юни рассмеялась и взяла его голову ладонями в тонких белых перчатках, заставляя смотреть на себя. На мгновение их ментальные поля соприкоснулись – словно время замерло, в глазах Савады мелькнуло и исчезло отражение безмятежных лугов с травой, примятой западным ветром, а потом Юни его отпустила, виновато прижимая руки к груди. Савада шагнул назад – наверняка решил, что сделал что-нибудь не так, – и Бьякуран тут же влез:– Осторожней, моя милая, – своим сладким голосом, от которого у нормальных людей сводило зубы.– Все нормально, – с нажимом возразил Дино, взглядом стараясь пригвоздить Бьякурана к месту. Савада вообще не слушал – он влюбленно смотрел на Юни. – Ужин-то принесли? Есть хочется. Ужин принесли, и пока Савада неуклюже ковырял вилкой ризотто с тунцом, боясь поднять взгляд, Бьякуран, наоборот, рассматривал его с огромным любопытством, даже голову подпер рукой, как энтомолог наблюдает за редким жуком, прежде чем подцепить его на иголку. Дино предложил кофе, но Савада сделал такие круглые и непонимающие глаза, что Дино пришлось с извинениями отодвинуть чашку. Все знали, что азиаты – с придурью, но чтобы оскорбиться при виде эспрессо! Даже И-Пин иногда пропускала чашечку-другую в перерывах между медитацией с особенно молодыми и неуправляемыми берсерками. Однажды, в качестве показательной духовной практики, И-Пин провела чайную церемонию – Дино тогда зашел поглазеть из любопытства, – но пить терпкую густую бурду, которую она наварила, оказалось все равно, что хлебать болотную воду. – Ты вообще когда-нибудь разговариваешь? – спросил, наконец, Дино после нескольких минут натянутого молчания, уже не уверенный, что даже этим простым вопросом не напугает Саваду до полусмерти.Его опасения почти сбылись: Савада скребанул вилкой по тарелке и закашлялся. – Ну-ну, – поспешно извинился Дино, хлопая его по спине. – Не волнуйся так! Можешь молчать, если хочешь, мы же так, просто, интересно ведь, а ты ничего не рассказываешь…– Нам не разрешают говорить за едой, – вдруг ответил Савада тихо, но очень ясно. – И по вечерам. И между занятиями – только если попросить что-нибудь важное. Но вообще просить о чем-то – стыдно. Лучше справиться самому.– ?Молчание?, – протянул Бьякуран, не меняя своей удобной позы, – это ваш девиз. Не болтай попусту и всегда сохраняй спокойствие. Но ты очень беспокойный, Цунаёши. Почему ты так нервничаешь?– Может, потому что ты таращишься на него, как на обезьян в зоопарке? – сердито предположил Дино. Он был в зоопарке несколько раз и помнил эти бессмысленно-любопытные взгляды детей, обмазанных мороженым, перед клеткой. Дети всегда будто ждали, когда одна из обезьян сорвется с ветки и разобьет себе голову.– Н-нет, – Савада положил вилку. Еда явно не лезла ему в горло. – Просто у нас отобрали мечи, а без них… непривычно. Защищаться нечем.Представить Саваду с самурайской катаной в руках было сложно – кажется, меч должен весить больше, чем весь этот недокормленный на пресном рисе и сырой рыбе ребенок, – но пока Дино подбирал слова, Юни восприняла проблему со всем возможным сочувствием:– Здесь не нужно защищаться, Цунаёши, дорогой, мы тебе совсем не враги!А Бьякуран поддакнул:– Конечно, не враги. Хочешь сладкого, Цунаёши? Специально для тебя приберег, – и подвинул тарелку с канноли, которые подавали на обед. Специально приберег, как же. Проклятая игуана. Дино знал его так долго, он всегда видел, когда Бьякуран выходит на охоту. Бьякуран взял канноли холеными пальцами и сунул Саваде прямо под нос, как яблоко лошади.– Большое спасибо, – сказал Савада, отодвигаясь назад.Бьякуран улыбнулся еще шире.– Бери.– Я… – начал Савада и вдруг замер, будто кто-то нажал в нем невидимую кнопку. Его взгляд затуманился, лицо оцепенело, и только кончики пальцев подрагивали аутическим тремором. Дино схватил Бьякурана за руку, Бьякуран уронил канноли прямо на стол, но ресницы Савады едва шелохнулись – глаза словно развернулись зрачками внутрь, провалившись куда-то в необозримые бездны сознания. Если бы можно было вытащить их сейчас, в глазницах наверняка продолжала бы разматываться пленка будущего, подсвечиваясь понятными только Оракулам вспышками холистических связей.А потом все закончилось. Снаружи за окнами закат вспыхнул как-то неправдоподобно ярко, словно хотел сжечь академию Эстранео до тла, а потом погас и забрал с собой безмятежное тепло, впуская в каждый угол сумерки. Стало холодно, как над потухшим костром.Савада часто-часто заморгал и посмотрел осмысленно и виновато.– Что ты увидел? – с любопытством спросил Дино, но Савада только качнул головой:– Не знаю. Ерунда какая-то, – и взял упавшую канноли со стола, принимаясь машинально жевать. Несколько часов спустя Дино проснулся от неясной тревоги. Его поверхностная эмпатия фонила одиноким зовущим голосом, как блеет заблудившаяся в горах овца, – и Дино, словно Моисей, отправился на ее зов, хотя совсем не ожидал встретить бога. Он нашел Саваду на кровати, одинокой рыбкой в аквариуме, прибившейся к стеклу, за которым движутся смутные тени непознанного иного мира. Савада сидел, обняв коленки, и так обрадовался, будто ему все равно было, кто откроет дверь, – лишь бы открыл кто-нибудь. Дино сел рядом и натянул ему на плечи одеяло.– Чего не спишь?– Думаю, – не очень уверенно ответил Савада. Помялся немного, а потом доверительным шепотом добавил, глядя на Дино поверх коленок: – У меня за ужином было видение. – Ты сказал, там какая-то ерунда.– Обычно я вижу только близко-близко, ведь это любой дурак может, – Савада тяжело вздохнул. Любой дурак, кроме Бьякурана, подумал Дино, но промолчал выжидательно. – Знать, когда тебя ударят. Что тебе скажут. Что нужно ответить. Это такие простые видения, понятные… Но будущее – огромное, а я совершенно не умею туда заглядывать, поэтому я такой бесполезный. Что толку от выбора здесь и сейчас, если не знаешь, чем расплатишься за него через годы? Но в этот раз было странное чувство. Чего-то далекого и все-таки неизбежного.Казалось, ему трудно говорить, – неокрепшее горло ужасно коверкало чужой язык, а голос становился все тише. – Ты меня понимаешь?– Я не Оракул, – сказал Дино, чувствуя себя виноватым. Свет уличного фонаря падал на лицо Савады сбоку, превращая его в маску подростковой трагедии. – Но ты продолжай, я разберусь как-нибудь.– Я сам еще не разобрался, – Савада вдруг нахмурился, оказавшись весь в тени – фонарь подсвечивал только его волосы, как нежный медовый нимб. – Там падала белая перчатка. Я однажды видел картину, где чайка падает в море. Очень похоже.– Я видел много чаек, падающих в море. Они ныряют, а потом выпрыгивают обратно летучими рыбами и шлепаются прямо тебе под ноги. Когда ты выпустишься из академии, то сможешь увидеть Адриатику, – голос Дино против воли сделался мечтательным, он вдруг почувствовал ногами горячий песок, который так щекотно просачивается между пальцев, а потом накатывает волна и шипит, оседает на коже грязно-белыми йодистыми узорами. – И тогда ты наконец-то поймешь, что такое ?здесь и сейчас?. Не расстраивайся, Цуна… можно, я буду звать тебя Цуна? А то имя слишком длинное – Цу-на-ё-ши. Савада вяло улыбнулся, совсем чуть-чуть.– Ладно. Я, наверное, попробую уснуть.– Это правильно, – согласился Дино и ободряюще потрепал его по голове. Волосы согрели руку теплом чужеземного солнца, нарисованного красным мячиком на снежном полотне. Голос Савады остановил его на пороге; он уже натянул одеяло по самые глаза и моргал оттуда по-птичьи.– Если ты не Оракул, то кто?Дино помедлил, держась за ручку двери.– А ты расскажешь, что на самом деле случилось в академии Коа?Савада заморгал еще чаще, потом одеяло на его губах затряслось, и он вдруг расплакался. Как-то невыносимо тихо и обиженно, как зверь, которому не хватило еды. Как ребенок, чью любимую игрушку разбили вдребезги. Как оракул, впервые предвидевший смерть.– Ладно, – сказал Дино, – ладно.Захлопнул дверь, отгородив их от пустой черной тишины за гранью, сел обратно на кровать и прижал к себе всхлипывающего Саваду вместе с одеялом.***Контуры комнаты все время плыли, но Фран увлеченно менял диоптрии в воображаемых очках, стараясь найти точку, в которой желаемое точно наложится на действительное и даст четкие линии. Батарея под подоконником была плотно обмотана грязной тряпкой, бывшим полотенцем, набрякшим от воды. То и дело на свисающем конце набухала капля и грузно падала вниз, пол под ней уже тоже вспух, и вода собралась во внушительную лужу. Фран, подобрав ноги, чтобы вода до них не добралась, пялился в окно, где в густом тумане ходили большие лупоглазые рыбы и проплывали невнятные силуэты – животные всегда удавались ему лучше людей. – Чего ты добиваешься? – нервно спросил Мукуро, открывая глаза на соседней кровати. – Телепатам показаны монотонные тренировки, это способствует душевному равновесию. Вы что, не слушаете профессора И-Пин? – голос прозвучал глухо и заунывно, будто туман замедлил звуки. Наверняка движения тоже вышли бы медленными, как покачивающиеся водоросли. – Равновесию? – переспросил Мукуро, и туман атаковал мгновенно: сгустился в маленькую космически плотную точку и клещом впился Франу в шею. Мир исчез, замер за мгновение до большого взрыва. И Франа вышвырнуло в реальность. – Больно вообще-то, – пожаловался Фран, поглаживая ранку. Мукуро лежал на своей кровати, драматично закрывая рукой глаза и лоб.– Не смей соваться в мое ментальное поле, у меня мигрень от твоих влажных фантазий. – Вы специально так сказали, да? Чтобы меня смутить? – Фран тоскливо шмыгнул носом. – А думаете, мне приятно сидеть тут два часа, пока вы с ней наговоритесь? Хром Докуро поселили на другом этаже, вместе с девочками, и как бы Фран ни надеялся, души погибших телепатов не тронули ее. Возможно, они просто приняли ее за свою, потому что живой эту Хром с рыбьим лицом назвать было нельзя. Пока они с Мукуро поднимались в свою комнату, Фран даже спросил, где взять такие большие монеты, чтобы положить ей на глаза, когда она наконец умрет, вряд ли она здесь у них выживет больше недели. А ведь если не положить, Харон не перевезет ее через Стикс, и тогда она вернется, а у Франа совсем нет на это денег. Мукуро отвесил ему подзатыльник и скрылся за ментальным щитом на несколько часов. Конечно, он разговаривал с ней, своей новой любимицей. – Фран, – предупреждающе произнес Мукуро. – Вы уже показали ей, что у вас под щитом? – Мукуро яростно взглянул на Франа одним глазом из-под руки. Фран понял: – А говорили, это интимный процесс. Кому вы еще показывали? – Мое терпение на исходе, – сообщил Мукуро, убирая руку со лба. – Ударите меня, и я расскажу ей, что вижу ночью, когда вы спите, – шантаж Франу обычно удавался средне, зато к ментальным атакам он демонстрировал большой талант с самого раннего детства. И все же шантаж тоже следовало практиковать, Фран любил доводить преподавательские рекомендации до абсурда. – Тогда мне стоит убить тебя раньше, – Мукуро сел на кровати и наконец взглянул на Франа прямо. А затем поинтересовался очень серьезно: – Ты предпочитаешь виселицу или утопление? Только не гильотину – не хочу видеть твою голову на этом твоем столбе с подарками. – Завтра будет арена, вы пойдете? – спросил Фран без всякого перехода и поежился – вдруг похолодало, очень резко, как войти из жаркого дня в погреб. Все потому что неожиданно навалился вечер, будто в чашу весов добавили перо, и та резко ушла вниз. А вечер означал страхи – за стенами уже слышались беспокойные шорохи и иногда – стоны. Всякое беспокойство приходит, когда за окном темно. Расшатанные нервы телепатов рождали чудовищ каждую ночь, и Фран с самого детства ждал, что однажды к нему постучится вечный странник, барон Самди, и у него будет лицо самого Франа. Для телепата нет врага страшнее, чем он сам. Убежать можно от всего, кроме смерти с собственным лицом. – Возможно, – уклончиво ответил Мукуро и потянул к себе плед. – Будете ставить на новеньких? – Меня не интересуют эти игры для идиотов. В комнату постучали, три коротких сильных удара. Фран сжался и попросил в колени: – Не открывайте, – но Мукуро уже распахнул дверь. Кровавая тень метнулась от порога вглубь коридора. Наверное, Мукуро ее вообще не заметил – в воображении Франа под кроватью все еще жили предполагаемые монстры.– Не к нам, – с каким-то разочарованием проговорил Мукуро и повернул ключ.– А Бьякуран говорит, ставить нужно на вас, – зачем-то сказал Фран.– Глупо с его стороны, – бросил Мукуро мрачно и явно ушел в себя. А через минуту на его губах появилась легкая улыбка – и Фран твердо решил разобраться с ядами, чем-то же намазали губы Джульетты, чтобы поцелуй получился смертельным, или это были губы Ромео, Фран не помнил точно. В общем, все умерли, в этом он был уверен.