Глава 13. Гром надвигающейся бури... (1/1)

”Будущее – это необитаемый остров,к которому мы плывем на корабле ?Надежда?”– Виктор ЗубковС ранней летней зарей, окрашивающей клочок неба в светло-розовые и жёлтые оттенки, где-то с окраины Петербурга поднялся резвый и задорный ветерок, легкие кучевые облачка, что медленно кружили всю ночь над городом, вдруг задвигались быстрее, методично подгоняемые ветром. Незримо летя меж редких экипажей, задевая решительно каждую шляпку – будь это мужской высокий цилиндр, черная атласная шляпа или двууголка, именуемая иной раз Веллингтоном, или нежная капотка, с особенным старанием подобранная материнской рукой, или кибитка с большими полями или только недавно ставшая модной аккуратненькая шляпка ”Франциск” – своим мягким касанием ветерок игриво старался напомнить и старцам, и дамам, и молодым мужчинам, и юным красавицам о своём существовании. Порой ветер налетал на распахнутые рамы, в такие моменты он либо налегал на них с новой силой и тогда окна с гулким грохотом закрывались, либо игриво заходил в гости, вступая в неравный бой со шторами и бумагами на столе. Волнуя листву всех встречных деревьев ветерок добрался до Большого Адмиралтейского проспекта, беспечно проплыл меж высоких фасадов, свернул на очередной развилке, заботливо овеяв выставленные на оконце второго этажа цветки герани и поплутав между строительными лесами Исаакиевского собора, раззадорившись, влетел в открытое окно почти безлюдного и полупустого Аничкова дворца. Александр и Мария любили ходить в церковь, в это светлое и по-своему загадочно-торжественное место, где всегда на душе становилось тепло и спокойно, где всегда был мягкий блеск от нескольких десятков огоньков свечей, где всегда слышалась благоговейная молитва, проникающая глубоко-глубоко в сердце и царил тонкий запах ладана. Надев свои самые красивые и в то же время весьма скромные платьица, с тщательно расчесанными и уложенными русыми волосами, они вприпрыжку бежали к родителям, держась за руки. Саша обычно сразу хватался за руку отца, чтобы тот приподнял его высоко-высоко, или, если Николай был хмурым от множества дел, что периодически наваливались на него, просто степенно останавливался рядом, подражая бравой выправке, заискивающе складывая руки за спиной и чуть шаркая ножкой – как когда-то его научил делать дядя Александр. Смотреть тогда на рослого императора, который показывал племяннику некоторые хитрости, было весьма забавно – Саша не лукавя чуть сдержанно смеялся, прикрывая рот ладошкой и старательно повторял движения.Малышка Мария обычно цеплялась за оборки юбки матери, просясь на ручки, а когда её просьбу выполняли счастливо заливалась мягким серебряным смехом, обнимая матушку за шею и по-детски радостно целуя её в щеку. Чертами лица Мари с каждым днем всё более и более походила на Николая: её профиль практически в точности повторял профиль отца, у неё были тонкие губы и глубокие выразительные голубые глаза, с тем лишь отличаем, что у Николая были бакенбарды, а головку Мари украшали пока ещё короткие завитые локоны. Практически все при Императорском дворе, когда малышке минуло два года, выразили предположение, что в весьма скором времени, когда ”Её Императорское Высочество подрастет, то станет точной копией Николая Павловича”. Каждое воскресение в коридорах Аничкова дворца с раннего утра стоял детский смех, топот маленьких ножек и осторожные переговоры нянюшек, подобранных Марией Фёдоровной для внуков с большим усердием.В женской половине, в комнате маленькой Великой княжны, которая была обустроена в приятных розово-пастельных тонах с заботой и любовью, шло особенное оживление – с помощью Мэри или одной из горничных Машу всегда собирала Екатерина, самолично. Почему-то в том, чтобы заплести волосы дочери в аккуратную корзинку или поправить оборочки на крохотном, словно кукольном, платьишки, княгиня находила теплое материнское удовольствие. Помогая девочке натянуть чулочек, она увлеченно рассказывала малышке что-нибудь из светских обычаев, которых придерживаются взрослые – Катя всегда старалась говорить понятно и, что главное для любого ребенка, живо, дабы Маша не теряла интереса ко всему новому. Такую традицию Екатерина завела по памяти, ведь точно так же, почти девятнадцать лет назад, когда она была ещё не Великой княгиней и даже не Екатериной Фёдоровной, а всего-навсего трехлетней озорной Катюшей, то Варвара Семёновна так же рассказывала ей, что следует делать в гостях, а чего стоит остеречься, как правильно делать реверанс и как стоит ответить на тот или иной вопрос. Это были начальные уроки хороших манер, это были первые уроки танцев, это был чистый, искренний смех и радость – это были моменты дорогие её сердцу, которые навсегда запечатлиись в нём. Потому Катя стремилась окружить свою дочурку чем-то подобным, необычайно теплой и заботливой атмосферой, в которой Маша бы неустанно чувствовала, что её любят. Из всех церковных праздников Саша особенно любил Троицу, которая всегда ассоциировалась у мальчика с красивым убранством и запахом свежескошенной травы, смешанный с ладаном, яркими березовыми веточками, которые величественно обрамляли иконы, и чистыми зеленым цветом – цветом обновления. Обычно, будучи в это время в Солнечных горах близ Москвы, погода всегда была поистине летней – припекающие лучи солнышка, которые редко-редко перехватывали немногочисленные пуховые тучки, цветущий вишневый сад, через который нужно было идти в церковь и в котором можно было весело бегать с сестрой и родителями после. А иной раз, поспорив, Саша наперегонки бежал с папенькой до той или иной вишни и смеялся, если приходил вторым. Но как ни любим был отдых в московской усадьбе для юной четы Романовых, в это лето произошла существенная перемена – и вся императорская семья медленно, но верно собиралась в одной из резиденций Его Императорского Величества в Крыму, и напрасно петербургский ветерок плутал по пустеющему Аничкову дворцу, стремясь найти в том кого-то из хозяев.***Дворец, который избрал для подобного ”собрания” Александр Павлович был почти сравним с Большим, бывшем в Петергофе, обращенный фасадом к Чёрному морю, он тоже был выстроен стиле зрелого барокко, но отличался меньшей протяженностью – уступая где-то в сто аршин. Но данное обстоятельство не делало его менее уютным и пригожим, и так же в залах раздавались приятные мелодии, которые играли в четыре руки Елизавета Алексеевна и Екатерина Фёдоровна, так же по вечерам в гостиной собиралось всё милое общество: Александр вел линию разговора, а Миша всякий раз, как августейшая Мария Фёдоровна с материнским упрямством вновь заводила беседу о недавней женитьбе Анны и Виллема II, намекая, что и Михаилу в скором времени придётся остепениться, переводил всё в шутку; так же аккуратно как и в Зимнем, и в Аничковом дворцах слуги с подносами ходили с крайней осторожностью, ожидая из-за каждого угла стайку маленьких шаловливых детей, так же как и в столице ввечеру дворец облачался в красивые огни и так же как и в Солнечных горах по утрам Екатерина и Николай гуляли, держась за руки. В утренней заре есть какая-то недосказанная робкая красота, в тонком столбе пыли , что поднимается ветерком от тропинки, окруженной высокой желтовато-зелёной травой и редкими липами, источающими сладкий летний аромат – тоже. Катя осторожно коснулась колких пушистых колосков, кои росли на каждом шагу вдоль тропы. В этот момент ружье, которое нёс на плече Николай, звякнуло – кажется, этот звук издала пряжка от ремешка – и девушка обернулась на мужа, встречаясь с его тёплыми голубыми глазами. Не изменяя своей привычки заниматься по утрам, Николай также упражнялся и здесь, в крымской резиденции, Катя же, хоть и усердно старалась все эти три года также исправно ходить на ”делание с ружьем”, подражая мужу и всеми силами стараясь разделить с ним эту радость, сейчас только сопровождала его, на занятия был наложен временный запрет Яковом Васильевичем – и на то была особая причина, которая объясняла особенную мягкость и заботливость, что читалась теперь с большей силой и во взгляде Екатерины, и в её более плавных движениях, да и голос её становился более глубоким и женственным, а все наряды, бывшие в гардеробе, были с завидной тщательностью разобраны Мэри, что в итоге в сундук-путешественник, который был привезен в резиденцию, легли только платья с завышенным корсетом – и на все эти загадки был простой ответ. Катя была беременна третьим ребёнком.Пара поднималась с первыми ранними лучами Солнца, что начинало неизбежно скользить по небосклону, изрядно пригревая и изредка теряясь в верхушках деревьев у горизонта, великий князь и княгиня тихо, не будя никого из слуг, выскальзывали из дверцы, что была на северной стороне дворца ближе всех к парку, и медленно шли по вьющимся то вверх, то вниз тропинкам к дальней поляне, с которой была видна бесконечная блестящая лазурная гладь моря. Николай методично занимается: делает выпады вперед, перемещая вес тела на правую или левую ногу, руками же крепко держит увесистое ружье, затем стойка прямо, ”на плечо”, снова выпад, вскидка. Катя, усевшись под одинокой березкой у склона, придерживает от резкого ветра ленты своей легкой лимонно-жёлтой капотки и по-любовному долго следит за точными движениями мужа, который день изо дня оттачивает своё мастерство, что скоро, как говорил иной раз расхрабрившись и краснея до ушей Василий Самойлов, ”в пору и как младшему сержанту именоваться”. Постепенно, словно крадучись, Солнце скользит выше по бледно-васильковому небосводу, и, когда случается светилу достигнуть известного уровня, Николай Павлович перекидывает ружьё через плечо, со странным вздохом смеси горечи и одновременного облегчения, и быстрым шагом подходит к жене, помогая ей подняться, оперевшись на его крепкую мужскую руку.В таких ранних прогулках, когда они медленно шли рука об руку только вдвоём, разглядывая красочный пейзаж моря с неспешно набегающими кучерявыми волнами-барашками, отражающими солнечные блики, зеленеющие деревца парка, статуи фонтанов и возвышающийся на холме, словно в сказке, высокий фасад императорской резиденции, они улыбались друг другу, чувствуя радостное и чистое наслаждение от этой безмолвной близости. Николая в эти мгновения более не трогали заботы об армии, распоряжениях, которые надобно было отдать по прибытии камердинеру и адъютанту – его волновали мысли о ней, о её беременности, о зарождающейся жизни и жизни его родных – служба могла подождать.В большей степени они шли почти молча, обсудив бывшие сны или попавшиеся по пути диковинные цветы, потому как сердцем каждый угадывал чувства другого и говорить становилось почти не о чем, однако слышать звук голоса любимого человека в иные минуты становилось вдруг большой потребностью. – Ангел мой, Ты не устала? – Николай останавливается, осторожно оглаживая тыльную сторону её запястья. Катя мягко улыбнулась, у наружных уголков глаз вмиг появились маленькие столь характерные её лицу лучистые морщинки – её необычайно трогала его забота с которой Николай почти поминутно справлялся о её здоровье или, наоборот, молча с улыбкой останавливался, принуждая сделать в легком променаде перерыв, её сердце видело вперед глаз, с какой заботливостью князь намеренно обходил неровные участки тропы, где она могла бы неверно ступить, и вспоминая столь неосторожные слова Михаила Анатольевича Вестницкого, что Николай ”жестокий человек” ей хотелось засмеяться, искренне и заливисто, словно ребёнок.– Помилуй, Ники, мы прошли от силы пятую часть версты, а я не немощна и не больна. – Она мягко коснулась ладонью его щеки, ощущая, что вмиг оказывается в теплом кольце рук мужа. – И я вовсе не устала… Как жаль, что теперь я не могу заниматься с тобой – так и останусь в рядах ”рядовых”, мастерство ружья мне даётся с трудом, – Она мягко рассмеялась, нежно наклонив голову на бок от чего лимонные ленты капотки щекотно легли на кожу у ключиц. Лучики Солнца забавно играют в коротких русых кудрях Николая, отбрасывая тени на лицо; несколько помолчав, мужчина слегка хмурится: – А я не жалею о таком перерыве. – Кончики пальцев осторожно очерчивают её талию, переходя и останавливаясь на чуть видном в складках летнего батистового платья животе. Замечая это, Екатерина чуть помотала головой:– Если Ты об этом, то ведь знаешь, что и я рада. – Приподнявшись на носочки, Катя касается его тонких губ и, отстранившись, счастлива видеть его улыбку – в сердце, словно мёд, разливается приятная и тёплая нежность от несказанных, но прочувствованных слов – ”я люблю Тебя”.Взявшись за руки, молодые Романовы продолжают идти по тропинке, что вьется, уходя наверх, ко дворцу, где вдруг слышится стук копытц и скрежет колес о гальку. Было несложно догадаться, что в резиденцию пожаловал новый и последний гость из семьи – Константин Павлович.***С приездом Константина в резиденцию всё во дворце пришло в большее волнение, чем доселе: зная требовательность цесаревича, слуги хлопотали вдвое, а то и втрое больше. Подобная перемена была странно заметна невооруженным глазом для любого, даже постороннего человека, как заметен первый желтый лист на ещё зеленеющем клёне. Всё вдруг пришло в оживление, что как-то нарушало заведённый уже несколькими неделями ранее привычный порядок вещей.Но неизменным оставался серебряный смех, что доносился из детской. Именно здесь многие вещи оставались постоянны, словно своим беззаботным настроением и радостью ко всему дети научились ограждаться от угрюмости взрослых, которые постоянно думают о том, что у них в голове, а не как прекрасен мир перед глазами.Когда Екатерина вошла в детскую, то застала Мари и Сашу за самозабвенной весёлой игрой с Милордом1 – ещё игривым щенком, ирландским сеттером, который был подарен Михаилом Павловичем племяннику на Рождество. История, как Миша пронёс коробку, в которой заливисто лаял резвый маленький щенок, через весь Аничков дворец и остался незамеченным, была поистине загадкой, и на расспросы старшего брата рослый молодой человек, чьи волосы отливали рыжеватым оттенком, весело отшучивался – мол, просто повезло.Сеттер был прелесть – игрив и весел, с первого же дня признал Александра Николаевича своим полноправным хозяином, радостно семенил своими лапками, следуя за Сашей из комнаты в комнату и с лаем приносил красный мячик, который так же был подарен заботливым дядей в морозное утро.Сейчас дети забавлялись тем, что поочередно бросали мяч, а затем звали Милорда каждый в свою сторону. То количество случаев, когда пес случайно иль нарочно нёс мяч не тому, кто кидал, записывались баллом в общий счёт, который вела Мэри мелом на маленькой зелёной доске, бывшей тут же. – Милорд, Милорд! – Саша от радости хлопнул в ладоши, когда каштаново-рыжеватый пёс, виляя длинным пушистым хвостом, побежал на его зов, игнорируя команды сестры. – Умник мой! Мама, посмотрите, я выигрываю,– С радостью сообщил мальчик, обернувшись на вошедших. – Это потому что ты его кормишь. – Запротестовала Маша, поднимаясь на ноги. Девочка была очаровательна в маленьком муслиновом платьишке с широким сиреневым пояском в тон. Быстро подбежав к матери, она порывисто обняла её, зарываясь лицом в складки платья, и Саша, вдруг пристыженный, сделал то же самое, Милорд радостно вился у его ног.– А правда, что приехал дядя Константин? – Да, правда, – Катя осторожно провел ладонью по светлой кудрявой макушке. – Потому сейчас мы пойдем вниз и поприветствуем его. – Чур, я первая! – Мари, со свойственной ей прыткостью, быстро побежала к двери, что вела в коридор, и Александр радостно пустился вслед, а Катя с улыбкой подумала, что, быть может, хмурость и требовательность Константина Павловича и повлияла на прислугу, заставив всех и каждого работать в двое усерднее, но дети своей чистой душой видят больше – понимая, что самое главное в жизни это любовь, а не хлопоты.***– Весь распорядок дня – сбился, в доме ровным счётом всё смешалось. Вы улыбаетесь, а значит, я прав. Впрочем, это обстоятельство было особенно заметно в обед…– Вашему приезду рады, Константин Павлович. От того и хлопоты. Екатерина смущенно улыбнулась, оправляя мягкий платок на плечах. Сейчас, выйдя из комнаты дочери, где уже спала сладким сном Маша, Катя случайно столкнулась в коридоре с шурином, и теперь Константин шел вместе с ней вниз, в гостиную, где всё ”взрослое” семейство по заведённой привычке собиралось на вечерний чай после долгого и утомительного дня. Поддерживая простой и вовсе не серьёзный разговор, вести который не составляет большого труда, они дошли до центральной широкой лестницы, которая теперь таила в себе большое коварство для Кати – ни разу за проведенное время в этой резиденции она не смогла спуститься сразу: на середине ли пути, ближе к спуску иль в начале, но её тело требовало остановки и отдыха, хоть и на некоторое мгновение.Вот и сейчас, пройдя почти треть, девушка остановилась, переводя дыхание. Константин же, не совсем заметив или не желая замечать, что его спутница отстала, прошел далее, свернув в коридор. Щёки Кати резко покрылись румянцем, ей стало вдруг невыносимо стыдно и горько на саму себя, но силясь сформулировать, от чего в ней вспыхнуло это чувство, она, как ни старалась, не могла. На верху лестницы раздались мягкие шаги. Обернувшись, Катя с большой радостью увидела Николая, который спускался, улыбаясь. Когда они в скором времени поравнялись, он подал ей руку. – К несчастью, Константин не всегда примечает, что кому-то рядом нужна помощь… – Мягко проговорил цесаревич, чувствуя, что Катя лишь немного опирается на его руку. — Опирайся больше...– Полно, Ники, милый, он просто устал с дороги…Когда же они вошли в гостиную, то их взгляду предстало уже всё собравшееся общество, Вера – сметливая служанка средних лет, ставила уже раздутый самовар, от которого так и веяло теплом.Среди всех “взрослых” – как любили между собой говорить Саша и Мари – также был и Александр Николаевич. Так как он был старше Маши, то и ложился, сравнительно, позже. С важным видом пятилетнее дитё стояло возле одной из картин, рассматривая её внимательнейшим образом – мальчика занимало всё, от трепетных мазков до выбранного цвета. Постепенно вечер приобрел свою “форму”, велась лёгкая сердечная беседа, в кою были вовлечены все бывшие в гостиной, Николай и Александр увлечённо составили шахматную партию, ведя баталии на чёрно-белом поле, Екатерина села подле Елизаветы Алексеевны, которая вышивала на пяльцах чудную картину, когда в общем разговоре вдруг отчетливо прозвучало замечание Константина Павловича:– Я нахожу, что Александр чрезвычайно мягок... – Цесаревич подошел к племяннику и бесцеремонно задрал широкие серые брюки мальчика чуть выше колена, с придирчивостью говоря, – Ни единой царапины, словно нежная девчонка…Екатерина мягко рассмеялась, скрывая вновь тем самым свою легкую досаду, от того, что сердилась на себя саму за свою обиду на шурина, её щеки чуть заметно порозовели от жгучего чувства стыда – назвать Сашу чересчур мягким ребенком, которому не свойственны детские забавы было никак нельзя – мальчик был необычайно живым и подвижным, веселым и порой столь активным, что по вечерам с трудом ложился в постель – столько всего ещё хотелось сделать. Потому сейчас, под леденящим взглядом дяди, до конца не понимая его недовольство, Александр чуть робел, смотря то на матушку, то на отца, то вновь в холодные серо-голубые глаза цесаревича.– Помилуйте, третьего дня до Вашего приезда Саша скатился с лестницы, когда погнался за щенком. Слава Богу, что ни царапины…– Стало быть, – Вновь холодно перебил невестку Константин, выпрямляясь и оправляя полы мундира,– Не дисциплинирован? – Нисколько, Константин Павлович. Саша чтит правила и порядки, и если я или Ники, или кто-нибудь из старших что-то ему запретит, он не осмелится ослушаться…– И вы не прибегли ни к какому наказанию? – Цесаревич чуть хитро прищурился, все так же рассматривая племянника теперь уже с высоты своего роста. Саша невольно повел плечами, словно от зябкого холода. Взгляд дяди не казался ему дружелюбным, и мальчик не мог понять – только ли ему это кажется и тогда он плох, что помышляет дурно и наговаривает и, стало быть, должен себя стыдить или дядя был им крайне недоволен из-за чего-то ”большого, общего”… Маленький Великий князь не мог разгадать сложную фигуру Константина сколько бы ни пытался – и вряд ли в том была его вина, ведь своим чистым детским сердцем он всё же видел больше, чем взрослые. В конце концов решив, что всё же им недовольны, потому как он плох, Саша пристыженно опустил взгляд на ковёр, разглядывая витиеватые персидские узоры. В глазах вдруг защипало от слёз, а нижняя губа невольно и предательски задрожала.– Я запретил ему сладкое на две недели, в назидательных целях, но всё же Ты не справедлив так холодно говоря о Саше, брат мой. – Отозвался Николай на замечание цесаревича, с теплотой смотря, как Михаил, со свойственной тому чуткостью и природной шутливостью, мягко приобнял племянника за плечи, уводя того из-под строгого взгляда Константина, и усадил рядом с собой за рояль, начиная играть полонез и незаметно протягивая свой носовой платок маленькому Саше, сопровождая это короткой тихой шуткой, что мальчик невольно улыбнулся сквозь слёзы. К роялю подошла и Катя, сев рядом с сыном и поцеловав того в макушку. Видеть, как своей холодностью и намеренной колкостью Константин буквально давит на ребенка – её сердце до боли сжималось в груди.– Ох, помню, как мне как-то Иван Сергеевич Рюль запретил мороженное из-за моей болезни. – Рассмеялся Миша, смело и бойко беря первые аккорды. Своей веселостью он всегда умел разрядить любую накаленную обстановку. – А Ты, Ники, тоже тогда отказался… – В детстве вы оба были неимоверно чувствительны к горестям друг друга – один плакал за другого ещё до того, как того наказывали. – С ноткой презрительности фыркнул Константин, отходя из центра комнаты к окну, в котором уже были видны сгущающиеся вечерние сумерки и играли последние лучики уходящего за горизонт Солнца.Александр методично делает ход слоном, ставя под удар сразу три фигуры Николая. Выиграв тем самым немного времени, император вступает в разговор, решительно желая положить конец распрям, насмешкам и ехидствам, что невольно завладевали семейным вечером.– Я вынужден парировать Твою колкость, заметив, что мы вчетвером сумели в той или иной степени сохранить братское тепло и привязанность, которые были свойственны нам с детства. – Легкий стук фигуры о шахматную доску заставляет августейшего вновь вернуться в игру, с удивлением обнаруживая, что с новым ходом противника расстановка сил чуть меняется и не в лучшую для Александра сторону. В кой-то мере дипломатия – то же шахматы, следуя за многоходовыми комбинациями, в хитросплетениях которых дипломат как и игрок не имеет права запутаться, важно здраво рассуждать, не спешить и не гнаться, теряя голову и, несмотря на все приготовленные уловки, преграды и западни, готовиться к любому развитию событий – абсолютно любому. Каждый раз когда Александр задумывался над тем, что эти правила дипломатии так же применимы и к жизни, его это порой невольно удивляло. Вечер шёл своим чередом, более не было ни причин для словесных столкновений, ни для колкостей… разве что Милорд своим неожиданным появлением взволновал всех в зале, задев и тем самым чуть не уронив у входа маленькую тумбу на тонких высоких ножках, что была вся уставлена цветами, однако пёс, словно смущенный этим, виновато повилял хвостом и быстро подбежал к своему маленькому хозяину, укладываясь калачиком у его ног. ***Прогулки по парку, что был разбит подле дворца, были особенной отрадой и радостью как для детей, так и для взрослых. Маленькие ребятишки, собираясь в кучки, бегали от дерева к дереву, виляли по тропинкам, прячась то за взрослых, то за высокие зеленеющие кусты, играли в догонялки и горелки, а в особо пригожие дни – в казаков-разбойников или прятки. Искренний беззаботный детский смех разносился практически на весь сад и у каждого, чьего сердца он касался, на лице играла улыбка. Высокая белая беседка из мрамора с таинственным торжеством возвышалась над маленьким каскадом фонтанов, который плавно переходил в спокойное течение и тем самым отделял своей прохладной гладью две прогулочные тропинки. Беседка была весьма излюбленным местом Кати для препровождения времени на природе с Сашей и Мари, так как та заключала в себе одно из основных важных качеств – благодаря высоким резным перилам беседка была безопасна для детей. Также из неё открывался обширный и живописный вид на парк – высокие клёны с раскидистыми ветвями, усыпанные миллионами тонких листочков, в такие жаркие дни давали спасительные тени на тропинки, искусно разбитые клумбы дарили окружающему воздуху приятные сладкие нотки цветочных ароматов, постриженные и подровненные с особой заботой садовника кусты радовали своими причудливыми формами разных животных и предметов, водная гладь блестела от солнечных лучей, завершая сказочность пейзажа. Сегодня был особенно погожий день и так изрядно пригревало, что оставаться долго во дворце даже со всеми распахнутыми окнами становилось сущей пыткой. Потому всё бывшее во дворце общество, свободное от серьёзных занятий, отправилось на прогулку в парк, в беседке же были установлены маленькие мольберты разной вышины и дети забавлялись с акварелью, рисуя на холстах всё, что только желали – от портретов с тонкими линиями до пейзажей, созданных крупными и аляповатыми мазками. Наблюдать за каждым ребёнком – была ли то Маша, в красивом розовом платьице с отточкой, или Саша в большой белой рубахе и свободных брюках, которые удерживали от падения подтяжки, пристегнутые к пуговицам, или дочь одной из фрейлин Марии Фёдоровны, лет семи, которая, высунув самый кончик языка и приподнявшись на цыпочки, старательно вырисовывала цветок на своем холсте или любой другой озорник из дворцовой свиты – было по-особенному радостно, ведь в глазах каждого маленького чуда горел вдохновленный огонек счастья. Мария Фёдоровна величественно восседала на высоком кресле, её пышная причёска, множественные украшения и фрейлины, бывшие тут же, выделяли её из всего общества беседки издалека. Она внимательнейшим образом следила за играми детей, а от жары спасалась при помощи веера с большими пушистыми перьями. – Мари, душечка, – Внучка быстро обернулась на её голос. Румяная от недавних горелок, она была особенно, по-детски очаровательна, что Мария Фёдоровна невольно улыбнулась, – У тебя прелестно выходит, кого же ты рисуешь? Слушая ответ сестры, Саша почесал затылок и сосредоточенно прищурился – при этом движении так забавно расплывался пейзаж, блики на воде становились редкими яркими лучиками, а пестрые шляпки и зонтики дам, что бродили по тропинкам парка в окружении кавалеров в мундирах, становились похожи на букет цветов. Но как ни был прекрасен вид из беседки, а всё же то было не ново – хотя бы в гостиной дяди Александра висело три прекрасных работы, на которых каждая веточка, каждый листик и любой камешек на мощеной дорожке был прорисован с такой точностью, что красивее и не сделать – пятилетнему творцу уж точно. Маленький Саша так не желал повторятся, ему хотелось сделать что-то очень хорошее, чтобы глаза радовались, а не копировать то, что и так уже нарисовали в довольном количестве. И, в своём желании выделить что-то на своем рисунке по-особенному, уникально, мальчик терялся и только сжимал кисть в руке всё сильнее, так и не касаясь бледного холста. На его плечи вдруг легли тёплые руки. Быстро обернувшись, Саша встретился взглядом с матушкой, которая мягко ему улыбнулась.– Отчего не рисуешь, Ангел мой? – Катя, подобрав юбку, осторожно присела, чтобы их глаза были на одном уровне – Саша, несмотря на то, что ему минуло пять лет, был довольно рослым для своего возраста. Переведя взор на сестру, которая в воздушном батистовом платьице буквально порхала перед своим маленьким мольбертом, мальчик смущённо улыбнулся.– Я хочу начать, но боюсь выйдет… не то, не так как следует… – К чему бояться того, что ещё не произошло? К тому же, мы так и не узнаем, какой картина получится, пока ты не начнешь её. Попробуй сделать набросок, уверена, затем всё пойдет хорошо. Саша замялся, переводя взгляд на пейзаж парка, который волновал его душу, наполняя какой-то неведомой радостной восторженностью, которую он так хотел отразить в своём рисунке, запечатлить и оставить навечно, передав другим – вызвав в других людях ту же радость, что разжигала в нём природа.”В том, – С детской уверенностью твердил он себе, – есть цель искусства – так всегда сказывает папенька, стало быть, это правда…”– А если я ошибусь?.. Екатерина мягко улыбнулась, подбирая нужные слова. Лучики играли узорами теней на лице, падая на ее белую соломенную шляпку, украшенную тремя только распустившимися пионами из местной оранжереи.– Жизнь никогда не проходит без ошибок, это её неотъемлемая и естественная часть, они помогают нам стать лучше, так что… давай учиться, – Приобняв сына за плечи, девушка окинула взглядом беседку, – Что бы ты хотел нарисовать? – Мне нравится парк. – Саша улыбнулся, рассматривая, как два воробья, расхрабрившись, сели на бортики каскада фонтанов, задорно щебеча и переговариваясь. Катя, заметив направление его взгляда, тепло улыбнулась. – Хорошо, тогда мы сыграем в игру. Внимательно посмотри на парк и скажи, что тебе в нём нравится более всего. Мальчик призадумался. Выхватить из пейзажа то, что более всего дорого… Если бы он закрыл глаза и представил себе парк. То первое, без чего точно нельзя никак обойтись, так это деревья – красивые, высокие, с толстой шероховатой корой, которая облачает их, словно доспехи рыцаря, усыпанные множеством маленьких резных листочков. От одного представления дерева стало на душе радостнее, Саша улыбнулся, а затем вновь представил парк – гладь воды фонтанов, трепещущий клочок светлого голубого неба между кронами деревьев, высокие ухоженные кусты и частая колкая трава, залитая светлым отблеском солнца. Открыв глаза, Александр перечислил всё это, почесав кисточкой нос, а затем повернулся к матери:– А что тебе нравится? – Он улыбнулся. – Всё, что ты сказал, но помимо этого, я бы обязательно нарисовала витиеватые дорожки, по которым иду люди. – Катя повернулась, разглядывая один из таких ”кружков”, что циркулировал в парке. – Они улыбаются и смеются, я бы нарисовала их счастье… Как сумела, – Добавила быстро княгиня и, обернувшись к свите, что окружала Марию Фёдоровну, подозвала фрейлину с красивыми рыжими локонами. – Жюли, милая, как Ты находишь, что самое примечательное в парке, без чего не может обойтись картина?Фрейлина очаровательно улыбнулась, обмахнувшись нежно-зелёным пушистым веером, что был подобран в тон её глубоким зелёным глазам. – Красивый лабиринт из высокой изгороди… – Госпожа Гротская задумалась, словно борясь с нахлынувшими воспоминаниями, затем, с мягкой улыбкой продолжила, – Быть может и беседка, и множество фонтанов – парк прелесть, здесь можно ходить часами, главное – не заблудиться…В это мгновение к брату подошла Маша, дергая его за рукав и требуя объяснить, что за новую игру они придумали, а потом, выслушав Жюли Антоновну, радостно заулыбались и, выспросив разрешения, оба маленьких чуда начали спрашивать, задавая тот же вопрос, у каждого, кто был около беседки. Дети приходили от этого в какой-то восторг, который зарождался самопроизвольно в их маленьком чистом сердечке, а Саша, получая всё новые и новые сведения, уже через час закончил свой пейзаж, оставшись им довольным. *** После художественных упражнений дети, снова сбившись в одну большую шумную кучку, где все вне зависимости от того сколько кому лет, какое платьице или костюмчик ты носишь и кто твои родители – великий князь и княгиня или граф и графиня, князь, камердинер или фрейлина её Августейшества – все были равны, все смеялись и шутили, все были искренне счастливы.По какой-то странной и неведомой никому причине эта стайка детей избрала своим наставником, покровителем и чуть ли не эдаким пастухом – Михаила Павловича. Они бегали за ним, смеялись, коли Миша шутил или смеялся сам, следили за ним из-за деревьев или прячась меж дам и господ, слушались его более всего, а потому, когда Великий князь решил для пользы дела провести их по парку, рассказав забавные истории, произошедшие с ним здесь в детстве, то вся веселая гурьба мигом со смехом и мягкими ликующими вскриками устремилась за ним.– Ныне у Миши фурор,– С тёплой материнской улыбкой, говоря по-французски заметила Мария Фёдоровна, вновь обмахиваясь своим большим и до невозможности пушистым веером,– Впрочем, это к лучшему. Быть может хоть так он поймет, что женитьба всё же неизбежна, как бы он не отнекивался… – Но ведь согласитесь, Ваше Императорское Величество,– Осторожно вступилась одна из хорошеньких фрейлин, также по-французски,– Что всё ж для брака человек должен ”созреть”, то не вещь, чтобы торопить…Все девушки засмеялись, обмахнувшись веерами.Екатерина Фёдоровна шла под руку с Августейшей императрицей-матерью. Шаг был неспешный, даже тише, чем прогулочный, а место, по которому они шли – тенистым. Сейчас Мария Фёдоровна решила оглядеть парк с самой высокого яруса, с площадки, что была почти у подножья дворца. К этому месту вела длинная мраморная каскадная лестница, которая при спуске переходила на аллею с многочисленными фонтанами: маленький фонтанчик ”Стрелы Амура”, где в центре была прелестная статуя двух ангелочков, несколько средних фонтанов, которые простирались почти вдоль всего фасада и самый большой из всех – ”Афина”, где посреди круглого бассейна в центре стояла богини мудрости, военной стратегии и тактики, вокруг её пьедестала был целый каскад из раковинок-фонтанчиков, шум у данного сооружения невероятным эхом удваивался. ”Афина” чем-то смутно напоминала фонтан ”Дубовый” бывший в Петергофе, однако глубиной превосходила его намного. И в целом всё данные гидротехнические сооружения придавали ещё более величественный вид.Отчего-то на душе было неспокойно: Катя внезапно обнаружила в себе нарастающее чувство тревожности – причём тревожности необоснованной. Спрашивая себя саму, из-за чего сердце словно предрекало что-то неизвестное, но уже пугающее, и, не находя ответа и причины, она, покачав головой, вновь прислушалась к разговору фрейлин, которые начали обсуждать грядущий бал. Однако несмотря на все старания скрыть волнение, Мария Фёдоровна, следя за снохой с лёгким старческим прищуром, примечала странные ломанные, когда Катя раскрывала свой веер, или несколько настороженные движения, когда она, обмахиваясь им, задумчиво устремляла взгляд в даль, что в ярком дневном свете был остро заметен болезненный блеск в глазах, который маскировался искусной улыбкой и мягким сдержанным смехом над шуткой одной из фрейлин Внезапно с нижнего яруса, где была аллея с фонтанами, донесся громкий испуганный вскрик, который тут же поглотил неизменный шум воды и плеск. Екатерина быстро оглянулась – чувствуя не столь разумом, сколь сердцем. Жюли Антоновна, которая стояла подле княгини, вдруг с испугом заметила, как та бледнеет, становясь почти мраморной, а затем, не говоря ни слова, быстро подобрав полы длинного платья, стремглав бросилась к лестнице, но обернувшись на фонтаны Жюли быстро осознала причину и столь быстрой перемены, и столь быстрого ”побега”. В тот миг, когда Мария Фёдоровна резко и отрывисто спросила Гротскую, что произошло, Жюли краем глаза заметила, что к фонтану, в водах которого было видно мелькание розового батиста, наперерез через поляну бежал и Николай Павлович. Малышка Мари не умела плавать. Но несмотря на это, в свои три года она была крайне любопытным ребёнком, рассматривала всё и вся с искренним детским восторгом, а потому, когда милый дядя Миша повёл весь маленький детский кружок к самому главному сооружению из ансамбля фонтанов – фонтану ”Афина”, то девочка осталась там. Она забралась на высокий бортик, оправляя розовую воздушную юбочку, Маше хотелось увидеть собственными глазами – правда ли, что в этом фонтане не видно дна, как ни старайся его разглядеть. К сожалению на руку Судьбе сыграла ужасная, но столь расхожая для детей невнимательность в купе с неосторожностью – бортик был мокрый от распыленной фонтаном воды, а подошва аккуратненьких лодочек, что с большой старательностью помогала Маше надевать утром мама – скользкими. Мари закричала скорей, чем поняла, что падает в воду, что это неизбежно и неотвратимо. Её сдавленный крик, полный детского ужаса был чётко услышан сердцами двух людей. Сердце Екатерины мгновенно обдалось холодом, впечатление ужаса словно острой стрелой вонзилось в него. Сбегая по мраморной лестнице, ей казалось, что эти ступени просто нескончаемы, и с каждым новым шагом, чем больше она ступает вниз, тем более они умножаются и растягиваются, приобретая бесконечную протяженность. Весь порыв её души, всё её стремление вдруг вылилось в одну безмолвную просьбу: “Боже милостивый, не дай Маше умереть…”Добежав до начала аллеи, не останавливая движения и не отпуская длинной юбки, она с облегчением увидела, что подле фонтана весь вымокший сидел Николай, обнимавший дрожавшую Мари. Даже не видя и не зная, что девочка цела, несмотря ни на что, от одного умиротворения и радости, выраженных на лице мужа, Кате вдруг стало легче, словно кто-то разогнал бывший вокруг неё мрачный туман страха.– Маша! – Подбежав и сев рядом, Катя не осознала того момента, как вдруг почувствовала себя в цепких дрожащих объятьях дочери – всё произошедшее, взволновавшее не на шутку сердце, душу и разум девушки, стало одним большим полотном, переходящим в необъяснимое спокойствие и счастье, что всё хорошо разрешилось. Девочка дрожала, всё её батистовое платье было мокрым, липким и даже в пригревающих лучах солнца – холодным. Она, по-детски рвано всхлипывая и плача – и от пережитого страха, и от радости спасения, не находила в себе сил произнести ни слова и только жалась к матери, как жмется перепуганный котенок к кошке. – Маша, милая моя девочка… – Шептала Катя не переставая, целуя мокрую макушку и крепче обнимая дочку. Николай, который во время крика Мари был подле беседки, обсуждая с Александром, вертящем в руках двойной лорнет, и генералами грядущий смотр, измученно улыбался, смотря то на дочь, то на жену. Поймав его взгляд, Катя улыбнулась в ответ, тут же смущаясь, потому как чувствовала грядущий укор: “В твоём ли положении можно бегать, душа моя?”Мари, всё ещё дрожа, отказывалась отпустить матушку от себя, напугано прижимаясь к ней всё более крепко, и только после долгих уговоров, девочка согласилась пойти во дворец не выпуская держа руку Кати, чтобы переменить платье. Николай донёс дочку до детской на руках, так как та еще не могла точно ступить шага от дрожи испуга.Вода мерно капает с маленького розового подола, когда Екатерина развязывает тонкую шнуровку, успокаивающе оглаживая плечи маленькой Великой княжны. Когда же платье переменили и Катя, сев возле кровати, поправляла башмачки Мари, вдруг раздался робкий, но частый стук. Катя, примирительно поцеловав девочку в лоб, заглянула в её голубые глаза, в которых застыли дрожащие слезинки: – Впустим гостя? – Мария хлюпнула носом и, вытирая заплаканные щёки, молча кивнула. Как только Катя повернулась, намереваясь уже сказать приветливое ”войдите”, стук вновь повторился, оборвался, и дверь распахнулась, впуская раскрасневшегося и запыхавшегося Александра Николаевича внутрь.– Маша, Маша, ты только не плачь, смотри, что я тебе принёс! – Быстро-быстро говоря это скороговоркой, в комнату вбежал оживленный Саша с охапкой цветов. Нежно-фиолетовые колокольчики вперемешку с клевером и пионами – последние видимо позаимствованные из дворцовой оранжереи – несколькими лютиками, жёлтыми ирисами и ромашками, обрамленные высокими тонкими листьями осоки и редкими колосками красовались в руках маленького Великого князя. Мальчик спешно подбежал к кровати, на которой сидела сестра и матушка, вручая Маше весь этот наскоро собранный букет. – Ты только не печалься! – С детской искренностью попросил он, заискивающе шаркнув каблучком туфли. – Вот завтра погода тёплой будет, мы можем к пруду пойти и научиться плавать – это вовсе несложно. Я рядом буду, не бойся. Матушка, ведь можно нам пойти? – Девочка улыбнулась, чувствуя, что снова начинает плакать, но уже не от страха и горечи, а от радости и тепла, что дарила подобная забота. Она несколько растерянно покрутила охапку цветов, что была наскоро перетянута бечёвкой и еле помещалась в её маленьких ручках, рассматривая подарок, а потом порывисто обняла брата свободной рукой, смеясь и плача.Безмолвно наблюдавшая всю эту сцену Екатерина искренне улыбнулась, умиляясь столь неподдельной нежности. – Мама, милая, можно ведь пойти завтра? – Кудри Саши – вьющиеся русые прядки, когда он живо поворачивался от сестры к Кате, радостно улыбаясь, забавно подпрыгивали. Княгиня нежно рассмеялась, приподнявшись и одним мягким движением обнимая столь дорогих ей детей. – Можно, Саша, можно. – Екатерина поцеловала уже успокоившуюся и счастливо улыбающуюся Машу в висок и звонко смеющегося сына, который в душе ликовал от того, что всё закончилось так хорошо и что завтра они пойдут в новое ”путешествие” – как он часто называл столь любимые им прогулки. Они просидели так неподвижно ещё несколько блаженных минут, что были наполнены миром и тишиной, прерываемой лишь еле слышными биениями сердец. Это имело благоприятное успокаивающее действие, и Маша уже вовсе перестала плакать и, прижимаясь щекой к материнской шее, счастливо улыбалась. После Екатерина прислушалась к звону, что приглушенно доносился из коридора, а затем, отстранившись, с улыбкой спросила, – Кажется в гостиной накрывают к чаю? – Кто последний добежит – тот ленивый кабачок! – Мария, крепко прижав к груди букет, который еле-еле умещался в её ручках, спрыгнула с кроватки, быстро-быстро семеня своими маленькими ножками, и комната вмиг наполнилась серебряным смехом, легким стуком башмачков и шуршанием зеленого батиста. Саша, было рванувшийся вслед за сестрой, вдруг остановился и с особо серьёзным, сознательным и почти взрослым выражением лица протянул Екатерине руку. Девушка всё так же сидела подле кровати и сейчас, опираясь на дубовый бортик, попыталась приподняться, что было несколько тяжело и затруднительно в силу её теперешнего положения. Жест сына был более чем милым её сердцу и, с улыбкой принимая его помощь, княгиня, чуть наклонившись, поцеловала его маленькую ручку и легко растрепала русые волосы Саши:– Ты мой маленький джентльмен. – Мальчик, слегка раскрасневшись, ласково улыбнулся, будто бы извиняясь за то, что ему нужно идти, а после – быстро побежал за сестрой, что уже была у лестницы. И хоть Мария добежала до гостиной первой, радостно, с видом неоспоримого победителя Олимпийских игр возвещая об этом брату, Сашу это ”поражение” нисколько не смутило и не расстроило – главное, что сестрёнка вновь стала весела, а букет был торжественно водружен в вазу с водой и поставлен на крышку рояля, украшая тем самым залу.***В чтении уже разрезанной книги заключалось какое-то особенное упоение, это было уже не торжество первооткрывателя, когда беря в руки тонкий расписной ножик с чуть заостренным концом страница за страницей открываешь эту новую историю. Книга, уже обретшая своего хозяина, читается с таинственным почтением, повторяя шаг за шагом путь того, кто первым разрезал титульный плотный лист бумаги – с детским восторгом можно заметить резкую отметку ногтей, маленькое пятнышко от свечи, старательно оттертое, но всё же запечатленное на века здесь, вот можно приметить лёгкую пометку, сделанную карандашом на узких книжных полях. Последнее всегда заставляло Екатерину вчитываться в отмеченный отрывок по нескольку раз, стремясь понять, что вызвали эти строки в том человеке, что заключалось в мысли писателя столь ценного, чтобы отметить этот отрывок, выхватить, выделить из числа прочих. Сейчас, в чуть затемненной спальне, где горела только одна свеча, а вороватый ветерок, пробиравшийся из единственного полуоткрытого окна, колыхал балдахин, Катя внимательнейшим образом перечитывала как раз такую строку, отмеченную мягкой линией галочки графита. В коридоре вдруг слышится лёгкий шум: едва различимые спешные шаги и, Катя не обманется, топот детских ножек. Через минуту звук усиливается, дверь в спальню быстро открывается и в комнату вбегает Маша в длинной ночной сорочке нежно-голубого оттенка, а глазки странно блестят. Подбегая к кровати, трехлетнее чудо быстро взбирается на мягкую перину да так скоро, что Катя успевает только отложить книгу. – Маша, солнышко моё, что случилось? – Девочка утыкается лицом в плечо матери, жмётся, как птенец к наседке, и до того она кажется хрупкой и беззащитной, что сердце невольно сжимается в груди. – Не хочу спать, мне страшно. – Машин голос чуть дрожит, из блестящих глаз вдруг по пухленьким щечкам бегут две крупные слезинки. Она сильнее прижимается к Кате, когда из коридора доносится довольно низкий грудной женский голос:– Ах, маленькая озорница! – В комнату следом быстрым шагом входит няня, госпожа Баранова2 – уже немолодая женщина, чьё лицо, перенеся вторую и позднюю молодость, было уже испещрено тонкой паутинкой морщинок, но всё же сохраняло тёплую сердечность – особенно доброжелательную искру носили её глаза, и в этом читалась особенная схожесть её с братом, Владимиром Филипповичем Адлербергом, который будучи одним из близких и надёжных знакомых Николая также гостил здесь, во дворце, с семьёй – человек с несколько резкими угловатыми чертами лица, но имеющий светлый и живой ум.Общая её грузность тела всегда была незаметна от мягкости глубокого голоса и умело составленного туалета. Да и в целом отсутствие чопорности и простота покрывали решительно все недостатки и изъяны, а строгая нежность делала госпожу Баранову прекрасной воспитательницей для маленьких детишек. Увидев Катю, она быстро приседает в реверансе, её белая накидка при этом столь быстром и не характерном движении почти тут же сползает до локтей. – Простите, Ваше Императорское Высочество, я не ожидала застать Вас здесь. Великая княжна такая прыткая, моя беда, что я не так быстра уж… Давайте я сведу её в детскую, негоже здесь ей вот так вот…– Милая Юлия Филипповна, всё в порядке. – Катя обнимает девочку, осторожно проводя ладошкой по мягкой спинке, улыбаясь чуть смущенной няне. – Я сама отведу Машу, Вы свободны. Доброй ночи…– Да, Ваше Высочество.– Спокойной ночи, няня! – Тоненький голосок всё ещё дрожит. Маша быстро оборачивается, но шорох юбок Юлии Филипповны уже слышен в коридоре, и девочка вновь порывисто обнимает мать, словно в этом заключается какое-то спасение от всех бед. – Солнышко моё,– Катя осторожно целует девочку в макушку, стараясь говорить как можно мягче и ласковее – ей было страшно вообразить, сколько страха натерпелась бедная малютка, – Я здесь, рядом, всё хорошо. – Не пойду больше к фонтанам… и к пруду не хочу. – Маша поджимает ноги и по-детски обиженно складывает губы в тонкую нить. Катя чуть растерянно наклоняет голову на бок, подбирая правильные слова. Думая, что это дело решенное, о завтрашней прогулке к пруду уже было оговорено со всеми при дворе, и более всех ожидал этого Саша – большой любитель любых прогулок. – Ты не хочешь завтра идти к пруду? – Мари отвлеченно касается своей маленькой ручкой кружева, которым был обшит подол её ночного хлопкового платья, словно размышляя. – Я хочу… но мне страшно. Саша говорит, что научит плавать, а вдруг я опять стану тонуть! – С лёгким детским испуганным вскриком она натягивает на себя одеяло, чувствуя в этом особую защиту, и снова прижимается к княгине. – Маша, – В голосе матери слышится мягкая забота и нежность и в то же время – некая серьезность, что девочка доверительно поднимает голову, выглядывая из-под одеяла в зелёные глаза, – Завтра мы пойдем туда все вместе, и не только Саша, но и я, и папа будем тебя учить. Если ты захочешь. – Быстро прибавляет она, проводя рукой по русым коротеньким локонам, девочка быстро кивает, принимая предложение, и расплывается в улыбке. – Всё будет хорошо, обещаю, маленькая…– Хорошо… – Сонно повторяет княжна, и, украдкой зевнув, крепче прижимается к матери, ощущая сладкую блаженную дрёму, что предшествует сну. – Мамочка, спой мне песню… Улыбнувшись, девушка заботливо поправляет одеяло, чтобы Мари не мёрзла. Напрасно госпожа Баранова полагала, что маленькую великую княжну вскоре сведут в детскую, Катя видела, что сейчас девочка была чересчур напугана пережитым, слишком потрясена – отталкивать собственного ребёнка после такого, лишать его помощи и поддержки, чувства защищённости, запирая её в детской лишь из-за того, что ”так надо” по мнимым и негласным правилам – она никогда не пошла бы против собственного сердца. – Которую спеть? Маша приятно жмурится, чувствуя, что начинает тонуть в мягкости воздушных перин. Здесь, в спальне маменьки, ей было также покойно как и на лёгком облачке.– Какую мы играли вчера вечером…Катя улыбается, с любовью смотря на сонное чудо в своих объятиях, которое она защитит от всех ночных кошмаров. – Это не песня, а гимн, Солнышко моё,– Чуть наклонившись княгиня осторожно касается губами светлой макушки, – Боже, Царя храни. Сильный, державный…Её голос, нежный и тихий, убаюкивающий и мягкий разливается по комнате, осторожно, чтобы не спугнуть сон, Катя ласково касается кудрей девочки, что завитками рассыпались на белёсой подушке. Голос успокаивает Машу, даруя столь приятное чувство защищенности и покоя, и ещё сильнее убаюкивает – она сонно клюёт носом и поджимает ноги, даже не замечая, что Екатерина, с легкой лукавой улыбкой, поёт чуть больше – вспоминая стихотворение Василия Жуковского.Через некоторое время в спальне гаснет единственная свеча, тонкий серый дымок от который, устремившись к потолку, причудливо играет в лунном свете.***Яркие утренние солнечные лучи беспрепятственно проникали в комнату через высокое незашторенное окно, и, проходя сквозь белую узорчатую тюль, свет украшал комнату витиеватыми тонкими тенями. Солнце словно приветливо заглядывало в каждое оконце резиденции, стараясь узнать своим любопытным нутром, что делают его обитатели в столь ранний час.Мягкое прикосновение утренней зари постепенно охватывало всю комнату, выхватив из объятий ночного полумрака и сумерек не только левую часть комнаты, где красовался стол из орехового дерева, но и правую половину, где стояла кровать. Затянутый балдахин не заслонял спящих от первых настороженных светлых лучиков, и потому, через некоторое время, которое во сне кажется сущим мгновением, а не тремя-четырьмя часами, это заставило затрепетать частые чёрные ресницы.Со сладким коротким вздохом нехотя приоткрывая глаза, ещё не утратившие сонной неги, Катя плавным движением откинула прядку волос, что во время сна выбилась из общей копны и теперь хамовато щекотала нос. Когтистые лапы сна ещё пытались вновь заманить её назад, в пучину Морфея, однако княгиня осторожно приподнялась, касаясь холодненькими ладонями лица, оглядела вторую половину кровати и невольно улыбнулась.Хоть внешне Мария была очень похожа на отца, всё же некоторые движения, повадки и привычки она неосознанно перенимала от матери. Вот и сейчас, закутавшись в одеяло вплоть до прямого ровного носика, из-под мягкой, почти воздушной, и теплой ткани покрывала выглядывали две босые пятки. Осторожно вставая – что было не самым простым занятием для Екатерины в последние четыре месяца – с кровати, чтобы неожиданно не заскрипел матрац или пол, девушка быстрым взглядом окинула комнату, замечая как-то не совсем глазами, а скорее сердцем, что дверь, ведущая в кабинет и после – переходящая в коридор, была приоткрыта. В ярких лучах плыли, колыхаясь от любого движения, мелкие пылинки, столь неизбежные даже при ежедневной уборке. Подобрав полы длинной ночнушки, Катя мягкой поступью подошла к дверцам, воровато, словно ребёнок, заглядывая преждевременно в узкую щелку меж створок.Весь кабинет в столь маленькое ”оконце” виден не был, потому девушка, взявшись каждой рукой за витые медные ручки, распахнула дверцы. В кресле, что было ближе всех к окну, сидел Николай слегка облокотившись на руку и листая какой-то старый томик, обложка которого преистерпела так много, что вся истрепалась и истёрлась, что названия уже не было видно за исключением первой, самой большой буквы. Весь его вид был необычайно домашним – это словно передавала мягкость и спокойствие позы, не застегнутый мундир и сбившиеся кудри. Дверцы при Катином движении чуть скрипнули – против её воли возвещая о приближении, потому великий князь быстро оглянулся, встретившись взглядом с родными зелёными глазами. – Доброе утро. – Она заговаривает первая, затворяя двери в спальню, чтобы не разбудить Машу раньше времени. – Давно Ты здесь?.. – Нет, совсем мало. Я вчера перед сном ещё заходил, да вы уж спали. – Николай улыбнулся, поднявшись и в два легких шага сокращая расстояние между ними, нежно обнимая девушку. – Как она? – Кажется успокоилась, вчера сказала, что всё-таки пойдет к пруду… – Екатерина мельком заметила, что стрелки часов, висящих у входа в кабинет, показывали лишь начало седьмого часа, хотя солнце пригревало как днём. Воспоминания о вчерашнем колко отдаются в сердце. – Но она была очень напугана… Как жаль, что я не пошла с ними, ведь как чувствовала, я такая… – Только не кори себя, Катя, милая, кто мог знать, что так случится… – Николай мягко провел рукой по её длинным распущенным волосам, замирая на какой-то короткий миг, а затем чуть сосредоточенно нахмурился, – Я переговорил ввечеру с Мишей, он сказал, что когда повёл детей от фонтана, там ещё оставался Константин…– Ники, Ангел мой, Ты же не хочешь сказать… Мужчина резко покачал головой. – Нет, конечно нет. – Цесаревич смущенно улыбнулся, словно извиняясь за то, что говорил столь туманно и плавным трепетным движением поднес её руку к своим губам. – Конечно нет, я на него не думал. Просто я хочу понять, как это произошло, и, быть может, он видел… – Как хорошо, Милый, что ты был рядом и успел... В спальне послышалось детское недовольное ворочание, словно кто-то сражался с одеялом, затем последовало затишье и сладостный утренний ленивый зевок. Оба родителя улыбнулись, угадывая, что Мари проснулась, проследовали в комнату, где при первом же их появлении раздался звонкий детский голосок. – Маменька, папенька, а я вас во сне видела. – Девочка радостно уселась на краю кровати, свесив маленькие ножки, которые ещё не доставали до пола. – И Саша тоже был. Мы на облаке летели – так хо-ро-шо было. – Нараспев, зевнув, произнесла она, снова с детским лукавством натягивая одеяло на голову и выныривая из него, как то делают лисы в своих норках. Николай рассмеялся, обходя кровать с другой стороны, и доверительно сказал:– Мне сегодня снился горный водопад. Высокий-высокий, почти до неба. Катя с улыбкой села рядом с дочкой, когда та вновь скинула с себя одеяло с серебряным смехом, и обняла её.– Маменька, а он толкается? – Вдруг спросила Маша, рассматривая округлённый живот, который не скрадывался от взгляда складками ночнужки. Путём немногочисленных объяснений ещё несколько месяцев тому назад, Катя и Николай сумели разъяснить Маше простым языком, полным недосказанности в некоторых местах и многословности – в других, суть беременности и ожидаемого события. Как то было не странно, но и Мари, как когда-то в своё время маленький Александр, со свойственной детям догадливостью и проницательностью, быстро поняла всё, что до неё старались донести да так, что в первые несколько дней с утра, по заведённому обычаю целуя маменьку в щеку стала обнимать и её животик, что-то тихо и со смехом приговаривая. Иногда к удивлению взрослых дети понимают всё и даже больше, что, казалось бы, по их малому возрасту из понять ещё мудрено, однако именно ребёнок порой может дать такой простой и такой действенный совет в трудном деле.– Нет, пока нет. Он ещё слишком маленький. – Мари окончательно высвободилась из-под одеяла и радостно засмеялась, когда Катя взяла её маленькую словно точеную из воздуха ладошку и положила на свой живот, будто давая убедиться в правильности сказанного. Девочка сосредоточенно наклонила голову: – Но там кто-то есть! – С детским восторгом взвизгнула она. – Верно,– Рассмеялся Николай, садясь справа от неё и по-отечески нежно целуя в светлую макушку. – Кого бы ты хотела больше: братика или сестричку? На долю секунды лицо малышки становится задумчивым: прижав пальчик к своим нежно-розовым тонким губам, Маша чуть наклонила голову на бок:– Сестру. Саша никогда не хочет наряжаться… – Смешливо-обидчиво пожаловалась она, а потом спрыгнула с кровати. – А мы скоро пойдём гулять, к пруду? – Не боишься? – Не боюсь! – Маша, подбоченясь, с вызовом посмотрела на отца, впрочем, тут же расплывшись в веселой улыбке, – Не боюсь. Совсем! Я побегу в комнату, собираться! – И коридор заполнился веселым серебряным детским смехом. Николай нежным движением коснулся Катиной руки, чувствуя, что она сжала его ладонь в ответ и улыбнулась. День был начат и обещался быть прекрасным.*** Состоявшееся ”маленькое путешествие”, во время которого Саша неустанно был подле сестры, держа её маленькую хрупкую ручку в своей, радостно улыбался и веселил Мари, прошло более чем удачно, что в итоге дети, развеселенные дядями, заботливым отцом и матерью, вернувшись домой сразу стали клевать носом.Уложив детей спать, Екатерина медленно шла по чуть затемнённым вечерним коридорам, где без света многие картины выглядели пугающими, хотя днём это – красивый пейзаж, это – искусный портрет, а здесь – столь точно прорисован памятник Петру Великому, что при одном взгляде дух захватывает. Дворец медленно, но верно погружался в дрёму, стрелки высоких деревянных часов с кукушкой указывали начало десятого часа, в коридорах стояла звенящая тишина, которая лишь изредка нарушалась приглушенными голосами, словно отдаленные раскатистый гул грома надвигающийся грозы.Дойдя до малой гостиной, комнаты, выхваченной из общих вечерних сумерек светом, Катя застала там странное волнение: Елизавета Алексеевна, бывшая уже в ночном чепце из тюля, оживлённо переговаривалась с камердинером и служанкой, бледной словно платок, а также с генералом-адъютантом, которого Екатерина не имела чести знать. Он стоял с накидкой в руках, будто только что с дороги. На вид мужчине было около тридцати лет, его лицо носило довольно тонкие и нежные черты, обрамлённое аккуратными бакенбардами, тёмно-русые волосы чуть вились. Когда в залу вошла княгиня, разговор оборвался, Императрица нетерпеливо, словно доселе только и ждала предлога удалиться от утомительных разговоров, встала, улыбнувшись невестке. Военный наклонил голову в коротком приветствии, обернувшись на него, Елизавета Алексеевна проговорила:– Вы должно быть ещё не представлены. Князь Алексей Фёдорович Орлов — Великая княжна Екатерина Фёдоровна, – Она мягко коснулась Катиного плеча, – Вера, быть может княгиня согласится Вас выручить. Но я туда не пойду. – И, перед тем как выйти из гостиной, несколько тихо, но чётко произнесла, – А теперь, прошу меня извинить, но я слишком устала сегодня, чтобы продолжать этот разговор, господа. Как только светловолосая августейшая особа вышла, Вера, довольно милая и немногословная служанка, сжимая в своих тоненьких руках оборки своего простого платья, быстро и робко подошла к Кате. Доселе Вера была очень бледна, но сейчас, храбрившись, её щёки вдруг порозовели. – Екатерина Фёдоровна…– Она нервно опустила взгляд, коротко вздохнула и вновь подняла глаза. – Я… право, я бы не просила, коль… я… всё понимаю, что это… только…– Вера, милая, что с Вами? Уж не больны ли? – Подведя дрожащую женщину к софе, Катя с усилием заставила её сесть. – Вы то бледны, то краснеете, право, не лучше ли будет лечь… Постепенно, успокоившись и переведя дыхание, сбивчиво и не столь связно – от оставшегося волнения – Вера разъяснила, что всё дело было в чае – его нужно было снести в кабинет Александра Павловича, где сейчас шёл “какой-то важный разговор”, что “право, страшно идти”. Несколько минут назад потребность потревожить Императора усилилась тем, что с важным посланием прибыл князь Орлов, и теперь Вера, чувствующая на щеках то холод, то пылающий жар, стала вовсе не в состоянии и поднять подноса. – Прошу Вас, Вера, милая, успокойтесь. Я снесу этот несчастный поднос, только пожалуйста успокойтесь. – Видя, что служанка ей не верит, серчая на свой неубедительный голос и тон, Катя решительно встала, беря со стола поднос с чаем. Уже идя по лестнице, изредка останавливаясь, чтобы отдохнуть, Катя с некоторым волнением представляла, что она застанет в кабинете – ведь шум громкого разговора, быть может, даже ссоры доносился именно оттуда. Успокоив себя, что всё это будет после, что в кабинете в конце концов её родные люди – добрый муж, цесаревич Константин и милый Александр Павлович, Катя, осторожно ступая по затемнённому коридору, чтобы отвлечься, вспоминала, как будучи в Австрии в один из скучных тоскливых вечеров она в шутку училась у служанок носить поднос одной и двумя руками, а потом даже и на голове. Но, приближаясь к кабинету, волнение вновь возросло и достигло столь высокой точки, что когда Екатерина хотела постучать в дубовую дверь, то два-три раза отдергивала руку, в нерешительности замирая и поджимая губы. Наконец, глубоко и тяжело вздохнув и покачав головой, девушка отрывисто коснулась костяшками дубовой поверхности, слыша эту внезапно наступившую тишину по ту сторону. Дверь открылась, в просвете, озаряющем тёмный коридор светом бывших в кабинете зажжённых подсвечников, показался Николай, явно удивленный её появлением.– Ангел мой… – Вы велели подать чай, но Вере стало дурно. – Коротко поясняет Катя с улыбкой и проходит внутрь. Кабинет Александра Павловича, выполненный в стиле классического ампира, всегда завораживал взгляд – тонкая строгая простота отделки, несколько кресел из персидского ореха, украшенная мягкими бронзовыми накладками и большой массивный стол – вот практически и вся мебель, бывшая тут. Александр Павлович стоял подле второй двери, что вела в маленькую кладовую комнатку, где хранились всякие надобности для его императорского величества: перья, чернильницы, бумаги, часть гардероба также была сложена там. Постучав дважды в дверь, император тяжело вздохнул – вид его был утомленным, напряженным и чуть мрачным, но однако голос звучал необычайно твёрдо и упрямо:– Константин, это просто смешно, прекрати немедленно! Выйди и мы вновь поговорим как подобает, а не словно дети – через дверь...– Нет, нет и ещё раз нет. – Голос Константина был заглушен, но всё же оставался громким, доносясь с той стороны. – Дело пустое, дело решённое. Ты знаешь, меня задушат, как задушили отца – Ты требуешь невозможного! – В кладовой комнате послышался шум, что-то, напоминающее по звону вазу, упало и разбилось. – И подговариваешь для этого мать, от того мне не дают развод! Я говорил и говорю вновь – всё это становится похоже на дешёвый фарс: как рассказывать сказки и растекаться мыслью по древу в Сенате о Екатерине Первой или вспоминать княжну Марию Владимировну или Евдокию Лукьяновну, что, стало быть, коль и род её родниться с царским, так это будет не морганатический брак – так пожалуйста, Ты быстро изволил даже манифест выпустить, но как дать мне развод и благословление с Жанеттой, так… – Константин присовокупил резкое расхожее солдатское слово, ударяя с обратной стороны двери с силой, Александр с раздражением отступил назад. – Лицемер! – Константин! – В негодовании громко восклицает Николай, видя, что Катя побледнела. – Ангел мой, прошу Тебя, спускайся вниз, в покои… – Екатерина Фёдоровна,– Ахнул Император, замечая только сейчас, что в комнате, помимо братьев, был ещё кто-то. Его лицо вдруг несколько смягчилось,– Что Вы здесь делаете? – К Вам приехал с важным донесением князь Орлов, он ожидает в малой гостиной. – Осторожно, несколько тише, чем она говорила обычно, произнесла девушка. Быстрые и запальчивые слова Константина остро врезались в сердце – ей хотелось бы верить, что она неправильно их истолковала, что не поняла до конца… В задумчивости, Катя не запомнила, что ответил Александр Павлович, ей помнилось лишь, что Николай ушел вместе с ней, так как “известно, что дело это между вами, брат мой, я здесь явно лишний” – как он мягко сказал Александру перед тем, как выйти из кабинета. Когда же в спальне он, потушив свечу, подошел к кровати, Катя всё же осмелилась спросить: – Ники, что у вас там произошло? Князь быстро покачал головой, мягко касаясь губами её лба и трепетно обнимая, как самое дорогое ему сокровище в мире. – Александр и Константин повздорили. Не печалься, душа моя, такое не в первой… И хоть Екатерина засыпает в его объятиях скоро, чувствуя в его близости необычайное тепло и защиту от всех горестей, сердце Николая настороженно бьется – потому что слова Константина таили в себе что-то необъяснимое, но пугающее…А ветер мирно качал за окном ветви липы.***Ввечеру весьма приятно поговорить с кем-то из семьи по душам, поговорить спонтанно, не сговариваясь, но, по воле Судьбы и Проведения, именно с тем человеком, а особенно приятен разговор, согреваемый тёплым паром, исходящим от растопленного самовара с пылу, с жару. В такие вечера за чаем Александру Павловичу всегда подавали его любимый сладкий мёд.Подобные тёплые беседы часто проводились на открытом балконе, где стояли кресла и столик так удобно и хорошо, что был виден практически весь парк и тонкая кромка моря, что, блестя, терялась в высоких кронах лип, сосен, елей и орешников.Оправляя складки юбки, чтобы те лежали ровно, а не сбившись, Катя осторожно берет горячую, только что налитую собственной рукой, кружку чая, краем глаза замечая, что и Александр Павлович взял свою, когда из коридора вдруг доносится шум, и ещё не слыша точно голосов, княгиня смутно предчувствует нутром, что это дети. Через некоторое мгновение, подтверждая её догадку, в комнату, все раскрасневшиеся, вбежали Александр и Мари. Они спорили: Саша сыпал пятью словами против быстрых, запальчивых и немногословных предложений сестры, оба дулись безмерно, хмуря бровки, и оба держались за красный поводок, прикреплённый к ошейнику Милорда, норовя перетянуть собаку ближе себе. Когда же Екатерина попыталась успокоить их и узнать, что стало причиной такого волнения, выяснилось, что дети повздорили о том, кому вести Милорда в парк на прогулку. Оба обиженно и упорно не выпускали поводка из плотно сжатых кулачков, в то время как ирландский сеттер весело вилял хвостом, тяжело дыша от жары и высунув шершавый розовый язычок, и казалось ему было не так важно – Мария ли, Александр ли поведет его резвиться на улицу.– Саша, попроси прощение у сестры. Ведь знаешь, что жадничать нехорошо и ты старший, в конце-то концов. – Катя чуть строго свела брови, впрочем в голосе не слышалось ни враждебности, ни угрозы – подобная постановка взывала к совести. Мальчик, несколько смущенно взглянув на Машу, проговорил извинения, стыдливо краснея при осознании, что они чуть было не поссорились из-за такой ерунды. – Мари, твоя очередь. Александр тепло улыбнулся, ставя чашку на блюдце и всё ещё держа его в руках. Наблюдая за двумя пристыженными детьми, которые в своих искренних извинениях проявляли столь большую нежную доброту, кажется в любом может затеплиться приятная надежда на хорошее светлое будущее, которое будет создаваться именно этими человечками. После порции наставлений и материнских объятий, мальчик и девочка, взявшись вместе за поводок Милорда, побежали из комнаты к лестнице, ирландский сеттер весело гавкнул, предвкушая прогулку. Как только шум в коридоре утих, Екатерина вновь села в кресло, оправляя складки своего вечернего светло-розового муслинового платья. Александр чуть повернулся в сторону невестки, с миндальной улыбкой замечая:– Как Вы их славно воспитываете, Екатерина Фёдоровна. – Я нахожу, что в конфликтах всегда виноваты обе стороны. В той или иной степени... И даже если сейчас они воспринимают это как игру... – Девушка обернулась на коридор, куда с минуту назад убежали два смеющихся чуда. – Я надеюсь после, когда они чуть подрастут, то извлекут из этого урок...В мягком, еле слышном стуке фарфорового блюдца о чашку Александр всегда неосознанно чувствовал связь с детством, когда отец, Павел Петрович, так же держал чашку в своих длинных пальцах, смотрел на него с толикой какой-то неуловимой неприязни или, быть может, презрения – в любом случае взгляд этот был необычайно тяжелым. Он мог только что улыбаться на вкрадчиво учтивый рассказ сына и вдруг начать раздраженно браниться. Неожиданно и резко, непредсказуемо и стихийно – почти как и многое в нашей жизни.Гатчина и Царское село – живя на два дома, он жил на два ума, имея двойной набор манер и парадных обличий, ведь лишь так можно было быть угодным и требовательному отцу с его вечной муштрой и рекогносцировкой, и милой бабушке, всеми силами старающейся “вселять при всех случаях детям человеколюбие и даже сострадание ко всякой твари”3. Порой скрывая истинные мысли, не говоря более, чем позволено, пряча всё в себе иль говоря на чистоту лишь с братьями и сестрами – с раннего детства он учился этой дипломатии, стараясь нравиться, как и учили, – решительно всем. И иногда, сидя в гостиной в Гатчинском дворце, куда Александр приезжал четыре раза в неделю, его встречал именно этот стук фарфора. Тихий, мирный и обманчивый, сопровождаемый взглядом холодных колких глаз…– Девочка или мальчик? – Александр вырывается из воспоминаний, улыбается и смотрит на Катю, которая, чуть задумавшись, положила руки на округленный живот. Коротко поразмыслив над вопросом императора, она вдруг смеётся, прикрыв ладошкой лицо.– Честно Вам признаюсь, Александр Павлович – мы уже давно перестали загадывать. С Сашей ещё пытались... а сейчас...Внимательно вглядываясь в черты лица Александра, Катя невольно примечает сходство между всеми четырьмя братьями: что-то кроется в глазах, что-то – в улыбке или привычке выправки, в чём-то похожа их речь, а у других – смех. Но сейчас на его лице видится ещё и лёгкая тень грусти, быть может невольная, от прикосновения когтистой руки печали. Хоть Александр и был премного и искренне рад за родного брата и невестку, что их семейный очаг лишь крепчал день ото дня, а всё же это отчасти было грустное зеркало, в котором он видел то, что потерял сам и что упустил уже практически безвозвратно. В сердце горько врываются воспоминания радости, когда он впервые увидел пухленькие щечки маленькой Марии или когда, радостно гуля, малютка Лиза своими крохотными пальчиками хваталась за чепец, что ей заботливо водрузила на головку бабушка.?Острая перемена, вовсе не замаскированная, от беззаботного выражения к задумчивой грусти не может укрыться от глаз Кати. Чуть смущенная, из-за своей бестактности, она порывисто наклоняется вперед, осторожно по-дружески поддерживающе касаясь руки шурина и улыбнувшись, тихо говорит:– Александр Павлович, всё в руках Божьих… Простите, но я замечаю,– Медленно и аккуратно продолжает Екатерина, вновь садясь ровно и ставя чашку чая на столик, поворачивая вентильёк на носике самовара,– Что от этих разговоров Вы невольно становитесь угрюмо задумчивым. И мне печально осознавать, что косвенно я являюсь тому причиной. Простите, если я сказала чересчур…Император рассмеялся, придавая лицу естественную весёлость:– Помилуйте, Екатерина Фёдоровна, продолжайте. От разговоров с Вами мне всегда становится легче. – Девушка тепло улыбнулась на этих словах, переводя взгляд на парк, где над кронами деревьев уже скользили прощальные лучики светила, приближался вечер, небо на северо-востоке уже становилось светло иссиня-фиолетовым. – В том случае, я рада, что хоть так могу помочь Вам. Разговор затих на несколько минут, как это обычно хоть и изредка случается в теплой компании искренних друзей. В вечерней тишине, прерываемой лишь иной раз перепевками птиц или короткими выкриками, мирным шёпотом листвы деревьев, вызываемом летним ветерком, или приглушенном стрекотанием сверчков – именно в этой покойной тишине каждый собеседник чувствовал приятное успокоение, которое вовсе не омрачалось неловкостью паузы. – Вы продолжаете упражняться в ”чтении лиц”? – Молчание нарушает Император, заговаривая с тёплой, столь ему свойственной улыбкой на лице и характерно наклоняя голову чуть вправо из-за глухоты на левое ухо. – Да. Не могу забросить. Отец всегда любит сказывать, что это важное и полезное свойство. – Признаться, я рад, что Фёдор Петрович остался при дворе. Он вполне мог отправиться вновь в Австрию или Пруссию, но предпочел быть здесь, и, вероятно, этим фактом я всецело обязан своим драгоценным племянникам... Теперь мне уж кажется, что он незаменим на своем посту. – Александр вдруг хитро прищурился, поднимая глаза на свою собеседницу. – Что ж, если Вы продолжаете упражняться, то прочтите меня.– Вас? – Катя несколько удивленно склонила голову, но выражение лица императора совсем не поменялось, становилось ясно, что августейший вовсе не шутил. – Что ж, извольте. Но Вы очень сложны, Александр Павлович, потому простите, если я вдруг запутаюсь или ошибусь. – Княгиня сосредоточенно всмотрелась в голубые императорские глаза, словно пытаясь найти в ”зеркале души” те недостающие ответы, что могли бы помочь в решении загадки. – Вы словно… медаль с двумя сторонами – иногда искренне веселы, а иногда Ваша тёплая улыбка сопровождается холодным взглядом. Порой Вы бываете словно... византиец, так вас кажется назвал Наполеон Бонапарт? ? – я склонна списывать это на политику, в семье чаще всего я нахожу Вас искренним – Вы не шутите чистой любовью к родным... А тем не менее Вы сложны. От чего Вы начали править как либерал, а сейчас перешли к такому... – В порыве разговора Екатерина развела руками, слыша мягкий смех собеседника. – Аракчеев, Меттерних – все эти люди словно и хотят лишить Вас самой той возможности разрешения главного государственного вопроса, как Вы любите сказывать, а тем не менее Вы окружили себя ими и отослали от себя Сперанского... – В день, когда я лишился Сперанского, мне словно отсекли руку, Екатерина Фёдоровна. Россия торжествовала… – В его тоне читалась какая-то печальная торжественность, быть может от неизменности свершившегося или от последствий, которые неумолимо шли вслед за этим. – А всё же вы его не воротили назад! – С детской настойчивостью возразила Катя, чувствуя, что её щёки чуть покрылись румянцем, вызванный спором. Ощущая легкую напряженность в пояснице, она плавно откинулась на спинку кресла, переводя взгляд на пейзаж, видимый с балкона во всём своём величии – высокие кроны деревьев нежились в самых последних солнечных лучах, небо становилось всё более и более тёмным, утрачивая последние пастельно-малиновые оттенки на северо-западе. С закатом в парке начинали всецело властвовать вечерние сумерки. – Порой мне трудно Вас понять…– Вы упомянули Бонапарта, неужели Вы согласитесь, что я столь коварен, как истинный византиец? – Смеется Александр.– Думаю, в Вас коварство не более, чем в любом другом обычном дипломате. Впрочем, – Княгиня задумчиво остановилась, подбирая слова,– Полагаю, в политике без того никак – Ваш триумф в Тильзите меня всегда восхищал – сколь тонко Вы сумели защитить интересы страны.Екатерина помнила те дни, когда она ещё девятилетней непоседливой девочкой бежала вслед за отцом от крыльца, уговаривая его взять её с собой на переговоры. Фёдор Петрович Ливин, как и князь Дмитрий Иванович Лобанов-Ростовский, барон Андрей Яковлевич Будберг – министр иностранных дел, цесаревич Константин Павлович и генералы Беннигсен и Уваров, присутствовал в делегации, что сопровождала русского императора на настоящий бой – переговоры тоже сражение, а с Наполеоном Бонапартом – тем более.– Катюша, милая моя, ступай в дом к матушке. – Фёдор Петрович останавливается на полпути к карете, где его уже ожидает Андрей Яковлевич, и, наклонившись к дочурке, заглядывает в зелёные весёлые глазки. – Возьмите меня с собой, папенька, ну пожалуйста! Я буду вести себя тихо-тихо, как мышка, меня никто и не заметит, обещаю. – Девочка с улыбкой складывает руки. Ей так не хотелось сидеть днями на пролёт в четырех стенах, а увидеть вот собственными глазами ”плывущий паром”, о котором обмолвились их недавние гости, было поистине интересно. Посол снисходительно улыбается, угадывая эту причину, но всё чуть хмурится:– Меня пригласил туда государь Император. – Катя задумчиво опускает глаза. – А прийти без приглашения – дурной тон, ведь так? – Поджав губы, девочка кивает. Руки неосознанно касаются маленького синего пояска, что подобран в тон батистовому платьицу, и после секундного раздумья, она несколько настойчиво и робко повторяет:– Но я буду вести себя тихо-тихо, честное слово, я молчать буду. – Она нарочно понизила голос до шепота, доверительно приподнимаясь на носочки. – Папенька…Пока длился этот маленький разговор Фёдор Петрович не примечает, как к крыльцу подкатывает ещё одна карета, однако более нарядная, запряженная красивыми белоснежными жеребцами. Из неё послышался едва уловимый мягкий голос:– Вам известно, его главная слабость – тщеславие, я в этом всецело уверен. Voyons à quoi va mener notre ?duel? d'aujourd'hui.? Дорогой Фёдор Петрович,– Князь Ливин быстро повернулся, так как последнее было сказано чуть громче, из кареты показался Александр Павлович, мягко улыбающийся и чуть щурящийся от ярких лучей солнца. – Сегодня предстоит славная битва. – Рассмеялся он, говоря по-французски. – А что за прекрасное создание с Вами? Уж не дочурка ли? Порывисто расхрабрившись – затем она много раз поражалась этой внезапно охватившей её невиданной доныне смелости – девочка быстро ответила вперёд отца также на французском, приседая в учтивом реверансе:– Да, Ваше Императорское Величество. Я… я желала бы сопровождать отца…Чудесным образом всё сложилось как нельзя лучше, и уже через минуту Екатерина сидела подле папеньки в карете, что направлялась к тонкой кромке Немана. Она скромно улыбалась, рассматривая свои сложенные на коленях руки, складывала тонкий синий пояс, молча, как и обещала ранее, выслушивая короткое замечание князя о её поступке, впрочем, голос Фёдора Петровича не был злым и раздраженным, он был рад провести день в компании своей маленькой Кати, хоть сейчас его внимание всё более заботили предстоящие переговоры, на которых должно было решиться судьбе и всей будущности Европы.Будучи маленькой жизнерадостной девочкой, Катюша ещё мало задумывалась о том, что вообще происходило сейчас на её глазах в стезе мирового масштаба – она увлеченно всматривалась в заякоренный посреди Немана большой величественный плот с шатром, где даже её молоденькими здоровыми глазками было трудно разглядеть что-то большее, чем две монументальные фигуры, что восседали друг против друга. Плот слегка покачивается, бардовая ткань крытого павильона завораживающе облачается в более светлые оттенки под палящим солнцем. Александр во многом тоже запомнил этот день, ставший в его жизни одной из отправных точек политики, но запомнил в менее жизнерадостных красках – как это обычно свойственно взрослым. – Позволю Вам напомнить о континентальной блокаде Англии – она принесла нашему Отечеству немало убытки. Однако… – На лице Александра вдруг заиграла столь привычная миндальная улыбка, – Мне действительно удалось во многом не пойти на уступки. Быть может я и вправду византиец, знал бы Бонапарт, как Талейран быстро убежал из-под бдительного надзора в Эрфурте и тут же возник передо мной с доносом. – Он вдруг рассмеялся, всматриваясь в профиль невестки. – Вы тонко чувствуете. – Помилуйте, папенька вечерами любил говорить обо всех политических волнениях. Здесь мало моей заслуги. – Всё же многие наблюдения – именно Ваши. Мне отрадно это осознавать. Ведь дружба крепка не лестью, а правдой и честью.Катя улыбнулась и прищурилась, как это делают дети перед тем, как сказать какой-то важный секрет или шутку:– В таком случае, прочтите меня. – Император рассмеялся, осторожно поправляя рукав мундира – хоть это не были политические баталии, не были переговоры, а простой семейный разговор, в нём незримо ощущалась та дипломатичность, с которой к нему применили его собственное оружие. – Что ж, Вы много переменились с того момента, как приехали в резиденцию и я в первый же вечер за таким же чаем, как мне казалось, полностью разгадал Вас и Ваш характер. – Его лица не покидала мягкая приветливая улыбка. Катя тихо усмехнулась, несколько опуская голову:– И правда переменилась… Впрочем, как и все мы, Вы не находите? – Встретив утвердительный кивок, она в задумчивости слегка поджала губы. – Только вот в лучшую ли сторону…– Определенно, ведь если Вы счастливы, счастливо Ваше сердце и душа – значит Вы на правильном пути. Я замечаю хорошую перемену в вас обоих, – С улыбкой добавил император, вкрадчиво оглядываясь на парк, откуда доносились голоса племянников и, кажется, кого-то из великих князей – всё шло мирным, размеренным чередом, и сейчас, припоминая и описывая княгине черты, что были свойственны ей вот уж более чем восемь лет назад, они вместе смеялись, как старые-добрые друзья. – Вы правы, – Голос Екатерины звучит неподдельно искренне, впрочем, общий тембр соответствует той шутливой ноте, с коей обычно вспоминается многое минувшее в семейном кругу,– Ранее я любила выезжать в свет – новые лица, новые загадки, балы и кружения, музыка и огни... Это радовало и будоражило, а теперь… – Теперь? – Теперь я нахожу радость в семье, Александр Павлович... И это полностью способно заменить решительно все балы в мире. – Голубые и зелёные глаза вновь встречаются в тёплом взгляде. Разговор на какие-то доли минуты вновь стихает, Катя разливает горячий чай из самовара, удивляясь тому, что вода ещё не остыла – они беседовали вот уже более часа. Когда Александр перенимает из её рук чашку, осторожно размешивая сахар ложечкой, то заводит разговор вновь:– Позвольте заметить, что Ники мне сказывал о вашем общем желании приставить к Саше ученых мужей, чтобы начать его более обширное образование. И на правах не последнего родственника, я желал бы порекомендовать Вам Василия Андреевича Жуковского. Екатерина вдруг быстро повернулась к шурину, на её лице сияла улыбка, смешанная с выражением какого-то детского удивления и восторга:– Александр Павлович, Вы можете мне не поверить, в том Ваше право, но я не вру и не лукавлю – вот уже полгода я не могу сыскать лучше кандидатуры, чем Василий Андреевич. Мы повстречались осенью, ещё до той истории… – Девушка смущенно опустила глаза, несколько запнувшись. Упоминания о бунте Семёновского полка были довольно болезненной темой в императорской семье, Катя знала и чувствовала, что для Александра это был удар по доверию. – Признаться я давно не встречала столь образованного и чуткого человека, чей талант столь ярко выливается в творчество и слова – ведь по приезде в Россию я зачитывалась его стихами…– Я помню как Вы наизусть декламировали в один из вечеров ”Певца во стане русских воинов”. К тому же,– Не стараясь и не имея в мыслях её задеть, припоминает Александр. – До Вас должно было дойти послание в стихах, которое Василий Андреевич написал к Вам в год рождения маленького Саши?. Весьма красивое, я сам много раз перечитывал, останавливаясь на строках: ”… Да встретит он обильный честью век,Да славного участник славный будет,Да на чреде высокой не забудетсвятейшего из званья: человек!..”– ”Жить для веков в величии народном,Для блага всех – своё позабывать…” – Катя улыбнулась, чувствуя обширную незримую теплоту, что приносило это послание. – Меня тоже очень впечатлили эти строки, и признаться, мне очень хотелось, чтобы именно Василий Андреевич стал наставником и руководителем при Саше – я не боюсь доверить ему нравственное и умственное развитие сына, раз…– Раз он ставит звание ”Человек” выше всех известных? – Мягко продолжил Александр, угадывая её мысль. – Да, именно. Согласитесь, что, к сожалению, в наш век становится всё труднее сыскать именно таких людей…Император мягко кивнул, а затем, поставив полупустую чашку на стол, несколько хитро прищурился:– Полагаю о военной стезе будет заботится Карл Карлович Мердер? – Собеседница удивленно улыбнулась на столь меткие слова. – Александр Павлович, Вы научились читать мысли? – Нисколько. – Он рассмеялся, полностью развеивая тот ареол мистики, что вдруг складывался вокруг него. – Всего-навсего Ники пару месяцев назад справлялся о нём у меня, я зарекомендовал Мердера как человека подходящего на этот пост более всех… Он также ставит человеческие качества как основополагающие для личности. Уверен, что и Карл Карлович, и Василий Андреевич? смогут укрепить в маленьком Саше всё доброе, что дано ему природой, и научить всему нужному, что… – Александр вдруг запнулся, поджимая губы и быстро оглядываясь на Катю – не заметила ли она этого. Но невестка сейчас хлопотала с самоваром, поправляя расписанную хохломой крышку, и, благо, кажется, только слушала своего собеседника. – … Что надобно знать порядочному дворянину…Из коридора вдруг доносится шум и редкий лай и тявканье, и тут же, вперёд своего хозяина, стуча маленькими коготками по полу, в комнату вбегает Милорд. Охотничья собака радостно несётся с такой быстротой, что мягкие уши развиваются, словно крылья, а вслед за каштановым вихрем вбегает Саша, перехватывая упущенный поводок и весело командует щенку: – Стоять, Милорд, стоять! – Сеттер переходит на шаг, чувствуя, что поводок натягивается, и с важным видом оборачивается на маленького великого князя, облизнувшись розовым языком. Улыбнувшись явному успеху, Саша подходит к креслам, осторожно наклонив голову в приветствии. По горящим детским глазам становилось понятно, что кудрявого мальчика сюда привела очень важная необходимость. – Маменька, мы ставим пьесу. Внизу, на веранде. Нам нужна королева. – Он в надежде сложил руки, хотя догадывался, что Катя никогда не откажет поучаствовать в играх с любимыми детьми. Потому и сейчас, когда Екатерина Фёдоровна, улыбнувшись подходит к нему, нежно касаясь русых кудрей рукой, его улыбка становится шире. – Пьесу? О чём же она? – Собака радостно завиляла своим довольно длинным пушистым хвостом, с щенячьей игривостью норовя уцепится за юбку платья, но каждый раз Екатерина успевала отдернуть муслин и тогда пёс делал вид, что у него и в мыслях не было ничего подобного, радостно оборачиваясь на хозяина. – О славном рыцаре, который обошел всю землю, помогая нуждающимся, а потом пришел в королевство, где правит злой дракон!.. – Чуть запыхавшись от бега, с восторгом начал пересказывать мальчик, поминутно сбиваясь. – Маша будет принцессой, папу я уговорил сыграть короля, дядя Миша вызвался побыть драконом, – Саша поднял руки ко рту, имитируя пламя, и тут же рассмеялся своей выходке, – У него лучше выходит… А я рыцарем буду. Пойдём? – Он снова сложил руки, улыбнувшись. – Пожа-а-алуйста… – Хорошо, хорошо, маленький защитник,– Милорд, который доселе весело вился между Сашиными ногами, угадывая эмоции по интонации княгини, радостно тявкнул. Саша быстро повернулся к императору, попутно распутывая ноги из узла поводка собаки, что вдруг захватили его в плен. – Дядя Александр, дядя Александр, а давайте с нами! По-летнему тёплый вечерний ветерок ворвался в комнату через балкон, колыхая шторы и широкие, свободные рукава платья Кати. Девушка улыбнулась:– А какая роль ещё осталась? – Мальчик призадумался, чувствуя, что Милорд, вопреки недавнему успешному выполнению команды ”стоять”, снова тянет его руку через поводок, стремясь на улицу и радостно виляя хвостом. – Есть ещё гонец… – Потерев вдруг зазудевший висок свободной рукой, маленький князь распрямился, уверенно кивнув головой. – Да, нам надобен гонец. Екатерина повернулась к шурину, начиная было говорить серьёзно:– Не желаете ли быть гонцом, – Она вдруг улыбнулась, чувствуя, что вот-вот рассмеётся, – Ваше Императорское Величество?Детский смех разносится по веранде, когда Михаил Павлович, нарочно взъерошив свои рыжеватые волосы, вырезав походным ножичком себе ”зубы длиннющие острые ужасные” из апельсиновой кожуры и растопырив пальцы, изображает ”злого, страшного дракона, чей жгучий огонь поглотил тысячи королевств и людей”, Саша храбро размахивает маленьким деревянным мечом и прикрывается от лавинного ”огня” самодельным щитом – круглым подносом с кухни, защищая замок, суть которого заключается в высоком стуле и множестве подушек, где восседает Мария с бумажной диадемой на голове. Мария Фёдоровна смеётся, а потом и хлопает, кажется, громче всех, наблюдая за самодеятельностью своего внука, внучки, невесток и трех сыновей с огромным удовольствием, а Константин несколько угрюмо сидит в кресле рядом, подпирая рукой щёку, предпочтя стезю зрителя, как и большая часть дворцового общества.Во дворце царит радость и смех, что незримо и непроизвольно поддерживается искренней любовью.И кажется, абсолютно никто не может предположить, что столь размеренное счастье может быть омрачено неизвестным грядущим… [Сноски, которые не умещались в разделе ”комментарии к главе” и потому находятся тут]1 – Изначально хотела ввести спаниеля Гусара – питомца Ники, но потом решила не обделять Сашу, поэтому, прошу любить и жаловать, наверное, самый известный питомец Александра II – Милорд (в действительности пёс родился в 1860, но, как говорится, властью, данной мне...)2 – Исторический прототип – Юлия Фёдоровна Баранова, статс-дама, фрейлина и воспитательница дочерей Николая I. Я подумала, что количество ”Фёдоровна” уже превысило допустимый предел. Над её возрастом я тоже поколдовала, не обессудьте, но характер остался неизменным. Её брат – Владимир Фёдорович Адлерберг – действительно был одним из приближенных Николая I3 – Из наставлений Екатерины II4 – Здесь я весьма сжато и, быть может, чуть иносказательно попыталась упомянуть о двух дочерях Александра Павловича и Елизаветы Алексеевны, которые умерли в раннем детстве – Мария и Елизавета. 5 – Наполеон об Александре I: ”Александр умён, приятен, образован. Но ему нельзя доверять. Он неискренен. Это – истинный византиец, тонкий притворщик, хитрец”6 – ”Посмотрим, к чему приведёт наша ”дуэль” сегодня” (фр.)7 – Оригинал написан в апреле 18188 – Факт действительный: В.А Жуковский и К.К. Мердер были наставниками Александра Николаевича, приставленные к нему с шестилетнего возраста