Chapitre VI (1/1)

Тонкий шёлковый халат очень быстро полетел в другой конец комнаты. Я на секунду задержался, рассматривая его обнажённое тело под собой.Будь я проклят. Да. Под собой. Неужели мечты имеют свойство сбываться?И я чуть ли не каждый день видел его голым. Он, не смущаясь, выходил так из ванной комнаты, приходил на кухню утром, просто дремал в особо жаркие дни. Но в тот момент, его нагота стала для меня другой, совершенной. Похоже я сошёл с ума.Со мной было покончено, я влюбился. Стремительно и незаметно для себя. Просто в тот момент, нависая над ним, целуя его мягкие губы, такие нежные и сладкие, я понял, что люблю. Люблю, как никогда никого не любил. Что, каким бы бешеным, своенравным и отбитым он не казался, я пойду за ним куда угодно: на край света и в самое жаркое пекло. И это диковинное чувство, пьянящее. То, которое возносит на невиданные высоты и по щелчку пальцев расщепляет о твёрдую поверхность. А любил ли я хоть кого-то до него? Любил ли я вообще когда-то? Похоже нет.Казалось бы, между нами уже столько всего успело произойти: откровенного, пошлого, того о чём не принято говорить, но целовал он меня лишь во второй раз. И этот поцелуй отличался от прошлого: чувственный, глубокий, но не лишённый страсти. Он просто был другой.Лука целовал мою шею, спускаясь к ключицам, зацеловывая плечи, оставляя на коже мягкие укусы, а я терял связь с реальным миром. Его руки гуляли по моей спине, очерчивая лопатки, прослеживая позвонки, спускаясь к пояснице.Я бы хотел, очень хотел вам передать каково это, что делали его прикосновения со мной, как они разъедали меня, но это невозможно. Казалось, что на мне больше нет кожи, что он касается оголённых нервов. Я весь?— один оголённый нерв, готовый рассыпаться на тысячи нейронов.Извините, но я не буду рассказывать о долгих предварительных ласках, потому что это выше моих сил, потому что умру вместе с этими воспоминаниями. Скажу лишь, что те стоны, что вырывались из его груди, когда мои пальцы были там, где должны были быть, так отчётливо слышатся сейчас.И когда я мучительно медленно вошёл в него, в затылке что-то взорвалось: эйфория, окситоцины, фейерверки, звёзды?— называйте, как хотите. Я не знал о существовании подобного. Сознание, мысли, чувства, все резко стало таким острым.Он был подо мной, вокруг меня, во мне.В ту же секунду я упал лицом в изгиб его шеи, в подушки и, дыхание, кажется, совершенно пропало. Я не понимал ничего, я не знал ничего.—?Лу, Лука… боже, я не выдержу, я не выдержу долго,?— одного движения, одного его выдоха в тот момент хватило бы, чтобы всё закончилось так и не начавшись.И помните, я говорил, что ничего не может быть лучше его прикосновений ко мне тогда? Я соврал, боже, как же я соврал. Может быть лучше, вот это лучше. Это лучше всего, что я испытывал в жизни. Лучше утреннего кофе, лучше тёплого моря и обжигающего солнца, лучше мягкой кровати после бессонных ночей, лучше шелеста первой листвы после долгой и холодной зимы, лучше свободы и воли, о которой он так грезил, лучше самого сладкого вина. Он лучше всего, что существовало в моей жизни.Я чувствовал его полностью, близко настолько насколько это возможно. Мир вокруг стирался секунда за секундой. Я переставал слышать уличный шум, переставал чувствовать лёгкие дуновения ветра, ласкающие моё влажное тело, переставал видеть солнечный свет, чувствовать запахи весны. Я видел только его. Подо мной. Податливого, выгибающегося мне на встречу. Всё исчезло, словно в дымке, каком-то сумасшедшем бреду осталось только его неровное дыхание, постанывания, разгорячённое тело, цепкие пальцы на моих бёдрах, маленькие серебряные капли пота на шее, и багровеющая вздувшаяся венка на лбу, кофейные пряди, прилипающие к вискам и запах, ни с чем не сравнимый.Он не был как в глупых любовных романах цитрусовый или ванильный, он не пах свежей выпечкой, дождём и шоколадом, или летними цветами, не пах мятой или лавандой. Это был просто его запах: настоящий, не приторный, а чуть терпкий, даже грубый. Никогда в жизни не перепутаю ни с чем аромат его кожи.Я смотрел в глаза, поддаваясь своей главной слабости. В его бездонные, помутневшие, синеющие глаза, содержащие миллионы галактик, параллельных миров, в каждом из которых я обязательно влюбляюсь в него снова.Ха, смешно, я всегда представлял себе это совсем по-другому. Знаете, в юношестве в голове совсем другие образы, далёкие и не настоящие. Когда ты думаешь, что повзрослев твоя жизнь изменится, изменятся твои мысли и ощущения? Но вырастая, понимаешь, что ты всё такой же шестнадцатилетний мальчишка, только запертый в теле уже взрослого человека. Мы всё такие же дети, только с набором обязанностей и чужих ожиданий к себе. Ничего не изменилось. Прибавилось опыта, воспоминаний, может быть, понимания, но ничего не изменилось. Ты всё ещё мечтаешь о будущем, представляешь себя кем-то другим.И я думал, что это будет какая-нибудь вполне обычная девушка, может с работы или университета, а может та, которую я просто когда-то встречу в непримечательном месте. У нас завяжется разговор, мы сходим на пару свиданий, я провожу её и смущённо поцелую на пороге её дома. Я думал, что мой первый секс будет неловкий: с моей, скорее всего, будущей женой, с выключенным светом, в полной темноте, под простынями. Но не допускал даже мысли, что это будет с безумно красивым юношей, который меняет меня и мою жизнь, рядом с которым я теряю рассудок. Жаркий, страстный, умопомрачительно-яркий, на полу, в подушках, у открытого окна, в его парижской квартире. Со стонами в унисон, почти криками, судорогой в ногах и тёмными пятнами перед глазами. До этого дня я смел лишь робко мечтать о моём имени на его устах в самый будоражащий момент.Я взял себя в руки и выпрямился, перенося весь вес только на ноги, приподнимая его бёдра, оглаживая большими пальцами выступающие тазовые косточки. Тогда я понял какой же он всё-таки изящный, лёгкий. Несмотря на всю его силу, стержень и бойкость, в тот момент, в моих руках он был хрупкий.Сделал несколько размеренных движений, не торопясь, пытаясь привыкнуть к искрам в глазах, а затем нашёл нужный ритм, не слишком быстрый, но такой чертовски правильный. И пиздец, это и правда не продлилось долго. А что вы хотели? Это был мой первый раз, а он был такой… Ох ебанная жизнь… Такой сексуальный, разгоряченный, волнующий и… Я не могу подобрать слова. Я готов был закончить ещё в тот момент, когда он просто попросил.Его изящные тонкие пальчики, скользящие по собственному члену, приоткрытые, высохшие от учащённого дыхания, губы, дёргающиеся плечи?— последняя капля. Я дёрнулся назад, а Лука почувствовал:—?Внутрь. В меня,?— он обвил ногами сильнее, толкаясь навстречу, насаживаясь максимально глубоко. Я почти зарычал и силы стремительно покидали, в глазах на мгновение потемнело, но мне было так плевать, я бы не расстроился, если бы отправился на тот свет прямо там.—?Элиотт,?— вскрикнул Лука и его тело натянулось как тетива, спина выгнулась, сквозь кожу стали видны очертания идеальных рёбер, он ударил кулаком о деревянные половицы, а затем обмяк, отдаваясь мне целиком,?— мой… мой,?— в экстазе шептали его губы.—?Твой, теперь твой,?— произнёс беззвучно.И это была правда. Отныне я всецело его. Он пленил меня: моё тело, мой разум и мысли, моё сердце.Я сполз с него, падая на холодный и жёсткий пол рядом, чтобы остыть, почувствовать физическую связь с миром.Мы лежали, тяжело дыша, разглядывая ажурную лепнину на потолке его комнаты, такую же ветхую и осыпающуюся, как все те устои, против которых он боролся.—?Что будет через 2 недели? —?первое, что смогло собраться из набора отдельных звуков в моей голове.—?Не знаю, да и думать об этом не хочу. Знаю только одно, я не позволю вернуться прошлой жизни, я не позволю этому закончиться, не позволю тебе уйти,?— нотки оставшейся внутри злобы всё еще звучали в его голосе.Я перевернулся на бок и не заметил, как задремал. Организм решил это за меня.Не знаю, что делал он, пока я спал, но проснувшись ближе к вечеру, когда на город уже вовсю опустилась тьма, увидел его сидящим на полу у стены, напротив. Его тело прикрывал небольшого размера холст, кисть в зубах и одна поменьше за ухом.Лука легко и непринужденно что-то рисовал. Его правое бедро всё было разноцветное. Он смахивал ненужный избыток положенной краски пальцем, а затем обтирал о ногу. Мазки виднелись и на подбородке, ладонях, плече.Боже, я точно не сплю? Я будто живу совершенно в другом мире, не том простом, обычном и сером, в которым провел 23 года своей жизни.—?Что ты рисуешь? —?он слегла вздрогнул, поднимая на меня глаза.—?Неважно, может быть покажу когда-то потом,?— он отставил холст в угол, аккуратно прислоняя его краем к стене, отворачивая рисунок.Смотря на него, я мысленно несколько минут проматывал всю нашу встречу, первый день и вспомнил одну деталь, о которой благополучно забыл за все время пребывания здесь.—?Лука, что на той пленке? —?внезапно спросил.—?Чего? Какой ещё пленке? —?он поморщился, недоумевая, сдвигая брови к переносице.—?Той, что мы украли в Синематеке.—?О, нихуя! У нас же есть пленка,?— он встрепенулся, подскакивая на ноги,?— она в прихожей? Она в прихожей! Вставай, одевайся, я обязан показать,?— и он выскочил в дверь, по-видимому, помыться.~~~Не знаю сколько было времени. Само понятие время рядом с ним перестало иметь значение. Ведь не было куда спешить, куда торопиться, была просто жизнь, этот час и этот момент.Только выходя из дома и переходя площадь поперёк, я обратил внимание на главные часы, уже давно перевалило за полночь. Чтобы добраться до того места, в которое он собирался меня отвести нам нужно было просто выйти на площадь Монпарнас перед домом и пойти по ответвляющейся от неё улице Ренн, почти до упора. Прогуливались мы неспешно, я разглядывал город. Забавно, провёл тут уже больше двух с половиной недель, а даже не успел ничего рассмотреть. Всё время я проводил с ним, в квартире. Да и если честно, в какой-то момент я стал забывать где я. Только вот так, выходя поздней ночью или ранним утром по каким-то делам, которых обычно никогда не было, вспоминал, что всё-таки нахожусь в Париже. В потрясающе-красивом, старом и невероятно атмосферном городе. И все его ночные огни и жизнь в считанные минуты окутывала и пропитывала романтизмом. Я знал, подсознательно знал, что для меня нет города важнее.Наш путь занял не больше двадцати минут и вот мы стоим на пороге кинотеатра L’Arlequin. Это был один из знаменитых кинотеатров города, он, конечно, пользовался далеко не таким интересом и спросом у молодёжи как Синематека, но скорее лишь от того, что тут показывали другое кино. И вы думаете, мы просто купили билет, открыли дверь и прошли в холл? Если бы всё было так просто.Лука повёл меня к краю здания. За поворотом, в каком-то маленьком переулке он остановился. На стене, почти в двух метрах над нами начиналась лестница, ведущая, очевидно, на крышу.—?Подсади,?— он прислонил бобину к стене и закатал рукава пиджака. Черт, как ему шли все эти пиджаки, чуть большего размера чем нужно, пошитые явно не по его узким плечам и тонкой талии, но в них он выглядел потрясающе.Я присел, а Лука забрался мне на плечи. Всё такой же лёгкий. Пару секунд и он уже карабкается по лестнице. Слава богу, лезть надо было от силы этаж, там начинался длинный и широкий парапет, раскинувшийся вдоль всего здания. Я подкинул ему плёнку, а затем последовал за ним. Мне влезть было чуть сложнее, но с третей или четвертой попытки удалось-таки подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы ухватиться за лестницу. Хорошо никого не было поблизости, чтобы нас поймать. Но, это не будет открытием, тревожило это только меня, Лука об этом даже не задумывался.Он приоткрыл небольшое окно второго этажа, и мы пролезли внутрь.—?Один знакомый Жориса работает здесь, и всегда оставляет это окно открытым,?— я не успел даже что-то спросить.Внутри естественно было темно, кинотеатр закрыт. Лука вел по памяти, словно хорошо знал это место. Через пару минут глаза привыкли и я стал различать силуэты и очертания помещений. Мы оказались в большом зале.—?Выбирай и занимай место, я скоро вернусь,?— кинул он и с вместе с этим скрылся в двери сбоку.Я сел где-то в середине зала, чуть ближе к последним рядам. На самом деле, не очень любил кинотеатры, но, когда бывал, всегда пытался выбрать именно этот ряд. Отсюда всегда хорошо видно экран и, ну, мне просто нравилось. Разве нужно объяснять почему ты выбрал то или иное?Пару минут не происходило ничего, я слышал только отдалённые шаги и какое-то шуршание в глубине здания, а потом тихие маты. Уверен, что тихими они казались только здесь. Через несколько минут луч света озарил белое полотно передо мной. Чёрно-белая заставка побежала по экрану. ?à bout de souffle?*.—?На самом деле, в этой плёнке для кого-то нет ничего особенного,?— я не заметил, как Лука появился в соседнем кресле,?— это просто фильм, но мой любимый фильм.Начали меняться кадры, появился молодой Жан-Поль Бельмондо и несравненная Джин Сиберг.—?Я смотрел его несколько раз и готов смотреть ещё и ещё. Наверное, именно этот фильм изменил что-то во мне, заставил очнуться,?— Лука заворожённо уставился в экран, ловя каждый кадр, комментируя его.Чёрт меня дери, я такой противоречивый придурок. Упоминал, что не буду цитировать его монологи о кино, ведь, ну, боже, кому они вообще нужны, да? Но этот фильм.Этот фильм?— это он.И я не прошу и даже не советую его вам смотреть, ведь он очень своеобразный и самобытный. Дуэт Годара и Трюффо (да, да, снова непонятные французские фамилии. Режиссёры-современники, слишком важные персоны того времени) всё-таки сделал своё дело и отложил на нём свой авторский отпечаток. Это авторское кино, но ярый представитель ?новой волны?. Это не Голливуд, не массовое кино, ты не включишь его занимаясь другими делами и здесь всё не заканчивается хорошо, но тогда это бы не была French: La Nouvelle Vague**. Но просто знайте, что есть такой фильм, очень важный для него. Для меня. Для нас.—?Главная ?звезда? в этом фильме сам Париж, современный, живой, такой какой он есть,?— с огнём в глазах рассказывал он,?— Годар и Трюффо писали сценарий прямо на улицах (съёмочной площадке) перед каждым съемочным днём, фактически ?на колене?, представляешь? Нарратив, как и монтаж фильма странный, сложный и рваный, но это революция против неестественности и театральности, нарушение привычных правил и норм, это поиск новых идей.Это всё то, за что стоял он сам.—?Этот фильм?— лёгкость, молодость и свобода. В нём вся жизнь с её преимуществами и недостатками. И диалоги в них,?— он довольно покачал головой,?— и поэтому я хотел показать тебе его. Я уверен он войдёт в классику французского кино нашего века.Знаете, я просто оставлю тут две цитаты из ленты, которые отозвались во мне тогда, которые, как мне показалось, описывали его в моих глазах:?Грусть?— это глупо. Я выбираю небытие. Это не лучше, но грусть?— это компромисс. А мне нужно всё или ничего.??— Чего бы вы хотели достичь в жизни?—?Стать бессмертным, а потом… умереть.?Я только сейчас задумался. Интересно, а какова вероятность того, что всё пошло бы по-другому? Какова доля судьбы и случайности? Если бы он поступил не в Нантер; если бы не посмотрел именно этот фильм, а пошёл на более ранний сеанс; если бы он не стал таким? В тот день вытянутая рука памятника была бы пуста, а я прошёл мимо площади.Дурная тема, не будем о вечном и философском, повторюсь, я сюда не трактат писать пришёл.Все полтора часа Лука практически не отрывался от экрана, а я смотрел с ним, потому, что это было важно. Лишь иногда я бросал взгляд в его сторону. Мне нравилось наблюдать за ним увлечённым, он выглядел таким живым и влюблённым, горящим тем, во что верит.Кстати, посмотрев фильм, чуть позже ещё раз, я понял почему. Почему он взял тогда именно эту плёнку, почему он решил показать его мне. Это фильм не только он, этот фильм?— мы.Главный герой?— циник, не видящий никаких границ, говорит то, что думает. Он человек-действие, борющийся за свою свободу с окружающим миром, бегущий от ограниченной жизни на ?последнем дыхании?.И она?— романтичная, не обожжённая реальностью, из чужой страны, цитирующая писателей и мечтающая стать одной из них.Как прозаично.На финальных кадрах, Лука закурил, как и главный герой, возвращаясь ко мне, выплывая из того экранного мира в наш реальный.Пару минут он медленно курил, гоняя какие-то свои мысли, иногда улыбаясь сам себе, а я переваривал увиденное.—?Знаешь, что за мелодия играет? —?побежали титры, а он резко обернулся ко мне.—?Нет,?— откуда я мог знать?—?Оно и к лучшему,?— Лука затушил сигарету о подошву всё тех же лакированных ботинок и склонился ко мне, что-то неразборчиво бормоча, а затем начал целовать шею, снова, как утром.Это явно уже больше не было игрой. Всё снова происходило очень стремительно.Пропуская пальцы под тугой ремень, ослабляя его, и стаскивая с меня наполовину штаны, он неспешно принялся ласкать меня рукой, а я просто прикрыл глаза от наслаждения, откидывая голову на спинку.А затем он встал и перебрался ближе. Расставляя колени по обе стороны от моих бёдер, нависая так, что пришлось закинуть голову. Он приспустил брюки и сел практически мне на живот. Он ёрзал, потираясь о меня ягодицами, разжигая.—?Я так хочу тебя,?— сорвалось само. До этого дня я не знал, что значит хотеть кого-то, хотеть по-настоящему: до одурения, до потери контроля над собой и своими желаниями.—?Оближи,?— Лука протянул три пальца к моим губам, а я выполнил его просьбу.Он завёл руку за спину и снова коснулся меня, обводя влажными пальцами от основания к верху.—?Я никогда не встречал кого-то похожего на тебя,?— он привстал, а затем опустился, снова впуская меня в себя, до конца. Я зажмурился и вскрикнул. Охуительно узко, горячо, близко. Сукин сын. Всё, о чём думал парой секунд ранее, улетучилось.—?Никогда не видел такого как ты,?— он приподнялся и опустился снова, дёргая бёдрами чуть вперёд, выворачивая меня наизнанку.Не знаю, что это было, может адреналин играл, но в какой-то момент, мне показалось, я озверел. А ещё я не знал, правда ли было жарко в помещении или это мы горели так друг от друга.Двумя пальцами, рывком сорвал все пуговицы на его льняной, явно дорогой рубашке, позволяя себе вновь и вновь любоваться его грудью и напряжённым животом. Одной рукой я силой впивался в его мягкие ягодицы, а другой прослеживал влажные дорожки, бегущие от шеи вниз.Ночь, кинотеатр, который буквально пару часов назад кишел людьми: парочками, молодыми и взрослыми, с детьми и поодиночке, а сейчас здесь мы, вдвоем, в полумраке, освещаемом лишь одним большим белым лучом проектора, падающим на экран, на котором уже давно ничего нет.Он на мне, опускается и поднимается, все быстрее, живее, стонет все громче и впивается короткими ногтями больно, но не так, чтобы обращать на это внимания, в плечи.Разве мог я себе когда-то такое представить? Нет, ни за что, ни в одной даже из самых откровенных своих мыслей.Я, поддаваясь каким-то диким, животным и незнакомым себе инстинктам трахал его в пустом зале, на стенах которого вряд ли когда-то оставались такие звуки.Твою мать, как это было хорошо, как жарко и страстно.—?Сильнее, пожалуйста,?— как-то слишком хрипло и рвано вылетело из него, так, что я даже не сразу смог различить слова.И когда сделал грубый, быстрый толчок, уже не контролируя ни силу, ни скорость, вообще ничего?— он закричал, громко, почти оглушающе, грубо.Господи, неужели это я? Я заставлял его так кричать, биться в конвульсиях и дрожать?Лука начал падать назад, казалось почти теряя сознание, я подхватил его ладонью и прижал к себе. Мы кончили. Я в него, он на мой живот.Черт. Черт. Блядь. Нельзя вспоминать такие вещи. Кажется, я не дышал пока записывал. Ладно. Надо остыть и перекурить.Домой мы вернулись, когда уже светало. Плёнку Лука оставил там, прямо в киноаппаратурной, не задумываясь о ней. Видимо вся важность её была именно в том, чтобы показать мне.Той ночью я засыпал в его постели, обнажённый, поверх всё того же фиолетово-алого, только скомканного, покрывала, слушая размеренное дыхание.—?Элиотт, ты первый,?— последнее, что я услышал, проваливаясь в сон.