9. Трое суток до приговора (1/1)

Наверное, прошла целая вечность, прежде чем разбойнику, которого напоследок едва не придавило обломком стены, удалось выбраться из рва и вытащить за собой почти бездыханную девушку. Он в изнеможении растянулся у края, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Мысль о погоне казалась забавной. Но в последние дни Робин слишком часто сталкивался с тем, что все его шаги словно заранее продуманы и предугаданы кем-то. Если он собирался вообще что-то делать, медлить было нельзя. Разбойник встал, поднял на руки Марион и, пошатываясь, направился к колодцу у дороги. Руки девушки были все еще связаны куском оборки. Робин освободил их и, смочив ткань в холодной воде, провел по ее закопченному, грязному лицу. Она не пришла в себя. Робин обнял ее еще крепче, прижался щекой к щеке и какое-то время просто слушал, как она дышит. – Все будет хорошо, Марион, – прошептал он. – В Бернисдельских пещерах живет лекарь Синий Дрозд. Он поможет тебе...Так и не дождавшись никакой реакции, разбойник тяжело вздохнул, вновь поднял девушку на руки и прямо через поле побрел к Бернисдельскому лесу. Иногда он опускал свою ношу на землю и растягивался рядом, собирая силы, которых оставалось все меньше. Ночь была на исходе, а он покрыл едва ли одну четвертую часть расстояния до пещеры Синего Дрозда. Глубокий овраг, на дне которого разросся орешник, служил границей между владениями Марион Ли и сэра Стефана. Робин решил сделать привал – дальше лежала земля его врага. Он осторожно спустился в овраг, наломал веток, устроил из них ложе для Марион, плотнее закутал ее в теплый плащ, свернулся рядом и уснул. Когда он проснулся, солнце уже опускалось за горизонт. Марион сидела рядом, подтянув колени к груди и крепко обхватив их руками. Разорванный ворот платья сполз на одну сторону, обнажив худенькое плечо. Плащ лежал на земле, но она не пыталась его поднять, только мелко дрожала от холода. – Марион! Любимая, – Робин рывком сел и хотел обнять ее. Она вздрогнула, почти шарахнулась от него и лишь потом повернула голову. Бледное лицо ее было странно неподвижным, а зеленые глаза, такие живые прежде, темными и глубокими, как два омута. И абсолютно пустыми. У Робина защипало в глазах и ком подкатил к горлу, так что он едва смог произнести: – Это я, Робин. Не бойся. Все будет хорошо.– Я думала, ты погиб, – хрипло прошептала она и поморщилась. Разбойник подумал, что она сорвала голос, когда кричала. – Ну, можно сказать, что так и было. Почти, – он встал с земли и устроился на корточках перед ней, заглядывая в глаза. – Но теперь я жив, и мы идем к лекарю.Она не ответила. Тогда он осторожно поднял плащ и снова застегнул его на ее плече.– Нам надо идти, – повторил он, поднялся и потянул девушку за собой. Она послушно встала, даже сделала несколько шагов, после чего оступилась, покачнулась и – Робин едва успел ее подхватить. Мысленно обозвав себя ослом ростовщика, разбойник устроил ее на руках поудобнее и двинулся дальше. Марион молчала. Она никак не отреагировала на его помощь и, кажется, вовсе перестала осознавать, что рядом кто-то есть.Было далеко за полночь, ущербная луна заходила, когда ноги окончательно отказались служить Робину. Он опустил девушку прямо в густую поблекшую траву и, едва его голова коснулась земли, забылся глубоким сном. Его разбудило солнце. Оно стояло высоко, и его лучи были не по сезону горячими. Марион лежала рядом. Он был уверен, что вчера ночью она заснула у него на руках. Но сейчас она была без сознания, и голубоватого оттенка бледность ее лица испугала Робина. Он уже не думал ни об отдыхе, ни о еде, ни об укрытии от солнца и от врагов. ?Быстрее! Только быстрее. Успеть, пока в ней еще теплится жизнь!?Бернисдель вставал величественной громадой впереди, но до него еще было далеко. Солнце жгло немилосердно. Очень скоро Робина стала мучить жажда, по лбу и спине заструились тонкие соленые ручейки. Они лизали ожоги и ссадины, заливали глаза; Марион с каждым шагом казалась уставшим рукам все тяжелее и тяжелее. Он часто спотыкался, останавливался, чтобы перехватить свою ношу, заглядывал в бледное лицо и стискивал зубы, борясь с отчаянием. Все чаще на грудь девушки падали большие грязно-розовые капли: здесь был и пот, и грязь, и кровь, были и слезы…К вечеру он добрался до леса. На опушке журчал ручеек, так похожий на своего собрата из Шервуда. Робин уложил Марион на траву, а сам окунул лицо в холодную серебристую воду и пил, пил не останавливаясь. Потом еще какое-то время подождал, пока журчащий поток омыл его виски и почти унес из них мучительный стук, терзавший его весь день. Немного взбодрившись, он поднял голову и встретился глазами с Марион. Очнувшись, она перевернулась на живот и смотрела, как он пьет.– Мне… – с трудом выговорила она. – Воды…Он подтащил ее к ручью, помог попить и умыться. Они устроились на ночлег здесь же, на опушке, под большим раскидистым деревом. Робин развел костер. Сильная усталость, голод или холодное умывание были тому причиной, но на этот раз он долго не мог заснуть. Марион тоже не спала. Она сидела, прижав колени к груди и глядя в огонь, а потом легла, устроившись почти в той же позе. Робин пытался заговаривать с ней, но она молчала, и ему стало страшно. Он решил во чтобы то ни стало добраться завтра до пещеры лекаря. ***Проснулся Робин с рассветом. Марион еще спала. Наверное, спала, потому что, когда он склонился над ней и тронул за плечо, она открыла глаза. Их выражение разбойнику не понравилось, но он заставил себя улыбнуться.– Доброе утро, дорогая. Если позволит святой Кесбет, сегодня будем на месте, – произнес он как мог бодро. Она не ответила, и он, скрепя сердце, помог ей дойти до ручья. Они по очереди сделали несколько больших глотков, после чего Робин поднял девушку на руки и, пошатываясь, углубился в лес. Его вчерашний страх оказался не напрасным. Марион впала в какое-то тяжелое оцепенение, которое, по мнению Робина, было еще хуже обморока: она смотрела прямо перед собой пустыми, невидящими глазами, не разговаривала и почти не двигалась. Единственным плюсом было то, что теперь, когда Робин нес ее, она обнимала его за шею. Мелкие рыжие кудряшки щекотали кожу, и разбойник упрямо твердил себе, что все еще можно исправить. Вечер вновь опускался на землю, когда тайные тропы вывели едва живого Робина к тому же говорливому ручью, у которого они останавливались на опушке. Можно было долго петлять по лесу вдоль его берега – это был еще один путь к небольшому озерцу у подножия гор. Здесь рождался ручей, здесь же, на берегу озера жил мудрый человек по имени Синий Дрозд. Сам он называл себя лекарем, но большинство тех, кому он помог, считали его настоящим колдуном, хотя и отзывались с огромным почтением.Синий Дрозд стоял на берегу, задумчиво глядя, как последний луч заходящего солнца резвится в струях маленького водопада, ниспадающего в озеро. Определить его возраст было невозможно: ему могло быть сорок, могло быть и шестьдесят. Суровое худое лицо, пепельно-серые седые волосы и живые, проницательные синие глаза, которые почти зачаровывали тех, кто встречал его. Он был невысок, но крепок, носил одежду из сукна сочного синего цвета и на плече у него очень часто сидел ручной дрозд, оперение которого имело необычный васильковый оттенок. Робин вышел из леса на берег озера. – Я рад приветствовать тебя, Робин Гуд из Шервуда, – сказал лекарь, отрываясь от созерцания водопада и устремляя взгляд на разбойника. – Тебя не так легко убить, как утверждают герольды шерифа. Робин сделал еще несколько шагов, колени его подогнулись и он опустил Марион к ногам Синего Дрозда.– Помоги ей, господин мой! Я жив, но силы мои на исходе. – Что с ней? – лекарь склонился над девушкой, окинул внимательным взглядом след от удара на лице, порванное платье, синяки на теле, которое едва прикрывал плащ стражника ноттингемского гарнизона… Губы его тронула горькая усмешка. – С ней случилось то, что должно произойти с каждой девушкой, но она пережила это не по своей воле, – он поднял Марион на руки и добавил, снова взглянув на парня: – Искупайся и попей молока. Я позову тебя. Синий Дрозд унес Марион в пещеру. Робин тяжело, со стоном перевел дух, медленно поднялся на ноги и побрел к озеру, на ходу снимая с себя одежду. Вода была холодная, но мягкая и зовущая. Она словно пела, играя у его ног. Он входил все глубже, и она становилась все нежнее, все звонче звучал ее голос. Она успокаивала, уносила усталость, снимала боль физическую и даже притупляла душевную. Робин медленно плыл, рассекая волшебные воды сильными движениями рук. Повернув к берегу, он увидел девочку лет четырнадцати. Он хорошо ее знал. Это была немая Лорелей, верная помощница Синего Дрозда. Легкая и изящная, она появлялась и исчезала, словно сказочное существо. В ее больших печальных глазах таились недетская мудрость и понимание. Одно ее присутствие, казалось, облегчало страдания. Было еще довольно светло, и Робин видел, как она поставила на плоский камень на берегу глиняный сосуд с отваром мыльного корня и положила чистую одежду. Потом, встретившись взглядом с разбойником, девочка застенчиво улыбнулась и пошла назад к пещере, на ходу собирая его разбросанные вещи. Он поплавал, вымылся, оделся. Таким, освеженным и приободрившимся, Лорелей встретила его на берегу и усадила к огромному пню, на котором, как на столе, стояли кувшин молока и кружка. Сама же, встав за его спиной, принялась разбирать и причесывать его длинные черные волосы. Долго и ласково колдовали ее маленькие чуткие руки с частым гребнем над его головой, но они словно забрали дурные мысли, сомнения, страхи. Возвращались силы, возвращалась надежда. Сжимая кружку в ладонях, Робин следил, как в небе таял сизый дымок, похожий на туман, струившийся над прорубленным в скале камином. Мысли его, как и взгляд, блуждали во влажной голубой дали. Но вот из пещеры вышел Синий Дрозд, и Лорелей поспешила полить ему на руки. После этого лекарь вернулся в пещеру, жестом пригласив Робина следовать за ним. Каменное жилище было просторное, теплое и чистое. Посредине пещеры стоял большой стол, над ним на цепи висел светильник. Огонь его сливался с огнем камина и озарял скромную обстановку. Но не очаг и не ложе в глубине пещеры, где сейчас, укрытая шкурами, спала Марион, невольно привлекали к себе внимание, а множество засушенных трав и кореньев, развешенных по стенам, разнообразная, подчас диковинная посуда, птицы, привязанные под потолком в углу к жердочке… Робин замер на пороге в невольном почтении, словно в первый раз увидел все это. Синий Дрозд налил в две кружки горячий травяной чай.– Выпей, сынок, – тихо сказал он, протягивая одну кружку разбойнику. Тот наклонился и потянул носом густой аромат, исходивший от напитка. – Мне кажется или здесь на самом деле есть чабера, господин мой? У меня от нее разболится голова, а я хочу поговорить с тобой.– Пей. Сегодня чабера – твой союзник. Тебе понадобятся силы для этого разговора.Кровь снова отхлынула от щек Робина. Он взял из рук лекаря кружку и, обжигаясь, сделал несколько глотков. Сам Синий Дрозд пригубил чай и начал с видимым усилием.– Тело ее почти здорово. Я полностью исцелю его через три дня. Но душу девушки я исцелить не властен. Только ты можешь помочь Марион, сынок. Твоя любовь, твоя нежность.– О, я готов! Я очень сильно люблю ее. Я сделаю все, что в моих силах.– Но хватит ли у тебя сил?Лекарь отошел к камину и несколько мгновений смотрел в огонь. Робин не сводил с него глаз в ожидании приговора.– Крепись, сынок. Марион беременна.– Что? – разбойник подскочил к нему, схватил за плечи, развернул и взглянул в глаза. – Что ты говоришь?.. Ты ошибся!– Крепись, Робин. Ты давно и хорошо меня знаешь. Я могу заблуждаться в том, чем человек болен, но определить смерть и зарождение жизни способен с первых минут и совершенно безошибочно, – он взглянул на спящую Марион и добавил чуть дрогнувшим голосом: – Я ощущаю биение этой жизни, слышу новую мелодию, которая вплетается в музыку матери, но звучит отдельно... Свет померк в глазах Робин Гуда. Он со стоном опустился на табурет у огня и прижал ко лбу стиснутые кулаки. – Да, я знаю тебя, Синий Дрозд…Лекарь сел рядом и положил руку ему на плечо.– Иди спать, сынок.– Нет, – Робин покачал головой. – Какой сон! Если бы ты знал, господин мой! Ведь это все, в конечном счете, из-за меня. Лучше бы мы с ней тогда вместе отравились: умерли бы счастливыми… Мне не уснуть. – Уснешь. Тебе нужен отдых, да и чай, знаешь ли, не с одной чаберой заварен, – он лукаво улыбнулся одними глазами. – Скажу тебе напоследок только одно, даже если мои слова покажутся тебе жестокими. Сделанного не воротишь – смотри вперед.