Часть 4 (1/1)

Жизнь при этом, казалось бы, шла как по маслу. От Бекки можно было больше не прятаться, — это не значит, что мы хвастались ей своими достижениями, разумеется. Просто больше не скрывали особо, чем занимаемся, а она сновала по дому, наводя в нем порядок и уют и время от времени возвращаясь к своему шитью. На столе у нас теперь всегда была вкусная домашняя еда, старый дом, в окна которого были видны надгробия, а в трубе злобно выл по вечерам ветер, еще в большем количестве, чем прежде, украсили уютные лоскутные подушечки, яркие занавески и живые цветы из сада. Оказывается, Бекки любила музыку и часто ставила теперь старые потрескивающие пластинки. Я почти сумел расслабиться и избавиться от кошмаров и в один из таких вечеров учил Бекки танцевать. У нее неплохо получалось, и в итоге она счастливо смеялась, опустив в медленном танце под звуки старого джаза голову мне на плечо. Волосы у Бекки были распущены, они оказались мягкими, как шелк, пахли полевыми цветами, и я окончательно оттаял.Когда мне было сложно влюбляться?Музыка, цветочный аромат и танцы порядком вскружили мне голову и почти заставили забыть о дьявольской сыворотке Герберта у Бекки в венах.Что до самого Герберта — он, конечно же, зорко следил за нами обоими, но при этом словно опять ушел в свои заботы. Натаскал из морга рабочего человеческого материала и теперь мастерил по ночам человеческую восьминожку — понятия не имею, зачем ему сдалась подобная тварь, похоже, экспериментов с конечностями ему не хватило. С восьминожкой возникла проблема, касающаяся нехватки материала, которую мы довольно быстро решили, прогулявшись с лопатами и пилой по кладбищу и выбрав могилу посвежее… Нет, просто повторю, мы не единственные кладбищеские вандалы в Аркхэме, и вообще занимались таким нечасто!.. И один Герберт тоже нечасто… Я надеюсь. В итоге мы все равно остановились на шести ногах вместо восьми. Я никогда не поддерживал подобные эксперименты Герберта, но чем бы безумный ученый ни тешился, лишь бы не совался в очередной раз к живым людям, так что тут я пошел на уступки. Получившийся монстр замечательно быстро бегал и больно пинался, абсолютно не слушался, в отличие от пальцеглаза, и Герберт, пока мы гонялись за удравшей восьми… шестиножкой по кладбищу, бормотал что-то на тему того, что все-таки мозг, пусть и самый примитивный, иным его творениям явно не повредил бы.Наверное, к тому моменту я слишком расслабился и перестал задумываться о том, что меня так привлекло в Герберте Уэсте изначально — этот человек мог бы действительно победить смерть, а что делал я рядом с ним? Потакал его безумию. Правду говорят о сумасшествии: им слишком легко заразиться, и я, в таком случае, уже давно был заражен болезнью Герберта — или просто слишком очарован ею.В случае с Бекки опыты Герберта впервые принесли пользу живому человеку, и это необычайно воодушевило меня. Мы, разумеется, составили подробное описание опыта, но презентовать его миру науки не торопились.Только подумай, — говорил мне Герберт, — вот там как раз будет толпа мясников, которая препарирует Бекки, как какую-нибудь лягушку.— Ты преувеличиваешь.— Во всяком случае спокойной жизни ей не дадут. А ты ведь хотел бы быть с ней? Завести семью, свой дом, детей, снова какого-нибудь мерзкого кота…— Избавь меня от выбросов твоей ненависти к ни в чем не повинным животным — они чудовищны только после твоих опытов над ними. Разумеется, я хотел бы такой вот… Нормальной жизни. Очень странно, что ты со мной о подобном говоришь, какая тебе в этом выгода?— Дэниел, Дэниел, — Герберт расстроенно покачал головой. — Я ведь твой друг. Неужели ты в это не веришь?В это я, как ни странно, очень даже верил. Наша дружба была, конечно, довольно странной, но она, вне всяких сомнений, существовала.Герберт совершенно точно желал мне добра. Просто сами представления о добре у него всегда были… Весьма своеобразными.И да, разумеется, о своей выгоде при этом он никогда не забывал и вынашивал новые планы экспериментов. Некоторые из них были связаны с Бекки.Наверное, если бы то создание с сердцем Мэг и лицом Глории осталось с нами, а не превратилось в кучу истерзанной плоти, костей, металла и целлофана, то Герберт проявлял бы к нему столько же внимания, сколько теперь к Бекки. Это внимание как будто и не было навязчивым, но нам с Бекки сложно оказывалось просто уединиться в саду или любой из комнат дома, поскольку всюду то и дело проникал его цепкий взгляд. Герберт на самом деле не любил бросать на произвол судьбы свои творения (как минимум потому, что некоторые из них время от времени возвращались, чтобы попытаться нас прикончить), и Бекки в этом плане не стала исключением. Он продолжал вести дневник эксперимента, ревностно следил за ее здоровьем, контролировал ежедневную дозу сыворотки и состояние швов — последние, впрочем, после снятия ниток превратились в бледные и безобидные на вид шрамы. Рентген в больнице подтвердил, что кости срослись прекрасно, и мы торжественно добавили снимок в пухлую папочку истории болезни нашей подопечной.Герберт, разумеется, начал заводить разговоры о новых подопытных. У меня от этих бесед голова шла кругом.— Где мы их возьмем, скажи на милость? Какой нормальный человек согласится на пересадку себе совершенно мертвой части тела?— Дэниел, ты говоришь так, словно я предлагаю для пересадки какую-нибудь гниль недельной давности и без консервации. Мне нужно снова напоминать о ценности свежего материала, особенно значимой на ранних этапах экспериментов? Разумеется, согласится тот, кто и так находится при смерти, или тот, кто и понятия не имеет, в каком состоянии тот самый орган. Вот у тебя есть больной с почечными коликами — отправь его на операцию!— Мистеру Стюарту не нужна трансплантация почки. К тому же у какого трупа, позволь спросить, ты намерен ее раздобыть? И потом мы с тобой оба прекрасно знаем, что без сыворотки после мистеру Стюарту придется очень плохо после таких вот… Операций.— Ты прав, почки, легкие, даже сердце — это довольно мелко. А вот, к примеру, мозг…— Герберт, тебя заносит.— Подумай только, разве не об этом мечтают светила медицины? Бережно и без единого повреждения перенести мозг из безнадежно поврежденного тела в новое, совершенно здоровое! В этом такой потенциал, можно сказать, врата в бессмертие!— Действительно, бессмертие, если ты потом накачаешь этот стареющий мозг в молодом теле сывороткой в той же степени, что и свой, — я рассердился не на шутку. — При всем уважении, Герберт, ты ведь настоящий наркоман.— Твоя Бекки в таком случае тоже, — ядовито заметил Герберт. — И с ней все куда хуже. Я смогу обойтись без сыворотки, а вот она без нее покроется трупными пятнами в один момент.Он был прав. Зависимость благополучия Бекки от чертовой сыворотки ужасно смущала меня. Мы стали с ней уже довольно близки, чтобы я мог получить уже не один желанный поцелуй, но мне все мерещилось, что каждый из этих поцелуев имеет ощутимый привкус тлена, а губы Бекки иной раз казались холоднее льда. Она только смеялась в ответ на мое беспокойство и говорила что-то о вечных сквозняках в этом холодном доме и ледяных ветрах, гуляющих по саду. Эти уверения не очень помогали, и мне снова начали сниться кошмары.В них я видел Мэган, раскапывавшую свою несуществующую могилу на кладбище, рядом с которым мы поселились. Мэг тянула ко мне руки, ее тело ломало уродливой судорогой, она страшно кричала, как кричали воскрешаемые мертвецы, звала меня по имени и упрекала в том, что я совсем забыл ее. В кошмаре я бежал прочь, прямиком к Глории с кровавой дырой на месте сердца, я сталкивался с ней — и Глория рассыпалась на куски, будто разбившееся стекло, истекая светящейся зеленой сывороткой вместо крови. Бекки мне не снилась, но я понимал, что это она и ее ледяные объятия виновны в моих кошмарах. Вездесущего Герберта, еще одну помеху нашим отношениям, после недели пробуждений в холодном поту я уже начал в глубине души воспринимать как своего спасителя, и это жуткое неправильное чувство все крепло, — и тут Герберт надумал уехать.Однажды утром он явился к завтраку в своем траурно-черном дорожном пальто и с саквояжем, решительный и явно готовый отправляться в дальнюю поездку.— Не хочешь помогать мне в клинике с поиском материала, печешься о месте там, остатках репутации и состоянии больных — не нужно, — сказал он жестко вместо приветствия. — Я уеду на неделю или две, буду пока решать эту проблему сам. Заодно раздобуду пару-тройку игуан, что ли.Я не испытал никакого облегчения по поводу того, что Герберт Уэст собирается хотя бы на время исчезнуть из моей жизни. Ввиду сложившихся обстоятельств это обещало только большие неприятности.— Не задерживайся надолго, — неловко ляпнул я, пожав ему руку на прощание.— Вы даже на завтрак не останетесь? — расстроилась Бекки.Герберт не удостоил ее ответом.— Присматривай за мисс Филдз, — только сказал он мне. — Я оставил тебе инструкции в подвале, они касаются хранения материала и сыворотки. До встречи.Герберт выглядел очень сухим и строгим, только карман пальто неловко оттопыривался и как будто слегка шевелился. Похоже, он посадил туда пальцеглаза... или что-нибудь новенькое, и того похуже. В этом было что-то в высшей степени нелепое и совершенно… родное.Без Герберта я почувствовал себя заново осиротевшим, как после смерти родителей. Удивительно — я и теперь это чувствую, хотя он и навлек на мою голову столько бед.Когда мы с Бекки остались вдвоем, я ощутил всю фальшивость и ненужность того, что между нами творилось, со всей силой. Как можно быть счастливым и спокойным рядом с человеком, которого боишься?Я мучился и выжимал из себя остатки восторженности влюбленного всю неделю, чувствуя себя в эти дни куда свободнее, пока возился с реактивами и подопытными образцами в подвале, чем рядом с Бекки наверху. Я ощущал себя загнанным в угол и скованным. Этот странный дом, к окнам которого почти вплотную подступали могилы, кресты и надгробия в обрамлении ярких штор с веселым рисунком — все это стало казаться мне дикой карикатурной ловушкой. В городе, вдали от дома, не становилось легче, если со мной была Бекки. Когда, к примеру, она затихала рядом в кино или в парке, завороженная картинкой на экране или красотой паркового озера, и я осознавал, что она не движется, не слышал сквозь звуки фильма или голоса прохожих ее дыхания, я ощущал приливы настоящей паники. Разумеется, в таком состоянии я мало походил на счастливого влюбленного, хотя старался изо всех сил, искал самые нежные слова и самые красивые цветы — все было напрасно. О тех моментах, когда приходилось делать ей уколы, и говорить нечего — так неловко и неприятно было нам обоим.Следя за сохранностью органов и сыворотки в нашем небольшом холодильнике и делая заметки в оставленном Гербертом журнале наблюдений, я чувствовал себя, повторюсь, куда привычнее и спокойнее и стал все больше времени проводить в подвале. Ища, чем бы себя еще здесь занять, я занялся внимательным изучением записей Герберта, и вот это снова случилось.Наступил один из тех моментов, когда мне страстно хотелось свернуть ему шею.В записях Герберта о состоянии Бекки не было подтверждений необходимости дальнейших инъекций сыворотки. Напротив, я нашел пометки о снижении дозы, записи о двух днях, которые Бекки провела без уколов. Дни ночного дежурства Герберта, само собой. Его скрупулезные мелкие и частые строчки говорили о самом дотошном наблюдении и о “состоянии без изменений”.От злости я чуть не разорвал проклятый дневник в клочья. Уэст нас обоих дурачил, используя сыворотку, чтобы привязать к себе и своим экспериментам Бекки, заменял ее живую кровь синтетическим раствором для сосудов своих бездушных увечных машин, бывших когда-то людьми и животными! Какое омерзение я испытал в момент, когда понял это, к нему самому и его экспериментам, не передать словами.Я не стал рубить с плеча, расспросил Бекки и получил от нее подтверждение о днях без сыворотки, в которых девушка не увидела ничего необычного: Герберту же виднее, как проводить ее “лечение”. Наверняка стоило бы тут же уехать с ней прочь подальше от этого чертова дома, чертового реагента и чертовых опытов — это могло бы спасти нас обоих и остатки моего чувства к Бекки, но я, как и всегда, не сбежал. Я, кипя праведным гневом, решил дождаться Герберта и поговорить с ним прямо и, быть может, как следует дать ему в морду.Ха-ха. Как же.В общем, это было безнадежно глупым решением, но мы с Бекки отчего-то рассудили, что как раз бежать неразумно. Мы остались в доме, договорившись, что забудем об экспериментах Герберта, а когда он вернется, укажем ему на дверь. Мы заперли подвал на ключ и зажили как самая обыкновенная пара, которой несколько не повезло с расположением любовного гнездышка — и только, вздохнули куда спокойнее и сильнее сблизились.Однако проведенная нами вместе ночь не спасла ситуацию, а обернулась катастрофой. Hет, прошла она, эта ночь, вовсе не плохо, я бы сказал, просто замечательно, но наутро я проснулся от того, что меня тормошил вернувшийся Герберт. Он, видимо, только что приехал, но сидел рядом, прямо на постели Бекки, даже не сняв пальто.— Teбе, оказывается, ничего нельзя доверить, Дэниел, — сказал он мне, и я сразу все понял.Бекки не дышала, пульса у неё не было, и я, после ряда тщетных попыток вернуть ее к жизни, привычно и обреченно наблюдал, как столбик светящейся зеленой жидкости уменьшается в шприце на глазах, насыщая сывороткой ее остановившееся сердце. Герберт достал пистолет, жестами поинтересовался, не хочу ли я сам выстрелить, если что-то пойдет не так. Ответить ему я не успел, потому что Бекки ожила — с тем же истошным криком, что и все те, другие до нее, вся дрожа, обняла меня — но для меня теперь она окончательно стала как раз “одной из тех самых”.