5 (1/1)

Месяц перед Рождеством выдался горьким и мокрым. Серое небо низко нависло над городом, укутывая холмы на Западе и опускаясь на востоке навстречу морю. Днем люди, как могли, закутывались в плащи, застегивали их на все пуговицы, низко натягивали шляпы, туго завязывали под подбородком косынки. Дети тоже были завёрнуты в одежды, явно не по их собственной воле, так что город был полон укутанных фигур. Но каждой ночью, когда поднимался речной туман и небо опускалось ближе к земле, людей застигал врасплох холод. Влажный воздух просачивался под одежды тех, кто уже ворочался в постели, засыпая, целовал обнаженные шеи, проскальзывал внутрь неохраняемого тела, чтобы поуютнее устроится в легких и ждать дня.Джин знала, как работает ночной воздух, и была либо сильной, либо везучей, и ее здоровье было стойким даже в те моменты, когда в её приёмной толкались люди, которых тошнило от опустившегося неба.Пока пчелы спали, а дни были удушливо коротки, Джин погрузилась в работу и стала ждать прихода весны. Она знала действие зимы на неё, и лучше всего было нагрузить себя работой. Всё её время было заполнено хирургическими операциями и клиникой, тусклым светом больничных палат и интимным запахом болезни, который заманивал ее в дома людей.—?Доктор и священник в одном лице,?— однажды пошутил Джим. —?В спальню приглашают только вас.—?Бога ради, Джим. —?Джин тогда была немного раздражена, но, правда в том, что порой, когда она переступала чужой порог, по ее коже пробегала дрожь.Чаще всего, когда она посещала своих пациентов, у них было лучшее постельное белье на кровати и чистая одежда на самих больных. В спальне все всегда прибрано, и даже самый больной человек успевает накинуть на себя теплую фланель перед встречей с доктором. И из-за этой чистоты и свежести вокруг, когда она поднимала руку больного, чтобы проверить пульс, или наклонялась, чтобы прислушаться к сердцебиению, она, бывало, ощущала запах мыла, порой лихорадки, а иногда, неизбежно, и запах смерти.Но время от времени она открывала дверь и видела там что-нибудь ещё. Просто ночную рубашку, брошенную на край кровати, или приоткрытый ящик. Или взбитая подушка, с вмятиной от головы. Или тот самый затхлый, интимный запах, который она постепенно узнает.Родители Джин возводили в культ романтику брака, исключая всех остальных членов семьи, в том числе и детей, и не скрывали этого. Все ее детство были разговоры, в которых отец и мать напоминали ей о ее месте. Ее отец, читая в газете статью о корабле, затонувшем на скалах, подметил, как странно, что дети должны были сойти с корабля первыми.—?Я бы все отдал, чтобы спасти тебя, любовь моя,?— говорил он.И его жена отвечала ему тем же: ?Но если бы ты утонул, спасая меня, тогда не было бы у меня смысла жить?. После этой фразы отец вставал со стула, чтобы поцеловать мать в губы, в то время как дочь продолжала есть яйцо всмятку или пикшу в белом соусе.Джин всегда знала, что дверь в спальню родителей не только закрыта, но и заперта на ключ. Только в чрезвычайной ситуации она могла постучать, но даже в тех редких случаях, когда она стучала, она была слишком напугана, чтобы сделать что-то большее, чем просто стоять на пороге и плакать после того, как мельком увидела позади раздраженного родителя алтарь из их грубой и смятой двуспальной кровати.Возможно, именно поэтому она не стала отвечать на шутку Джима о докторе и священнике. Но она также не хотела думать о чувствах, которые вызывали эти посещения спальни,?— странную смесь смущения и зависти.Джин провела Рождество с Джимом и его семьей. Она получила символическое приглашение от своей матери, но не ожидала, что она примет его, и Джин отказалась, как всегда, сославшись на кучу работы.?Единственный незамужний врач в городе. Это оправдывает дежурство в Рождество?,?— сказала она.Мать ничего не ответила. Это была старая история. Обсуждать нечего.В Новый год Джин была свободна и могла делать все, что ей заблагорассудится. Без всякой причины она решила, что хочет погулять и ни с кем не встречаться.Она бы отправилась к морю, если бы это было то самое море. Но пляжи, ближайшие к этому городу, с их каменными мостовыми и осыпающимися земляными утесами, были совершенно неправильными.Выезжая из города, Джин вспоминала о побережье своего детства с его глубокими болотами и солоноватыми озерами и милями дюн до самого моря. Ей хотелось ничего не делать, как тогда, и провести день, спрятавшись, уютно устроившись в песке, на виду у пустоты. Потом развести костер и согреться.Она направилась к холмам. В голове у нее заиграл ритм, что-то из Дюка Эллингтона, привязавшееся с прошлой ночи. Сегодня она твердо решила идти пешком; у нее был запланирован маршрут, при соблюдении которого она вернется к своей машине до наступления темноты. Настроение, в котором она находилась, сменялось чем-то другим.Вчера вечером все смеялись и пили, отмечая Новый год. Джин обошла дюжину лиц и поцеловала каждого. Но позже, дома, уже во время рассвета, свернувшись в своей постели калачиком, зажав теплые руки между ног, она выплакала свое одиночество в подушку перед сном. Вот почему сегодня, в первый день года, она была полна решимости просто идти прямо.Джин очень сочувствовала чужой печали. Грусть сопровождала болезни и несчастные случаи буквальной каждый день её работы, и она знала, что лучше зарубать такое на корню. Смерть отца была ужасным горем для одного человека, но освобождением для другого. Сын, не сумевший поступить в среднюю школу, дочь, потерявшая контроль над собой, выкидыш, неурожай картофеля?— невозможно определить масштаб печали, зная, что ее породило. Она не понимала, почему одних бьют сильнее, чем других, но знала, что так оно и есть.Отправляясь в путь, у Джин едва хватало терпения, чтобы вынести собственные чувства. У нее была карта, компас и хорошая ориентация, чтобы понимать, куда идти.?Ты счастливая женщина,?— сказала она себе,?— и заслуживаешь небольшого отдыха?. Она проверила шнурки на ботинках, подхватила рюкзак и отправилась в путь.Весь день небо оставалось низким, и время от времени тонкий туман, который плелся за ней из города, поднимался из долин и беспорядочно висел над вересковыми пустошами, покрывая все вокруг тонким слоем влаги: растения, камни, одиноких путников, овец, жавшихся к скалам, прячась от ветра. Время от времени Джин слышала, как в зарослях утесника ощетинилось какое-то маленькое существо, а позже, спустившись в долину, услышала оленя.Распаковав свой ланч, она обнаружила, что рюкзак намок от росы. Она стояла у ручья, чтобы поесть, и смотрела, как длиннохвостые синицы с перепачканными перьями носятся в тумане по высоким сухим стеблям ивняка. Тростник был наполовину мертвый, наполовину зеленый, беспорядочно раскиданный у воды. Она увидела одинокий папоротник, пробивающийся сквозь опавшую листву, он был настолько зеленым, что казался незваным гостем в этом пейзаже.Последние мили были тяжелыми. Ноги у нее промокли, лямки рюкзака впились в плечи, а колени ныли с каждым шагом вниз.—?Черт побери,?— сказала она. Она огляделась, всматриваясь в пустой, промокший воздух. —?Черт побери! —?закричала она и засмеялась, такая холодная, одинокая и на слишком долгой прогулке, которую сама же и придумала.***Когда Джин склонилась над кроватью и увидела воспаленные глаза и сопливый нос мальчика, когда услышала его кашель, когда она заставила его открыть рот и увидела маленькие красноречивые пятна на его мягкой щеке, когда она почувствовала жар его лба, она поняла, что им предстоит нелегкая работа.—?Держите постельный режим, комната должна быть прохладной и темной. Пейте столько жидкости, сколько сможете, Рибена. Вы заметите сыпь на следующий день или около того. Это нормально. Боль в животе, диарея?— нормально. Высокая температура?— нормально. Но если она останется высокой после пятницы, позвоните, и я приду проверить, как он.—?Вы не можете дать ему лекарство? Или какие-нибудь эти анти-вещи?Джин покачала головой.—?Не поможет. Это ужасная болезнь, и мальчик нуждается в лучшем уходе, который вы можете дать. Но, скорее всего, через неделю или около того он начнет выздоравливать.В течение дня Джин позвонила на дом еще двум матерям с четырьмя детьми и дала каждому из них один и тот же совет, объяснив, что корь очень заразна, и предупредив, чтобы они держали других детей подальше от заразы.К концу недели она приходила к нескольким десяткам детей, и стало ясно, что город охвачен эпидемией. Когда заболевал другой врач, она тоже принимала его звонки; по вечерам ее наполняли пронзительные крики и мучительный кашель больных детей. Она была измучена и возбуждена.—?Это уничтожило мою зимнюю тоску,?— сказала она Джиму.—?Уверен, они рады любой твоей помощи.Она махнула рукой.—?У меня это хорошо получается. Это ведь то, чему меня учили.—?Миссис Сандрингем въехала?Джин кивнула.—?Да. Она воистину святая. Теперь, когда я прихожу ночью, у меня есть горячая еда и тёплый дом. Ее бормотание. Какой-то веселый шум.Она потянулась Джиму и похлопала его по руке.—?Твои девочки в порядке?—?Ещё бы им не быть.—?Это ужасная болезнь. Не выпускай их из дома, если сможешь.Раздался телефонный звонок.—?Доктор Маркхэм слушает,?— сказала Джин, и когда голос на другом конце провода заговорил, ее плечи поникли.Это был женский голос, высокий, натянутый, как струна, настойчивый. Джин закрыла глаза, и голос говорил ещё с минуту. Наконец, открыв глаза и расправив плечи, словно готовясь к схватке, Джин ворвалась в поток речи.—?Ты делаешь все, что можешь, и как я сказал вчера, ты делаешь это очень хорошо и…Она закатила глаза на Джима.—?Это корь,?— сказала она голосом, который звучал пародией на спокойствие. —?Неудивительно, что Конни тоже её словила. Но, по крайней мере, теперь вы знаете, чего ожидать. Высокая температура, расстройство желудка, сыпь… Нет, я больше ничего не могу сделать. Я знаю, что она ещё совсем маленькая, но…Предчувствуя поток возмущений, Джин пошла на компромисс:—?Я зайду через пару дней, в понедельник днем. К тому времени, если повезет, она уже переживет худшее. Вы отлично справляетесь. Так держать. А теперь извините… Да.Так она подвела разговор к концу, тихонько стукнув кулаком по столу для пущей убедительности.—?Да, думаю, к тому времени температура у нее понизится,?— сказала она. —?Да. Пару дней. После полудня.Она со стуком положила трубку.—?Миссис Бервик,?— сказала она и тяжело опустилась на стул. —?Вчера она тоже звонила, чтобы рассказать мне о своей девочке. Она показалась мне несчастной. Так оно и есть.—?Корь?—?Четверо детей, слегли по очереди, как домино, от старшего к младшему. Сначала трое мальчиков, теперь и Конни. Только девочка и гордость и радость ее матери. Отец в отъезде, работает на дорогах, так что миссис Бьюик одна и очень устала. Не думаю, что кто-то еще поможет.—?Нет семьи, чтобы помочь? И соседей?—?Семьи поблизости нет. А еще она странноватая. Не позволяет никому другому сделать хоть что-то для неё и детей. Она все время звонит мне, но ей даже не нравится, когда я осматриваю детей.—?Похоже, ты сыта этим по горло.—?Я устала, вот и все, а она беспокоится и беспокоится. Всё думает, что они больны. Не знаю, сколько раз я уже была в этом доме.—?И теперь они и вправду больны.Джин нахмурилась.—?Мальчики на пути к выздоровлению. Двое старших вернутся в школу через день или два.—?Она просто хочет, чтобы ты поколдовала, дорогая,?— сказал Джим.—?Перестань. Я слишком устала. Не хочет она никакой магии.—?Что же тогда ей от тебя нужно?Она пожала плечами и встала.—?Не знаю, но это точно не лекарство от кори для ее дочери.Теперь дом, когда в нём жила Миссис Сандрингем, казался совсем другим. Когда Джин вернулась домой, в комнате горел свет, шторы были задернуты. Она открыла входную дверь, соблазнившаяся разными звуками и запахами. Радио включено, Миссис Сандрингем что-то бормочет у плиты, в кастрюле булькает тушеное мясо. Запах ее пудры. Иногда был резкий запах юного человека, тогда миссис Сандрингем смеялась и бранилась на кухне с одним из своих мальчиков.—?Посмотрите-ка на неё,?— восклицала миссис Сандрингем, когда Джин открывала дверь кухни. —?Посмотри-ка на неё. —?И она крутилась вокруг Джин, ее нейлоновый халат ощетинился, она поддразнивала сына, отодвигала для нее стул, зажигала газ под чайником для чая, отрезала и намазывала маслом кусок хлеба и все время болтала о чем-то и ни о чем. Джин сидела, уставшая до костей, только и рада была отвлечься.—?Теперь его можно покупать нарезанным,?— говорила миссис Сандрингем. —?Это не входит в рацион. Я и правда не понимаю, что люди находят в нём такого.Затем она брала мед из кладовой и церемонно макала чайную ложку.—?Не слишком густо, миссис Эс,?— говорила Джин, и миссис Сандрингем тут же принималась соскребать мед.—?Вы просто исчезнете, если не будете осторожны,?— сказала миссис Сандрингем в воскресенье вечером, во второе воскресенье после переезда. —?Если бы вы были мужчиной, у вас была бы жена, которая все делала бы правильно, а не этот реабилитационный дом. —?Она прислонилась к стойке, скрестив руки на груди, и наблюдала за Джин, которая заканчивала ранний ужин за кухонным столом. —?Сегодня отдохните. У вас огромные уставшие глаза, и вы никак не можете перестать зевать.—?Я в порядке,?— ответила Джин, с энтузиазмом наполняя свою тарелку пудингом. —?Здоровее здоровых, с лучшей экономкой в мире. Корь не будет продолжаться вечно. Еще месяц я выдержу.Миссис Сандрингем выдвинула из-за стола стул.—?Если не возражаете,?— сказала она, и Джин кивнула, слегка улыбнувшись этой непривычной формальности.Миссис Сандрингем покачала головой.—?Для женщины это слишком. С доктором Браунингом все было по-другому. У него была жена, такая же хорошая, как и я. Заметьте, у него тоже были стычки с болезнями. Но это не одно и то же.—?Я выполняю ту же работу, что и мужчина, и делаю это неплохо.Миссис Сандрингем выпрямилась в кресле. Она поправила волосы, заколола их ловкими пальцами и положила руки на колени.—?Могу я поговорить с вами откровенно, доктор Маркхэм? Как женщина с женщиной?—?Конечно,?— ответила Джин.—?Ну, тогда дело не в этом, не так ли? Что вы можете делать ту же работу, что и мужчины? В войну мы нуждаемся в любой работе, даже мужской. Они тоже делают свою работу. Мы все это знаем, особенно женщины. Но война давно закончилась, люди вернулись, и вам нет нужды работать до изнеможения часами, и возвращаться в дом, достаточно большой для большой семьи, но в нем нет ничего, кроме вас и вашего кота. Какая жалость, что вы такая, какая есть.Джин посмотрела через стол. Руки миссис Сандрингем соскользнули с колен, и она принялась тереть отметину на столе, камень в ее кольце с тихим хрустом ударился о деревянную поверхность. Пока Джин смотрела на неё, она подняла голову и сосредоточила взгляд где-то на раковине, словно снова думая о чем-то ещё.—?Во-первых, я должна быть с вами откровенна: когда вы приехали, вы показались мне совсем не тем человеком, после того как Доктор Браунинг пробыл здесь так долго. Ваши собственные методы и всё прочее… Честно говоря, я думала, что вы будете здесь только до тех пор, пока не наденете кольцо на палец. Но все пошло не так, и, кроме того, мы теперь достаточно неплохо ладим?Джин кивнула.—?Вы были добры к моим мальчикам, и вам понравились мои запеканки, а доктор Браунинг никогда их особенно не любил.—?Лучшая экономка, какую только может пожелать доктор,?— сказала Джин.Но речи Миссис Сандрингем были направлены на что-то другое, и Джин не была уверена, что понимала ее.—?Я хотела написать об этом в письме,?— сказала экономка,?— но не вышло. Дело вот в чём, и я знаю, что сейчас не лучшее время это говорить, но в моей работе лучшего момента сказать такое и не будет. Дело в том, что я думаю переехать к сестре. Не сейчас. В конце года, после лета.—?К той, что живёт на ферме?—?Я всегда хотела жить в деревне. Мальчики уже выросли. Это не столько ферма, сколько небольшой участок. Но всё равно у неё слишком много работы, и вы знаете, что ее муж умер.—?Вы уже не вернётесь? —?сказала Джин.—?У нее есть мужчина, который поможет ей этим летом, но она не может позволить себе большего. Поэтому я подумала, что лучше рассказать вам сейчас, чтобы времени у нас было предостаточно.—?Да,?— ответила Джин. —?Конечно. Этого будет достаточно.Миссис Сандрингем встала и занялась чайником.—?Я достаточно часто помогала. —?Она подержала чайник над плитой. —?Я знаю, что помощь ещё нужна. Но я не уйду, пока вы не найдете кого-нибудь другого. —?Она подняла чайник, который уже закипел. —?Мне бы и в голову такое не пришло.***Джин проспала всю ночь. Дверной звонок был устроен так, что звонил в ее спальне, но за всю ночь никто не позвонил. И все же что-то пробудило ее от сна, словно электрический разряд пронзил ее насквозь. Тяжело опустив голову на подушку, она лежала неподвижно, пытаясь прийти в себя. Одна ее рука была зажата между ног, другая покоилась под головой.Свет был тусклым, так что казалось, что не столько рассветает день, сколько ночь каким-то медленным образом исчезает. Сна больше не было, но утро выдалось тяжелым и вялым, и Джин медленно поднялась, с трудом передвигая ноги.Когда ее тело проснулось, она вспомнила слова Миссис Сандрингем, и ее захлестнула волна печали, и только ее собственные руки ласкали и баюкали ее.К тому времени, как она вошла, в смотровой, как всегда, было тепло, газ тихо шипел. Ее стол был готов, ручки и рецептурный Блокнот наготове, чайник стоял в чехле. В приемной включили радио, разложили журналы, расставили стулья. Когда Джин вошла, ее уже ждали два пациента. Они не отрывали глаз от страниц ?Моего дома? и ?Практичного домовладельца?, как будто избегая ее внимания, желая остаться в комфортной зоне.Джин знала, что с каждым мужчиной и с каждой женщиной, которые приходили к ней, ставили сумку, снимали шляпу, расстегивали пальто и садились в застегнутое на все пуговицы коричневое кресло, приходила с ними в кабинет целая жизнь и целая куча человеческих интимностей. Она знала, что очень часто больная рука или астма, бронхит или опоясывающий лишай, инфицированный палец или беспокойство об очередной беременности несут на себе бремя этой жизни. Она слушала и всегда чем-то угощала, и была уверена, что первое чаще приносит больше пользы, чем второе.В тот январский понедельник она сделала то, что делала всегда, когда приходила в приемную: встряхнула манжеты?— привычка, оставшаяся от отца; поставила настольную лампу, оторвала вчерашний день от календаря и собралась с мыслями.Как врач, Джин была невозмутима и авторитетна. Она внимательно слушала и со временем поняла, что для любого мужчины и для любой женщины есть свой подход, поэтому, если она не знала, как поступить иначе, она училась манерам у них.С большинством мужчин работали всякие формальности, поэтому она садилась за стол, держа ручку наготове, когда они входили, и, когда рассматривала их, старательно закатывала манжеты. Как будто они были каким-то бизнесом, которым нужно управлять, а не человеком с телом. Она всегда сразу переходила к делу, давая понять, что любые вопросы, которые она задает, имеют отношение к возникшей проблеме, а когда возникала необходимость спросить о вещах, которые могут смутить, она делала это с опущенными глазами, сосредоточившись на записях, которые делала. Только позже, когда она осмотрит и оценит его состояние и мужчина снова сможет дышать свободно, поправляя подтяжки или завязывая шнурки, она спросит, есть ли у него другие заботы.С женщинами она вела себя по-другому: закрывала дверь поаккуратнее, а потом, возможно, наливала себе горячего чая. Она слушала, склонив голову набок, а когда консультация заканчивалась, расспрашивала их о ком-нибудь другом, о детях или их матери. Они могли бы даже поболтать о своих прическах.В понедельник утром она увидела травму колена, боль в спине, геморрой, возможно опухоль и язву двенадцатиперстной кишки. Она увидела мужчину с больным сердцем и молодую женщину, которая гладила подлокотники застегнутого на все пуговицы кресла и говорила, что не может дышать. Пять минут на каждого были правилом, и Джин гордилась своей способностью давать людям необходимое время и придерживаться графика. Тем не менее, она позволяла некоторую слабину тем, кто не мог уложить свою боль в отведенные минуты, и к тому времени, когда она прибыла на свой первый вызов на дом, время, как обычно, наступало на пятки.Было уже четыре часа, когда она добралась до дома Бьюиков. Она ничего от них не слышала, ни сообщения, что было хорошим знаком. Чьи-то руки распахнули перед ней дверь, и она устало улыбнулась маленькому серьезному мальчику в нижнем белье, который стоял, прислонившись к стене, с лицом, все еще покрытым сыпью.—?Тебе немного лучше? —?сказала Джин, и он кивнул. —?Хорошо. Наверху?Он снова кивнул.Последний раз Джин видела Конни всего три дня назад. Она стояла в дверях, прячась за юбкой матери, застенчивая, с горящими глазами. Джин вспомнила её круглое, как яблоко, лицо на пороге и широкую улыбку, когда Джин наклонилась, чтобы взять её на руки.?Дай-ка я возьму тебя на руки, сладкая моя?,?— сказала она, поднимая девочку на уровень глаз, а затем развернула ее и понесла вверх по лестнице.Сегодня Джин застала Миссис Бьюик сидящей на кровати с Конни в объятиях. Она выглядела неопрятной, ее прямые волосы были небрежно собраны в пучок, грязный бежевый кардиган натянут поверх тонкого хлопчатобумажного платья. Джин заметила, что она дрожит.—?Миссис Бьюик? —?Сказала Джин. —?Это доктор Маркхэм. Могу я войти?Она не подняла головы, не ответила. Джин могла слышать, как ребенок дышит, шумно и с трудом. В комнате было душно, постель не застелена. Прикроватная лампа бросала в комнату солоноватый свет, как будто она была под водой. Рядом с комодом стояло ведро с грязными подгузниками, а рядом?— детская бутылочка. Бутылка слегка покачнулась, когда Джин подошла к кровати.Присев на корточки рядом с матерью и ребенком, Джин положила руку на локоть женщины.—?Дайте мне взглянуть на нее,?— тихо сказала она.Миссис Бьюик ничего не ответила, только крепче прижала к себе ребенка.Джин положила руку на маленькую коричневую головку. Та горела в лихорадке.—?Давно она в таком состоянии?Миссис Бьюик отвернула ребенка.—?Мне нужно ее осмотреть, Миссис Бьюик. Я только на минутку.Джин чувствовала запах волос девочки, сладкий, молочный запах. Она слышала, как она борется с болезнью за любой глоток воздуха.—?Пару вещей. Я должна кое-что проверить.—?Я вам не звонила.—?Знаю.—?Вы просили не звонить.—?Позвольте мне осмотреть ее, пожалуйста.Она попыталась скрыть панику в голосе, и, может быть, это убедило Миссис Бьюик, и она посадила Конни к себе на колени и позволила Джин ослабить пеленки.Трое братьев столпились в дверях, стараясь получше разглядеть происходящее, но молчали, словно знали, что этот визит чем-то отличается от предыдущего, и встретили его со своей детской серьезностью.Джин повернулась к ним. Они выглядели как три мудрые обезьянки, одна взъерошенная голова под другой, ещё одна под ещё одной. Ей хотелось закрыть за ними дверь. Она не хотела, чтобы они видели сестру в таком состоянии. Она не хотела, чтобы они видели страх матери. Она не хотела, чтобы они видели ее. Заставив себя улыбнуться, она замахала руками, как будто это были какие-то любопытные щенки.Даже в тусклом свете Джин разглядела синюю тень на губах девушки, а когда она высвободила её маленькую руку из-под одеяла, увидела ту же самую холодную тень на кончиках пальцев.—?Она так странно на меня смотрела,?— сказала миссис Бьюик. —?Ее глаза широко раскрылись, не так, как обычно. Ее руки такие ледяные, а голова такая горячая. Но теперь она вообще не хочет смотреть на меня.—?Как давно она в таком состоянии? Как давно так тяжело дышит?—?Думаешь, я тебя зря беспокою? Ты думаешь, я все выдумываю…—?Я думаю, нам нужно отвезти ее в больницу.Миссис Бьюик и Конни занимали крайнюю палату в больнице, ожидая, пока подействует пенициллин. Соседи присматривали за мальчиками, которые жалели, что не могут угостить сестру желе и сладкими пастилками.Когда Конни открыла глаза и улыбнулась матери, миссис Бьюик выглядела так, словно вот-вот сломается. Но затем ее глаза снова закрылись, и, хотя ее тело продолжало бороться еще два дня, ее дух, казалось, уже ушёл за пределы досягаемого.Когда тебя готовят к врачеванию, тебя не учат, как справляться со смертью. Только как сделать все возможное, чтобы спасти от него мужчин и женщин. Но смерть была очень важным фактом в жизни Джин. Люди рождаются, чтобы умереть. Однажды она очень разозлила мать, сказав это.Несмотря на все ее усилия, несмотря на все медицинские знания и опыт, люди будут умирать, и она ничего не сможет сделать, чтобы предотвратить это. Она уже знала, что некоторые, когда такое случалось, были рады этому, но большинство?— нет.Как бы долго болезнь не держалась, Джин была удивлена тем, как много людей, казалось, знали, когда смерть протягивала свою руку. Даже молодые мужчины и женщины. Но не Конни Бьюик. Она вышла из утробы слишком рано, чтобы знать, что уже уходит. Сорочка все еще липла к ней, мягкая и пахнущая матерью. Но когда ее легкие, наконец, сжались, и она сделала свой последний вдох, она, казалось, так легко соскользнула в руки смерти. Ее пальцы дернулись, веки задрожали, и она исчезла. Джин ничего не могла сделать, чтобы удержать ее, но когда миссис Бьюик повернулась и посмотрела на нее поверх маленького трупа, это не имело значения. Вопреки самой себе, вопреки тому, что она знала, Джин в ту ночь кричала сама не зная на что или на кого.