Расстояние (1/1)
Меня к Элю не пускали.Когда в холл, где я ждал все это время, вошла медсестра, я уже не знал, куда себя деть. Женщина неподходяще для ее работы неторопливо прошествовалав моем направлении, видимо, воображая себя сказочной принцессой на королевском балу, правда одета она была не в роскошное платье, а в белоснежный халат. И также вальяжно с ноткой непонятно откуда взявшегося превосходства (хотя, понятно, это же она ведает ключами от жизни и смерти, только в ее власти – впустить тебя или нет) в голосе спросила:- Вы – родственник того блондина, которого сегодня привезли?- Не совсем, я его друг, - ответил я, запоздало подумав, что если бы я сказался родственником Эля, меня бы точно пустили, а так… К тому же, плебейка, она назвала Ноэля блондином, то же самое, что назвать Акрополь сараем; у моего ангела волосы цвета солнца. И все же женщина кивком предложила мне следовать за ней и сопровождать меня к его палате, великодушно, позволив войти. Скрипнула дверь, и Дор вошел в больничную палату, ничем не отличающуюся от миллиона остальных. Я с трудов открыл глаза, услышав скрип открывающейся двери. Странно, веки не желали подчиняться, поднять их мне удалось лишь огромным усилием воли. Все тело болело, я не мог пошевелиться, только чувствуя холод каждой клеточкой, будто вместо крови в мои вены впустили ледяную родниковую воду. Вокруг что-то попискивало, жужжало и стрекотало, мешая сосредоточиться. Видел я как через облако тумана, но все же вошедшего человека разглядел. Потом пришло узнавание. Дор! Я хотел это выкрикнуть, но получилось только что-то вроде слабого стона. Ожила память, и я вспомнил свой полет, поначалу столь величественный, что, кажется, я сейчас устремлюсь навстречу облакам, но падал я тогда не вверх, а вниз, и полет сменился болью, заставляющей сердце останавливаться, а жизнь во мне – застывать. И это лицо, склоненное надо мной, лицо моей судьбы.- Дор, - чуть громче позвал я. Он смотрел на меня как на долгожданный и желаемый подарок на Рождество, и глаза его сияли от счастья, что я жив, что он здесь, со мной.Дор сел рядом и спросил с улыбкой:- Ты как?- Все болит, но в то же время не чувствую своего тела, а, может, мне только кажется, – честно ответил я и попытался улыбнуться, но даже от такого мизерного усилия судорога прошла по всему телу.- А ты что здесь делаешь? Разве тебе никуда не надо?- С ума сошел? – с дурацкой ухмылкойвоскликнул Дорин. – Ты тут помирать изволил, а мне что делать прикажешь? Плюнуть на все и поехать домой?! Ни за что! Я правда очень хотел еще хоть немного посмотреть на него, но, видимо, сказались обезболивающие, которыми меня здесь напичкали, глаза закрылись сами собой, и прежде чем заснуть, я все же успел прошептать: ?Значит, ты не уйдешь??, и такой же тихий ответ: ?Да?. Я проснулся, хотя мне этого не очень-то и хотелось, боль тут же дала о себе знать, заставив вздрогнуть, отчего сделалось только хуже. Дор, свесив голову на плечо, прикорнул на стуле у моей постели. Я улыбнулся краешком губ. Значит, его не выгнали, он здесь, со мной, от такого даже боль отступила, я уверен: ничто кроме его тепла не в силах меня излечить. Я собрал всю волю в кулак, заставляя себя пошевелить рукой. Мне до безумия хотелось коснуться Дора, хотелось хотя бы секундного ощущения того родного, привычного тепла, что, казалось, взорвусь изнутри. Я потянулсяк нему, мешала вгрызшаяся в мою вену игла капельницы, она болью тянула меня назад, делая пять сантиметров между мной и Дором непреодолимым расстоянием. От своей беспомощности я едва не расплакался: я же умру, если не дотянусь!?Не дотянулся ?, - подумал я, теряясознание. Иногда расстояние в пять сантиметров бывает длиннее сотни километров. Все шло нормально. Так говорил доктор, так говорили медсестры, каждый день ко мне наведывающиеся. Только Дор молчал, грустно улыбаясь. Я поправлялся, кости срослись более-менее, правда мне сделали три операции и вставили в ногу дурацкий железный штырь, но ?все шло нормально?, и я выздоравливал. Дор приходил и сидел со мной, почему-то боясь коснуться. И я почти физически чувствовал, что расстояние между нами растет и ширится, вскармливаемое непониманием и жалостью. Во всем я винил себя, почему-то мне казалось: преодолей я тогда злосчастные пять сантиметров, все было бы иначе. Я не умер, когда услышал, что не смогу больше танцевать. Потому что не поверил. Но когда мне разрешили встать, все сомнения испарились, моя нога мне больше не повиновалась, я не смог бы сделать ни одного па, и мелодия в моей голове, преследующая меня с детства, затихла, будто осознав свою неуместность. Я плакал, плакал и плакал, я хотел умереть, и на время даже забыл о Доре. Как я мог? Не замечая, что он с каждым днем все мрачнее и мрачнее, я ушел в себя, чтобы оттуда презрительно наблюдать за миром и его обитателями, казавшимися такими счастливыми и беззаботными. Мы почти перестали разговаривать с Дором, ему трудно было выдерживать мое гнетущее настроение, но все его попытки вернуть меня миру были тщетны, тогда Дор в ответ тоже замкнулся. Так началось наше взаимное отдаление. Через неделю, когда он привез меня домой, расстояние между нами уже стало непреодолимым. И с каждой минутой бездна все ширилась, пока мы оба не остановились в недоумении, не зная, как преодолеть эту пустоту, и возможно ли такое сделать вообще.