3. (1/1)

К.Ф. РылеевВсе они красавцы, все они таланты, все они поэты. Ночью ему опять приснилась Настенька. Она бежала по зеленому цветущему лугу ему навстречу, раскрыв объятия, и он подхватывал ее на руки и кружил, слушая, как она заливалась счастливым смехом. Она обожала, когда он так делал. Он открыл глаза, увидел, что находится в камере, и вслед за этим вспомнил, что сегодня все должно закончится. Он смирился. Давно уже смирился с тем, что должно произойти, и жене написал о том же. Пусть она живет дальше и вспоминает его без грусти. В конце концов они все же были счастливы вместе, так лучше уж вспоминать те мгновения счастья. Она писала ему очень часто, и в каждом письме выражала надежду на скорое свидание. Она не осуждала его, и Кондратий был ей за это благодарен. Переписка с женой будто бы вернула ему спокойное расположение духа.Первые дни он не находил себе места. Ему хотелось разрушить каменные стены, разнести их голыми руками. А после?— добраться до всех… этих проходимцев и предателей, из-за которых все рухнуло. Трубецкой… Зачем он соглашался, если в самый последний момент бросил всех на произвол судьбы? Приди он на площадь, возможно, никто не погиб бы под картечью. Оставшиеся без предводителя и диктатора солдаты ведь попросту не знали, что делать и как поступить. Оболенскому пришлось взять все на себя, начать действовать. Увы, было уже слишком поздно, великий князь, точнее, к тому времени уже император собрал все силы, дабы нанести удар. Трубецкой потом еще и обвинял его на очных ставках, мол, это он, Рылеев, виноват во всем. Он дескать руководил Обществом, у него на квартире проходили собрания. Будто бы сам не приходил туда, будто бы не согласился возглавить выступление. Кондратий не думал отпираться, он готов был признаться в том, что руководил Обществом, строил планы, которые в конечном итоге должны были принести родной стороне лишь благо. Но он был не один! Все они, стоящие теперь перед судом, мечтали об одном и том же. Их мечты и стремления вывели их на площадь тем декабрьским утром. Зачем же сейчас пытаться возложить вину лишь на него одного? Разве это справедливо? Не это ль зовется подлостью, Сергей Петрович? Те погибшие холодным декабрьским вечером на Сенатской площади и на вашей совести тоже. На вашей, может быть, даже в большей степени! Поразительно, но Трубецкому удалось избежать смерти. Что ж, пусть живет и мучается. До конца дней пусть совесть не дает ему покоя. Это будет самым суровым наказанием, даже Государь Император не сможет наказать бывшего князя сильнее.Потом злость ушла, и Кондратий уже смиренно принимал и выслушивал упреки, что бросали ему недавние товарищи по борьбе. Даже Каховский и тот постарался: чуть не с кулаками на него кинулся, когда Рылеев подтвердил, что тот согласился на цареубийство с радостью. Так разве ж он сказал неправду? Это был один из пунктов первоначального плана, и им нужен был человек, который готов на самоотречение. Петр сам говорил не раз, как он ненавидит семью государя. Они, мол, виноваты во всех его бедах. Он же готов на все ради блага Отчизны; надо будет убить?— убьет кого угодно. И вот, пожалуйте, чуть ли не невинную жертву из себя решил строить, заявил, будто это Рылеев его убедил стать убийцей. Каково? Причем, поначалу-то в глаза глядя, не хватило смелости сказать на очной ставке. Признался в письме к Левашову… Храбрец какой, вы подумайте, виноватых нашел, хотя сам же, первый, отказался сделать то, на чем ранее так горячо настаивал. Не могу, дескать, стать цареубийцей! Благороднейшая натура! А в Милорадовича его, стало быть, Рылеев сам, лично, заставил стрелять, а равно и в полковника Стюрлера. Хотя, если подумать… другого выхода-то в ту минуту уже не оставалось, пусть и даже оно и бессмысленно, но объяснимо. Каховский хоть как-то, но попытался изменить положение вещей. Другой вопрос: а стоило ли оно того?.. Странно, но сейчас у Кондратия уже нет однозначного ответа на этот вопрос. Ладно уж, Бог им с обоим с Каховским судья, и как-никак, но на эшафот теперь им идти вместе.Сил у Кондратия больше не осталось, и он просто отвечал на все вопросы, признавал, что руководил Обществом, составил и осуществил заговор. Они хотели, чтобы он говорил правду, и он подчинился.Приговор Кондратий выслушал с поразившим даже его самого безразличием. Хотя поначалу он надеялся еще, что к смерти их не приговорят. Но император решил иначе… Против казни, как он случайно узнал, из всего Следственного комитета был один Мордвинов. Не ожидал, честно говоря, такого от Николая Семеновича.—?О семье вашей я позабочусь лично, не извольте беспокоиться, но вот вам я уже ничем помочь не могу,?— сказал он Рылееву при последней встрече. —?Да и не хочу, честно признаться.Что ж, и на том спасибо, Николай Семенович. Видно, у него все-таки осталось еще хоть чуть-чуть благородства. В конце концов, так или иначе, но изначально он одобрял и поддерживал их, иначе не стал бы предупреждать о том, что Николаю Павловичу о заговоре стало известно, и что именно поэтому он решил ускорить восшествие свое на престол. И если бы у них все получилось, то скорее всего Николай Семенович первым бы их поприветствовал. Да и сам Рылеев, что уж там лукавить, предлагал именно его сделать первым министром. Ну, а в данных обстоятельствах Мордвинову только и осталось, что пожалеть проигравших. Яркое утреннее солнце слепит глаза. Вместе со всеми Кондратий Федорович идет к эшафоту, сосредоточенно смотря себе под ноги. Странно, но ему уже совсем не хочется думать о том, что все пошло прахом, и что уже совсем скоро он умрет. Что будет после него?— тоже совсем не интересно. Может быть, и вправду, о них не забудут, и то, ради чего они боролись не умрет. Возможно, однажды тот мир, о котором они грезили все же и настанет… Но теперь эта мысль не приносила больше радости. Ему стало… нет, не безразлично, но просто он понял, что размышлять об этом уже нет смысла. Ведь это?— конец. Ему вдруг страшно захотелось домой. Увидеть жену, обнять дочку. Сесть за свой стол, написать новые стихи. Вечером рассказать Настеньке новую, только что придуманную сказку. Выйти к гостям и прочитать им новые свои творения, спорить чуть не до утра, смеяться… Павел Иванович опять разбил бы вдребезги очередную тарелку, Мишель Бестужев и Сергей Муравьев-Апостол спорили бы о чем-нибудь с Трубецким… Потом тот пригласил бы их на вечер, что устраивала его милейшая супруга. И все было бы еще впереди. И может быть, все пошло бы по-иному.Он выслушивает молитву, которую читает приглашенный священник, покорно целует протянутый ему крест. Поднимаясь на эшафот, Кондратий оглядывается по сторонам: хорошо бы запомнить этот миг навсегда, чтобы и там, откуда нет возврата, хранить его в памяти и в сердце. Прохладное утро, яркое солнце, безоблачное небо, легкий ветерок с Невы… Совсем скоро ничего этого уже не будет. По крайней мере?— лично для него. Он смотрит на стоящих рядом товарищей по несчастью. Пестель, плотно сжав губы, одаривает присутствующих на казни господ генералов?— членов Следственного комитета?— презрительным взглядом. Муравьев-Апостол переглядывается с Бестужевым, будто хочет сказать ему какие-то слова поддержки, да не решается. У Мишеля дрожат губы, он судорожно перебирает пальцами, будто у него замерзли руки, и он хочет согреться. Каховский, бледный и осунувшийся, не мигая смотрит в одну точку. Взгляд его прищуренных близоруких глаз направлен почему-то за спину распоряжающегося казнью военного генерал-губернатора. Туда, где замер неподвижно его молодой адъютант, который почему-то, подобно Каховскому, пристально разглядывает собравшихся, а то вдруг стремительно отводит глаза, будто хочет уйти и навсегда забыть обо всем…Когда Рылееву надевают на голову мешок и затягивают петлю, он крепко зажмуривает глаза, пытаясь воскресить в памяти образ любимой доченьки. ?Жаль, не увижу, как она растет?,?— успевает подумать он прежде, чем из-под ног у него выбивают скамью.