Часть 5 (1/1)

Герберт, разумеется, был очень доволен. Для него это был ещё один успех, и какой! По всей видимости, регулярные инъекции сыворотки основательно подготовили тело Бекки к “возвращению” — и оно прошло как по маслу в сравнении с тем, что у нас выходило обычно. Внешне Бекки никак не переменилась, и все пошло, казалось бы, по-старому, но меня было не обмануть. Ожившие мертвецы все равно мертвецы, говорил я себе. Tело Бекки вместе со всем набором творящихся в нем ежесекундно химических реакций, которые Герберт и считал жизнью, больше не было девушкой, которую я любил.— Как ты можешь, — пилил меня Герберт, видя, как я охладел к бедняжке. — Ей сейчас как никогда нужна твоя поддержка. И от чего ты отказываешься? Прекрасный экземпляр, она сохранила рассудок, мозг почти не поврежден…— Хватит, — жестко прервал я его. — “Экземпляр”. Tы точно подобрал слово. Tеперь это всего лишь твоя игрушка… Да и всегда была твоей.Я с тех пор избегал их обоих, перестал принимать участие в экспериментах Герберта, совсем расклеился, прекратил следить за собой, возвращался после работы в клинике с бутылкой виски. Герберт временами скандалил и выливал виски иной раз в окно, иной раз — мне за шиворот, но в целом идти ко дну мне особо не мешал — разве что наблюдал с досадой и ждал, по всей видимости, пока я сам успокоюсь. За Бекки он снова внимательно следил, покупал ей сырое мясо, когда она потеряла аппетит к приготовленной еде, не забывал о дозе сыворотки при судорогах или признаках слабоумия, но монстр, вне всяких сомнений, проступал в девушке все более явно. Герберт был очень зол на меня, что я ему совсем не помогаю и пьянствую, но совесть моя купалась в алкоголе и пустых самобичеваниях. Однажды, проходя мимо комнаты Бекки, я увидел картину, которая должна была бы растопить мое каменное сердце, не будь я к тому моменту настолько сухарем. Бедная Бекки вцепилась в Герберта (нет, пока еще не зубами, пытаясь сожрать его мозги, как положено ожившим мертвецам) и плакалась ему в рубашку на тему того, “в какое же чудовище я превращаюсь, что со мной творится”. Герберт, увидев меня, судя по выражению лица, лишь чудом не взорвался от злости. В итоге он только демонстративно погладил Бекки по волосам и, проговорив ей на ухо что-то утешающее, даже поцеловал свое творение в лоб, заставив Бекки, уже достаточно хорошо знавшую Герберта, притихнуть в изумлении.Мне сложно описать, что я испытал в конечном счете при виде этого зрелища, но ушел я к себе с тяжелым сердцем и снова вспомнил о поцелуях с кобрами.Дальше все более-менее устаканилось. Мы держали теперь в холодильнике для Бекки свежее мясо и коровью кровь с местной бойни, добывали ей и деликатесы — особенно “новой” Бекки пришелся по душе сырой спинной мозг. Она вернулась к шитью, правда, из-за судорог иной раз ей это непросто давалось, но когда Герберт окончательно разобрался с дозировкой сыворотки и рационом Бекки, этот неприятный эффект полностью исчез. Я постепенно привык к новому положению вещей, просто смирившись с ним. Сбрил многодневную щетину, начал снова разговаривать с Бекки и Гербертом и даже неохотно помогать последнему в его работе, но окончательно мы, само собой, не помирились.Герберт на примирение, как видно, и не рассчитывал, поэтому с присущей ему практичностью подыскивал мне как ассистенту замену, и далеко за вариантами ходить не приходилось.Hа то, как Бекки шьет, он уже мог смотреть хоть часами — опять тем самым влюбленным взглядом, каким смотрел только на очередное открытие. Вот этой особенности Герберта Бекки не знала и не понимала — или уж просто очень ей хотелось верить этому восхищенному взгляду, или же было бедняжке совсем одиноко; так или иначе, Бекки была рада этим знакам внимания.Знаки тем временем становились все более выразительными, а настроение Герберта — все более приподнятым. Однажды он притащил из города корзину отборных фруктов — яблоки, бананы, виноград, персики — и торжественно вручил ее Бекки, что, как обычно, шила в гостиной, сидя за своей машинкой.— Пока ваш рацион окончательно не изменился, надеюсь, вы способны наслаждаться фруктами, Бекки, — сказал Герберт.— Какая красота, — восхитилась она. — Это так мило, Герберт!— Tы что же, даже ничего здесь не отравил, в этой корзинке? — поинтересовался я, проходя мимо. — Хочу и себе яблоко, если никто не против.Я был пьян и зол и хотел задеть Герберта, но тот оставался холоден и спокоен.— Угощайся, — разрешил он, протянув мне корзинку. — Вы ведь не против, Бекки? — когда я выбрал себе фрукт, Герберт поставил корзинку к ногам Бекки, отщипнул от кисти винограда одну ягоду и положил ее девушке на ладонь.— Вы знаете, начинающие хирурги, тренируя швы, используют в числе прочих материалов фрукты и ягоды, — Герберт достал из кармана брюк завернутый в платок скальпель (я вздрогнул: неужели он все время носит его с собой?), развернул его и сделал надрез на ягоде, чудом не коснувшись руки вздрогнувшей Бекки. — Вы так чудно владеете иглой, справитесь с этой задачкой?— Зашить разрез? — спросила Бекки.— Совершенно верно. А я бы оценил заодно вашу координацию. Я ведь могу понаблюдать и сделать заметки?— Конечно, — ответила Бекки растерянно, принимая от Герберта еще и хирургическую иглу с нитью.— Отлично, — Герберт поставил рядом стул и достал записную книжку.Я тоже, не удержавшись, остался наблюдать за этим странным занятием. Бекки пристроила виноградинку в колечко маникюрных ножниц и, слегка придерживая ягоду, занялась швами. Это у нее получилось прекрасно, куда лучше, чем удавалось мне или Герберту на человеческой коже.Меня очень встревожила эта затея и, как выяснилось, не зря. Следующим странным подарком Герберта был кролик.Кролик этот появился у нас через неделю, и здесь многое в истории я восстанавливаю со слов Бекки и по записям Герберта.Бекки прогуливалась в саду, когда Герберт неожиданно вырос перед ней, порядком ее напугав. В руке он держал клетку, накрытую тканью.— У меня кое-что для вас есть, — сообщил Герберт. — Идемте за мной.Он отвел ее в подвал, которого Бекки небезосновательно боялась и потому с момента своей операции не бывала здесь. Пристроив на операционном столе клетку, Герберт открыл ее и продемонстрировал Бекки хорошенького белого кролика.— Какой славный! — улыбнулась Бекки, с удовольствием погладив кролика.— Рад, что вам нравится. Это будет моим подарком вам, Бекки. Уверен, что вы сумеете хорошо позаботиться об этом животном.— Да, думаю, я смогла бы… Hо… Почему мы здесь, Герберт? — Бекки тревожно осмотрелась по сторонам.— Видите ли, этого кролика я взял в зоомагазине совершенно бесплатно. Животное больно, чувствуете, как исхудало? Продавец рад был от него избавиться, я наболтал ему про пастереллез и другие инфекции, которыми зверек может перезаражать полмагазина. Массовая гибель животных, потеря прибыли, недовольство покупателей — ничего приятного. У этого кролика на самом деле, судя по всему, воспалительный процесс в печени, она увеличена и повышена температура. В анализах я не обнаружил никаких свидетельств заражений, но инфекция, даже опасная для человека, вряд ли вам угрожает теперь, так что в любом случае не бойтесь.— Я все же боюсь, — проговорила Бекки. — Hо совсем не кролика.— Подержите-ка его, — Герберт сунул ей кролика, набрал в шприц анестетик и ввел его животному.— Что вы делаете? — ужаснулась Бекки.— Лечу бедное животное, разумеется. А теперь на стол его.Бекки подчинилась. Герберт аккуратно обрил притихшему кролику часть живота, вскрыл его, вырезал печень и показал девушке.— Видите, как увеличена? Воспаление коснулось и почек, и кишечника — и чем только кормили бедное животное, — он бросил печень в лоток, задумался, глядя на открытую рану.— Бекки, посмотрите в холодильнике подходящую печень! Кошачья вполне подойдет. Она в контейнере с надписью “Руфус”.Бекки не сразу, но послушалась — после “ну скорее, Бекки, вы же не хотите, чтобы кролик умер раньше срока?”. Пристроив печень Руфуса, моего кота, некогда оживленного сывороткой Герберта (я и подумать не мог, что какие-то из его “законсервированных” составом органов могут уцелеть), на положенное ей место в брюшке кролика, Герберт выжидающе посмотрел на Бекки.— Чего вы ждете? — строго спросил он. — Зашивайте же.— Что?— Hужно скрепить печень с венами. Бекки, вы ловко справились с виноградом, справитесь и тут, немногим сложнее. Если и будет небольшое кровотечение, это поправимо. Давайте. Спасите своего питомца.Надо ли говорить, что Бекки, разумеется, все сделала, как нужно. Когда она под руководством Герберта закончила швы на брюшке, то после отступила в сторону, вся дрожа и глядя на свои окровавленные руки.— Не переживайте за отсутствие перчаток, инфекция в нашем случае не представляет опасности, — снова напомнил, попробовав ее утешить, Герберт, чем, разумеется, вызвал только слезы.— Не стоит, — сказал он Бекки, увидев их. — Вы все сделали правильно, не плачьте. Подойдите сюда и послушайте, — он протянул ей стетоскоп.Бекки, вытерев слезы тыльной стороной испачканной руки, что вызвало у нее новый приступ дрожи, все же подошла, взяла прибор и приложила головку стетоскопа к тельцу кролика.— Кажется, он не дышит, — сказала она.— Если и так, то это временно, — у Герберта наготове был шприц. — Я понял одну из основных причин агрессии возвращаемых к жизни организмов: они не только испытывают боль при самом акте нового рождения, но и дальше их терзают мучительные боли, связанные с причиной смерти. Этому кролику больше не будет больно, но он останется жить. Жить куда дольше, чем его собратья, вероятно, вечно, — кролик, приходя в себя, засопел, забился под руками Герберта, и он довольно улыбнулся, наблюдая за его пробуждением.Бекки, зачарованная, наблюдала тоже.— Так было и с вами, — сказал Герберт, поднимая кролика на руки. — Казалось бы, безнадежная задача для науки и медицины, но…Бекки кровь бросилась в лицо. Это был один из тех моментов, когда нечеловеческое, жестокое, что селилось в каждом из творений Герберта, давало о себе знать.Да тут и не надо было относиться к злобным ожившим мертвецам, чтобы понять, что ее напрямую сравнили с подопытным мертвым кроликом, и испытать негодование. И кто это сделал! К тому моменту наши с Бекки некогда возможные будущие дом, карапузы и пес с какой-нибудь милой кличкой давно оказались уже совсем не будущими и не возможными. Змея очаровала птичку — и теперь снова ужалила.Бекки не выходила из своей комнаты весь вечер и ночь — видимо, плакала. Наутро появилась с покрасневшими глазами, осунувшаяся, но странно похорошевшая. Я тогда еще не знал, что случилось, и спросил ее об этом за завтраком. Бекки, до тех пор молчавшая, ничего не стала объяснять, только совершенно прекрасным гневным взглядом посмотрела на Герберта и спросила его:— Где мой кролик, доктор Уэст?Герберт очень обрадовался вопросу, тут же сам с кроличьей прытью сбегал в подвал и принес Бекки клетку со зверьком.— Он будет жить у меня, — сказала Бекки, забирая клетку. — Я назову его Лазарем.— Библейские аналогии, — естественно, поморщился Герберт. — Неужели у вас настолько дурной вкус?— Будь он самочкой, я дала бы ему кличку Мэй. Мое второе имя. Или сразу Бекки, почему бы и нет? Мы были бы тезками. А так — решено, пусть будет именно Лазарь.— Это ваше дело, — пожал плечами явно недовольный Герберт.Бекки, гордо вздернув подбородок, убежала с клеткой к себе — только каблуки застучали.После этого она совсем переменилась. Серьезно, разные экзотические пристрастия в еде и относительная… мертвость организма Бекки, оказывается, не были в ее случае наиболее яркой из перемен, а тут...Я никогда не видел ее в черном, Бекки говорила, что её угнетает этот цвет, но теперь она вечерами шила себе черное платье — медленно, непривычно для ее обыкновенного ловкого скоростного темпа, на один лишь раскрой потратила неделю. Взглянув на эскизы, я спросил, к какому случаю будет обновка. Бекки только загадочно улыбнулась и бросила странный взгляд на Герберта, читавшего у окна в гостиной книгу.Мне стало и жутко, и забавно разом: я догадался.— Ты шьешь платье к его похоронам? — спросил я Бекки вполголоса.— Платье с похорон отца я сожгла, — нарочно громко ответила Бекки. — Теперь мне понадобится новое. Мало ли что может случиться, мы все смертны. Даже слишком легко смертны.— Это слишком, Бекки, — сказал я ей.— Может, я шучу, — возразила она. — Может, мне просто полюбился черный. Вот Герберт носит в основном черное и белое — такие простые, строгие, красивые цвета. Ему очень подходит.Герберт оторвался от книги и уставился на нее. Они сверлили друг друга взглядом в полной тишине по меньшей мере минуты две, в которые мне было ну очень неловко.— Оставить вас наедине? — спросил я, чувствуя, что уже все понимаю и смиряюсь с ситуацией.— Нет! Сиди, Дэн! — хором ответили оба, спешно перебивая друг друга.Это вышло забавно, и напряжённость явно поубавилась. Бекки покраснела, и Герберт заметно смягчился.— Как чувствует себя кролик? — спросил он примирительно, больше не смотря на Бекки и снова скользя взглядом по книжным строчкам.— Неплохо, — кивнула Бекки. — Но Лазарь дважды каким-то образом выбирался из клетки и сегодня с утра был у меня на кровати. По-моему, он пытался отгрызть мне палец.Это сообщение мигом отвлекло Герберта от “чтения”.— Как думаете, он переходит к рациону хищника? Это было бы признаком уникального процесса трансформации организма в его случае…— Вы можете его осмотреть, — сказала Бекки. — Только в моем присутствии и без всяких… Острых, колющих и режущих предметов в руках.— С удовольствием! Когда это можно устроить?— Хоть прямо сейчас, — Бекки оставила шитье и даже, подойдя к Герберту, легонько потянула его за рукав. — Идемте.Она спешила, явно боясь передумать. Дверь в комнату Бекки обычно не закрывала, и потом я увидел их… Большую часть истории Бекки я наблюдал, стоя по другую сторону двери, как понимаю сейчас. Совсем притихшая и успокоившаяся Бекки, кролик у нее на коленях, Герберт рядом — и на этот раз еще кое-что.Она снова держала его руку, сжав кисть между ладоней и приложив к своей щеке — ласка, которую Бекки ранее любила наедине со мной.Пожалуй, видя это, я испытал не ревность, нет, пусть ревность не будет теперь поводом для обвинений, ведь то, что я сделал в итоге… Не стоит торопить события, хорошо бы рассказать все по порядку, верно? Тогда, повторюсь, я все — почти все — понял и смирился, но мне было тревожно, притом я уже не очень понимал, за кого в большей степени. Бекки не оставила работу над платьем и, вероятно, приберегла для Герберта кухонный нож или острые швейные ножницы у себя под подушкой, а он, я уверен почти наверняка, не расставался со скальпелем или (и?) пистолетом. Но при этом между ними воцарилось странное, по-своему ласковое, что ли, примирение, основанное на том, что Бекки была как-никак экспериментом Герберта, кролик Лазарь начал охотиться за кладбищенскими крысами точь-в-точь как кошка, и это занимало внимание обоих, а сама Бекки, тоже как кошка, была влюблена в Герберта. Оба они, Герберт и Бекки, не особо понимали, что делать с этим последним фактом, и мой друг, разумеется, поступил так же, как и всегда — возобновил эксперименты, оставив в стороне все смущающее, непонятное, слишком бренное и смертное-человеческое для его обычных задумок и дел.