Глава 9. Тихий шелест дождя... (1/1)

"Свойство любви именно в том, что она дает благо тому,кто её испытывает."— Лев Николаевич ТолстойЯркий солнечный лучик украдкой пробрался сквозь полузакрытые шторы, выхватывая из легкого сумрака лишь маленький клочок одеяла. От того, что светило поднималась под углом к комнате, то преломляясь в стекле, луч распадался радугу. В комнате был слышен тот запах дерева, какой бывает во всех старинных и прочных домах, которые строили, что называется “как для себя”, на славу и на века. Аккуратно обставленная спальня, в лучших традициях русского дома, включала в себя самый малый набор необходимых вещей – большая уютная кровать, несколько резных шкафов, высокое трюмо с мягким пуфом и массивный дубовый письменный стол. В уголке, на маленькой полочке, прибитой с особой аккуратностью, стояли живописные иконы, тут же, пред красным уголком, висела маленькая лампадка. Из других предметов тут была только маленькая картина с пейзажем местного озера, которая была в этом доме, кажется, еще с момента его постройки, высокие старинные часы и кресло, стоявшее рядом со столом для посетителя. Солнце продолжало медленно скользить по небосклону с той размеренной скоростью, которая бывает у светила в мае – был только шестой час, а яркий круг уже был выше деревьев. От этого движения маленький освещенный участок постепенно рос, захватывая все больше и больше из лап полусумрака. Одеяло тихо зашуршало, когда стрелки часов сложились в начало восьмого часа. Белые простыни отражали яркий свет и казалось, что они сами светятся. Русые волосы неровно лежали на подушке. Солнце практически полностью победило темноту комнаты, так что Катя чувствовала пригревающее тепло даже через одеяло. Ее ресницы чуть задрожали. Девушка, просыпаясь, нехотя потянулась и сладко зевнула, прикрывая рот ладошкой – в том, кажется заключается самая прелесть пробуждения. Мягко откинувшись в пучину подушек, Катя рукой провела по пустующей половине кровати. “Уехал, – С толикой жалости подумала она, откидывая одеяло с рук. – Стало быть до обеда…” – Она снова зевнула, чувствуя, что сонная нега вновь принимает ее в свои блаженные объятия, хотя секунду назад ей казалось, будто она полностью проснулась. Ее мысли опять закрутились о муже. В сонном калейдоскопе Катя вспомнила, как вчера они, сидя на балконе, укутавшись в два – а она в три, по инициативе цесаревича – одеяла, смотрели на звезды, которые были так отчетливо видны в безоблачный вечер. Как Ники что-то быстро и спешно рассказывал ей про египтян и их любовь к астрономии, но она уже не могла припомнить в точности, что именно и помнила лишь, что улыбалась, и им двоим было хорошо.Сейчас молодая чета Романовых с первым наступлением теплых дней в конце мая, выехала на дачу, расположенную близ Москвы. То было полезно и для Николая, так как он мог между делами объехать с ревизией и стоявшие там воинские части, и осмотреть бывшие тут угодья, и для Кати – воздух близ леса и озер был особенно свеж и пригож – на последнем особенно любил настаивать Виллие, который также поехал с ними в качестве семейного доктора. И пока всю неделю, что молодая пара была в усадьбе, погода им благоволила, словно одобряя принятое решение. По будним дням Николай, как и сегодня, вставал с первыми солнечными лучами, около четырех часов, осторожно поднимался с кровати, чтобы не разбудить мирно сопящую рядом Катю, поправлял одеяло, которое вечно сбивалось, обнажая ее босые пятки. После, выйдя во дворик за домом, упражнялся с ружьем, как его приучил еще его воспитатель, граф Ламздорф — полезное дело и для тела, и для души, помогало привести все мысли и волнения в порядок. Умывшись и попив чаю, князь ехал в Москву по распорядительным делам или в ближний округ – на смотр. Возвращался он обычно в начале четвертого часа, стараясь никогда не задерживаться, чтобы не волновать жену. Выходные же дни цесаревич проводил всецело дома, они с Катей ходили пешком на утреннюю службу в церковь, которая была не так далеко от их усадьбы, любуясь красотой цветущего поля, через которое пролегал путь. После обычно завтракали, гуляли по саду в усадьбе, ходили на променады в сосновый лес, бывший рядом, или ездили в соседние имения, навещая старых знакомых.Когда они только приехали, этот старинный внушительный дом с многочисленными пристройками в виде флигелей для прислуги впечатлил и Катю, не разу здесь не бывавшую, и Николая, который бывал в этих местах трехлетним мальчишкой и толком ничего уже не помнил. Высокое крыльцо с резными перилами, твердый навес, просторные комнаты, украшенные в лучших русских традициях – когда княгиня сделала первый шаг вверх по лестнице к центральной двери, она уже влюбилась в этот дом, где им предстояло провести три месяца. Она влюбилась даже не столь в дом – то была лишь постройка, бездушный предмет, сколько в саму грядущую атмосферу уюта, который Катя построит тут для своей семьи. Она помнит, как Ники, твердой поступью, перешагивая через ступеньку, поднялся быстрее нее, открывая эту большую массивную дубовую дверь, и остановился, повернувшись в ее сторону. Катя удивленно смотрит на мужа, когда он, мягко улыбнувшись, протягивает ей руку и быстрым движением подхватывает девушку под колени, поднимая на руки. – Ники! – Смеется она, чувствуя его дыхание на своей шее. – Пусть это станет второй Аничков дворец. – Улыбается Николай в ответ, перешагивая порог.В усадьбе было все старинно, связь веков чувствовалась в каждой вещи. И Катя, плавно идя из комнаты в комнату, снимая с мебели чехлы, дотрагиваясь до поверхности вековых столов, шкафов, удивлялась, как это чудно. Княгиня медленно скользила по дому, то и дело кружась, улыбаясь и стараясь ничего не упустить из виду. В центральной гостиной на первом этаже особенно ее внимание привлек чей-то портрет, висевший над фортепиано в самом дальнем углу, но так, что его было видно из любого уголка комнаты. На нем был изображен явно кто-то из царей – то было невозможно спутать, ведь характерная одежда, мода на бороду и символы власти говорили сами за себя. Кате этот статный, в чертах лица даже чем-то строгий мужчина казался знакомым, она смутно припоминала, что где-то уже видела точно такую же репродукцию, но, силясь, вспомнить никак не могла.Повернувшись к Николаю, который также осматривал дом с ней, Катя спросила, чей это портрет. Цесаревич подошел к ней, всматриваясь в полотно. – О, это начало новой истории – Михаил Федорович Романов. Эта усадьба была отстроена на… пятый, если я правильно помню, год его царствования…Катя улыбнулась, наконец-то вспоминая. И ей вдруг показалось страшно смешно и нелепо – забыть такое – забыть часть истории своей Родины и часть истории его семьи. Она стыдливо зарделась румянцем, обходя гостиную и пряча свое лицо от мужа, но Николай, угадав ее смущение, осторожно взял ее руку в свою. И его жест имел большое успокоение.Ветер всколыхнул крону цветущей сирени, ветки дерева причудливо заиграли тенями на простыне. Катя прикрыла глаза и блаженно вздохнула. Сонная спутанность заставляла самые различные воспоминания представать перед ее памятью и она с улыбкой рассматривала каждое.Она вспомнила момент, когда произнесла это. Как руки Николая, которые она держала в своих, вздрогнули. Его глаза вдруг зажглись особенной нежностью, он удивленно приоткрыл рот, но от переполнявших его чувств, не нашелся, что сказать. И все его эмоции, вся его радость – все то, что он ощущал так остро теперь, вылилось в один порыв, как он взял ее руки, целуя их и обнимая ее. Катя с улыбкой припомнила, как щекотно было ощущать его поцелуи на своем лице, как нежно она прижалась к нему, слыша его голос над своим ухом:– Это же огромное счастье! Слава Богу, Катя! – Он отстранился, спешно беря лицо жены в свои ладони и смотря в ее глаза, которые чудно и полностью отражали его состояние – веселые, искристые, полные чарующей мягкости. Это было похоже на что-то волшебное – то, как они чувствовали друг друга, то, как их настроение, их душевные волнения безропотно передавались от жены к мужу и наоборот. Они были связаны высшей и чистой связью – и как же они дорожили этим, особенно ощущая то теперь. – Я счастлив… я никогда не был так счастлив, как сейчас, любовь моя…От улыбки на Катином лице появляются две мягкие ямочки на щеках. Приподнявшись на носочки девушка чувственно целует мужа, нежно зарываясь тонкими пальцами в его коротких русых кудрях...Катя поворачивается на правый бок, накрываясь одеялом с головой, так как яркое Солнце уже заливает светом всю комнату, сонный калейдоскоп перестраивается. Картины из Аничкова дворца так и встают перед глазами. Она вспоминает теплые вечера, которые они проводили всей семьей, собираясь у разожженного камина – на чай приходили решительно все: Петр Сергеевич и милая Алекс, Миша, который с радостной улыбкой иногда уговаривал прийти и Дмитрия Львовича с Романом и Татьяной Давыдовыми, порой на чай заходил Павел Александрович, чаще всего он приходил с родителями Кати, на правах старого знакомого Фёдора Петровича. Временами, когда Константин бывал в столице, то тоже не отказывал себе в удовольствии посетить “маленький рай” – как он любил выражаться об Аничковом дворце. Иногда на чай захажевал Александр Христофорович, рассказы которого об Отечественной войне, службе в Семёновском полку при Павле Петровиче и секретной военной экспедиции всегда с восторгом в глазах слушала Катя. Но одними из самых частых гостей, после Александры Саврасовой, были император с императрицей. Екатерина Фёдоровна особенно любила общество августейшей пары – искристая улыбка и обаяние Александра в совокупности с доброй заботой Елизаветы были способны сделать абсолютно любой вечер самым теплым и незабываемым. Хоть Петербургская жизнь и сложна, ведь нужно помнить несколько тысяч дат в календарном годе? – дни рождения, даты юбилеев, церемониальные события, празднества, званные вечера, именины, кружки, балы и торжественные литературные вечера, особые праздники, время приема для иностранных гостей, на которых надобно быть всем из Императорской фамилии – несмотря на всю громоздкость, она интересна, и для большинства придворных дам их основные занятия только и сводились к бесконечным посещениям других домов и дворцов. С наступлением февраля и радостной новостью, Катя решила вовсе отказаться от этой стороны столичной жизни, посещая лишь дома родственников и добрых друзей, число которых было не так велико, в сравнении с тем количеством домов, которые она бы посещала обычно. Катя была искренне рада тому, что ее теперешнее положение то позволяло. Проводя вечера с Алекс, она чувствовала, что счастлива. Малое общество, теплый уютный дом, любящий муж и ожидание маленького чуда – сына или дочери. Иногда, входя в свои покои и видя там Николая, который обычно сидел на софе и читал какую-нибудь книгу, сосредоточенно крутя в руке резной ножичек, Катя искренне удивлялась: что такого хорошего она сделала в своей жизни, что Господь так ее наградил? За что ей дано такое большое счастье? Солнце светило очень ярко – к восьми утра оно вставало в ту позицию, что освещало спальню в упор, побеждая все тени. Катя нехотя стащила одеяло с головы, быстро моргая, чтобы глаза привыкли к свету. Часы размеренно тикали, отсчитывая безмерно дорогие секунды жизни. Девушка еще раз потянулась, потерев глазки и сладко зевнув. День уже начинался прекрасно. Сегодня, помимо дел по дому, Катя собиралась вновь вступить в неравный бой со спицами. С недавнего времени, с момента переезда на дачу, Катя решила освоить вязание. Доселе ее руки знали много ремесел: она могла искусно вышивать – гладью, крестиком, бисером, Люневильской вышивкой, она умела кроить и шить, отчасти рисовать и плести корзиночки и лапти. Однако вязание было темным и непонятным лесом, проводником в который стала для Кати Мэри. Компаньонка княгини с теплотой и вниманием, а также непомерным терпением, принялась обучать Катю, объясняя маленькие нюансы и давая стоящие советы. И таким образом они проводили около трех часов с перерывами на чай.Катя с вниманием смотрела на люстру, почему-то сосредоточенно считая количество подсвечников. Ее рука неосознанно легла на живот, который в лежачем положении все равно уже был хорошо заметен. Как странно ей было осознавать, что внутри нее зародилась и росла новая жизнь, целый маленький человечек. Такой маленький, но уже такой родной…Часы показывали восемь часов и три минуты, когда Катя, решив, что негоже долго лениться, встала с кровати, идя к шкафу за ширму, чтобы одеться.День был начат и он обещался быть прекрасным.***– Мэри, погоди, милая, я опять запуталась.? – Нет, нет, все правильно, теперь попридержите тут пальцем и сделайте еще петлю. – Компаньонка оторвалась от своего вязания и рассмотрела пряжу Кати. На ее радость, у княгини начинало получаться, хоть и не без хлопот, но теперь Катя спокойно могла вязать пару рядов не испытывая затруднений. А по первости ей приходилось следить за каждым движением Кати, так как она путалась и нитки непослушно распускались.– Как же это сложно, но как интересно. – Девушка чуть нахмурила бровки, пытаясь выполнить указание и сделать петлю, не спустив все с правой спицы. Пряжа ловко вилась под руками, мягкий стук спиц успокаивающе расходился по комнате, словно круги по воде. – Мэри, как красиво у Вас выходит! – Восторженно улыбнулась потом княгиня, когда подняла глаза на рукоделие компаньонки. Мэри улыбнулась:– Ничего, все мы когда-то начинали. Меня матушка научила вязать, когда мне минуло шесть. Спицы, помню, были такие огромные, так мне отец выточил деревянные поменьше. Очень прелестные. – Она тепло улыбнулась воспоминаниям. – Так что я вяжу уже много лет, выходит, быть может, и правда недурно… – Вы скромничаете, это charmante1, – Возразила княгиня, завороженно следя за плавными, точными и скорыми движениями Мэри. Кажется, что весь процесс образования петель, перекидывания их и наложение новых, переход с одной спицы на другую – решительно все миновали умелые руки мастерицы, и пряжа вязалась просто от соприкосновения спиц. – Яков Васильевич, поддержите меня, ведь выходит очень замечательно! – Обратилась княгиня к доктору, который сидел за столиком у окна, читая газету и изредка отвлекаясь, чтобы принять участие в беседе дам. Виллие сложил газету, поднимая глаза на рукодельниц утвердительно кивнул, говоря о том, что Мэри можно смело именовать своего рода хирургом2.В ответ компаньонка рассмеялась, что-то тихо приговаривая на немецком, но Катя не смогла разобрать целостные слова. Они продолжили вязать. Из окна слышалось пение птиц, которые порхали в саду, звон посуды на кухне, где вовсю готовили к обеду к “приезду барина”, как называли Николая Павловича про себя служивые. Катя сумела связать еще семь рядов, но тут пряжа зацепилась и два ряда распустились. Она сжала губы, распуская всю работу, чтобы начать заново. Сдаваться она не хотела.– Мэри, милая, как Вы думаете, я смогу научиться за полгода вязать хорошо? – Катя тепло улыбнулась, медленно начиная вязать первый ряд. – Мне так хочется вязать что-нибудь маленькому самой… Яков Васильевич утверждает, что у меня есть еще от пяти до шести месяцев, верно, милый доктор? – Она уловила его кивок и снова обратилась к компаньонке. – Как Вы считаете?– Если продолжать упражняться, все получится. Припоминаю, как Вас учили играть на фортепиано – тоже ведь не сразу выходило. – Мэри подбадривающе улыбнулась. – О, я так благодарна мадемуазель Флуа, что она не сильно на меня сердилась, я ужасно начинала! – Зато сейчас Вы можете сыграть, что называется “с ходу”. – Заметила Мэри. – Так будет и с вязанием. Чуть терпения, чуть внимания… – Золотые слова! – Виллие налил себе чай из самовара, который уже начинал остывать, и с улыбкой поворотил голову к окну, замирая и вслушиваясь. – Кажется, мне слышится звон кареты. – В таком случае я распоряжусь об обеде, Екатерина Фёдоровна? – Мэри, получив согласие княгини, вышла из комнаты.Катя подняла глаза на часы, которые были в гостиной. Резные, с изображением двух белочек с развивающимися хвостиками, которые бежали по раме друг за другом, образуя круг, они показывали полчетвертого. Действительно, время было подходящее для приезда Великого князя, и она улыбнулась, завершая шестой ряд и чувствуя, что от его возвращения ей стало намного спокойнее. Но, все же не сдержавшись, она быстро встала, складывая вязание в маленькую коробочку с нитками, и легкими шагами пошла к крыльцу, чтобы встретить гостя.***Это действительно был Николай – он возвращался весьма довольный утренним объездом двух военных поселений, смотр в которых был вполне приличный. По дороге в усадьбу он заехал в почтовое отделение и самолично забрал пришедшие письма, всего их было около двенадцати, три из которых – на имя Кати. Тем радостнее было подниматься по крыльцу к ней, девушке в тонком платье, полы которого волновал теплый майский ветер, с лучистой улыбкой смотрящей на него.– Угадай, что я привез. – В три легких прыжка мужчина преодолевает лестницу и быстро подходит к жене. – Неужели письма? – Катя пытается поймать его руку, но он со смехом обнимает ее, пряча руки за ее спиной, целуя девушку поочередно в обе щеки. – Ники! – Звонкий смех разносится по всему дому, когда он вновь целует ее, протягивая письма. – В этот раз три… – Алекс, матушка и… – Катя увлечённо перебирает конверты, пытаясь угадать, кто написал ей третьим. Переписку она вела с немногим людьми, но все же тут могли быть варианты. Иногда ей писала Мария Фёдоровна, ее письма Катя любила за особенную, по-своему материнскую теплоту, порой несколько листов изящного почерка руки Елизаветы ложились на стол княгини, ожидая ответа. Переписка с Мари продолжалась с момента ее отъезда, этому Катя была особенно рада, все еще ощущая лёгкую вину за свою болезнь. А шутливые строки Михаила, в письмо которого любила вставлять и свои слова милая Анна, были тоже весьма дороги сердцу юной Романовой. – Анна. – Улыбнулся Николай, завершая ее мысль, так как сидя в карате он уже успел бегло просмотреть все конверты. – Прости за вольность. Но однако же замечу, что я их не вскрывал. – Даже если бы и вскрыл – у меня нет от Тебя секретов. Это легкое, ёмкое предложение, сказанное Катей с такой простотой и лёгкостью, необычайно трогательно воспринимается его сердцем. Как мило она улыбается ему, с бесценной ноткой заботы и доброты, как мягко ее ладонь сжимает его, словно стараясь тем самым подтвердить сказанное. От этого Николай улыбается и, откашлявшись, спрашивает самое для него важное, осторожно касаясь второй руки жены, что покоилась чуть ниже ремешка платья – на животе:– Как Твое здоровье? – Прекрасно. И Яков Васильевич может это подтвердить. Идем в дом, милый. Сегодня с утра мы с Мэри переставили в малой гостевой комнате тумбы и стулья, вышло так хорошо…– Девушка приподнялась на носочки, нежно целуя мужа, и, беря его за руку, увлекает за собой в дом, продолжая рассказывать, что произошло за время его отсутствия. Из столовой уже слышался звон приборов, которыми сервируют стол, а аромат, что витал уже намного дальше кухни, всецело располагал к скорейшему началу трапезы. После обеда, каждый обитатель усадьбы отправился по своим делам, как это обычно бывает в компаниях, и Николай поднялся в свой кабинет, чтобы сделать короткие пометки, записи и распоряжения. Он закончил весьма быстро, чему был очень рад, ведь сегодняшний остаток дня они с Катей решили провести в саду, читая вслух. И сокращать это время из-за служебных дел вовсе не хотелось.– По моим расчетам до первых прохладных часов у нас есть еще два. – Николай Павлович закончил расстилать покрывала в несколько слоев под ветвями цветущий вишни. Вишнёвый сад был особенной гордостью усадьбы – первое деревце было посажено самим Михаилом Федоровичем, с тех пор и повелось этому растению тут быть. Сейчас вишня обильно цвела, и мягкие белые лепестки кружились вокруг от самого легкого дуновения ветерка, щедро осыпая зелёную траву. – В таком случае, эти два часа будут очень приятными. – Катя осторожно садится, расправляя складки платья и вновь продолжая читать письмо Великой княжны. Анна всегда писала так, что ее строки предназначались не столь к Кате, сколько к ним двоим вместе. – “… однако теперь Миша пишет исправно. Я очень надеюсь и прошу Бога, чтобы Он помог моему милому брату в этом малом путешествии…”– Очень жаль, что почтовые отделения не везде развиты, как близ Москвы и Петербурга. – Николай покачал головой, присаживаясь подле жены и одним нежным движением приобнимая её. – Боюсь представить, как матушка волновалась, что от него не было известий с два месяца… – Но он же не виноват, что его письма потерялись. – Возразила в ответ Екатерина, поправив воротник своего платья. Мужчина кивает, замечая все же, что наверное Мария Фёдоровна много намучилась от томительного ожидания. – “… Спешу сообщить Вам, мой милый друг, что наши семейные вечера уже не столь веселы из-за всех отъездов, но я нисколько не хочу нарушать ваш с братом покой и идиллию, и потому жду август с большим трепетом, когда Вы вернётесь, хотя и в этих маленьких письмах я нахожу большое утешение. Крепко-крепко Вас обнимаю и передаю наилучшие пожелания и поцелуй Ники, с любовью, Анна.” – И, прочитав последнюю строку из тёплого письма, Катя, повернувшись к мужу, который с задумчивым лицом разглядывал ее руку, гладя запястье большим пальцем.– Мне полагается поцелуй. – Чуть лукаво улыбается цесаревич, поднимая взор от их переплетенных пальцев и встречаясь со столь родными зелеными глазами. Катя смеется на это заявление и ласково приподнимается, касаясь губами его щеки. Бакенбарды чуть щекочут ее нежную кожу. Катя с улыбкой замечает, как ей стало вдруг легко и спокойно от одного только появления Ники. Его общество имело это особенное свойство, и будучи подле него княгиня знала, что может перенести любые невзгоды судьбы практически их не заметив. Самое приятное в том было, что ее сердце угадывало, что Николай чувствует тоже самое. – Сражение на шахматной доске? – Цесаревич, открыв корзинку, где лежали все вещи и маленький перекус, достает шахматы. Массивная доска из древесины, сложенная пополам и застегнутая на маленький резной замочек, шумит, так как в ней перекатываются фигуры. Катя улыбается и молча кивает. – Белые или черные? – Любые. – Девушка наугад выбирает сжатый кулак, а когда Николай раскрывает ладонь, то видит белую пешку.И пока князь и княгиня выставляют ряды своих войск, она улыбается, ведь знает наперед, чем закончится это малое сражение – хоть отец с малых лет учил ее шахматной стратегии, Катя никогда не могла выиграть у Николая. Еще будучи в резиденции, где они проводили целые вечера, играя замысловатые партии, установилось именно такое положение вещей. Поначалу Катя сердилась, вызывала его переигрывать, давать новый бой, но затем это переросло в некое чувство искреннего уважения, как к сильному противнику. Он видел на множество ходов вперед, высчитывая, как противник мог себя повести и как стоит защитить свой фланг в том или ином случае. Катя не могла за ним угнаться и всегда наступал момент, где она, пытаясь перехитрить его, оступалась, попадая в его ловушку. Это же произошло и сейчас. Хотя Катя замечала, что на некоторых моментах он намеренно поддавался. Конь становится финальной черточкой в рисунке идеальной победы. Николай долго колеблется, но все же водружает его на А 3, чуть робко смотря в мягкие зеленые глаза:– Мат. – В таком случае, читать вслух буду я. – Девушка добродушно пожимает плечами в ответ. Подобный проигрыш нисколько не огорчает – выиграл он, выиграл не по ловкости, а по уму. Чувство гордости мягко разливается изнутри, что у сердца становится теплее, и Катя, перед тем как начать читать, целует мужа, ласково проводя по его щеке ладонью. Николай перехватывает ее руку, прижимая к своим губам, и блаженно закрывает глаза.– Я говорил, что безмерно сильно люблю Тебя? – Мужской голос чуть дрожит и звучит тихо от волнения. Катя смеется от его прикосновений, ее серебряный голос разносится легким ветерком по вишневому саду, утопая в белых лепестках вишни. Почему-то именно сейчас она вновь понимает, что даже если людям и свойственно ошибаться, то ее согласие, данное поздним вечером в беседке под звон тысяч капель дождя, ошибкой не было. Она целует его снова, тихо шепча в ответ:– Да… Но я всегда рада слышать это вновь. Проигрыш в шахматы не был поводом для Николая не перенять очередь чтения через полчаса. Заботливо устроив Катю среди подушек, цесаревич, чуть откашлявшись, продолжил, вкладывая в каждый стих эмоциональность.Лепестки с цветущих вишен постепенно заполнили практически все одеяло, ту его часть, что была между Николаем и Екатериной, и теперь девушка, с задумчивым видом слушая, как читает муж, проникаясь каждой строчкой, которая была хороша и была к месту, начала по одному лепестку убирать с покрывала. Это занятие почему-то методично поглотило ее целиком, маленькое скопление лепестков у края одеяла на траве постепенно росло, когда Николай, прервав чтение, присоединился к ней. По-детски улыбаясь, они молча убирали белые нежные лепесточки, превращая это в своего рода игру и соревнование. Сначала беря по одному, потом по несколько, переходя с медленных на быстрые движения, молодые люди добились того, что плед стал полностью чистым, когда ветер, легким порывом сорвал новые лепестки с дерева, под которым устроились князь и княгиня.Практически воздушные белые овальные хлопушки снова нарушили клетчатый узор одеяла. Катя и Николай неотрывно смотрели друг на друга, и никто не решался начать это соревнование снова первым.Цесаревич осторожно накрыл один из лепестков ладонью, девушка тут же повторила это движение, следом накрывая второй рукой еще один, и Николай, восприняв это как вызов, стал собирать еще. И молодые люди засмеялись, словно они были вовсе не Великий князь и не Великая княгиня, у которых были свои обязанности в свете, ответственность за несколько имений и угодий, домов, словно им было по пять лет и весь мир был абсолютно добрым, без лжи и обмана, чистый, как они сами и от того еще более прекрасный. Николай мягко перехватил ее руки, потянув на себя и принимая Катю в свои объятья, но оба не удержав равновесие, оказались на пледе, сбивчиво дыша. Катя повернулась, ложась на спину. Высоко-высоко простиралось огромное светлое небо, необычайно нежная глубина синего прерывалась маленькими белыми облачками, которые кучились в некоторых местах. И казалось, что мир замер, внимая их смеху, их дыханию, словно они одни были на этой земле, счастливые и любящие.– Вот то облако похоже на бегущего пуделя. – Задумчиво проговорил Николай после некоторого молчания. – С длинными-длинными ушами...– Которое? – Девушка подняла руку, указывая на вытянутое облако. – Это? – Нет, чуть правее. Он приподнялся, мягко перемещая ее руку. Легкие облачка плавно плыли в небе, наблюдая за бескрайней землей. После Катя нашла облако, похожее на самовар, отыскалось то, что напоминало зайчика и даже дерево. Их разговор постепенно уходил в то необычайно нежное семейное русло, которое не поддается никакой логики и описанию. В те прекрасные минуты, когда человек говорит с родственной душой, кажется, не столь важно о чем говорить. И, обсуждая стихи и поэмы, роман, который недавно закончил читать Николай и маленькие философские рассуждения, которые только начала Катя, молодые люди не заметили, как первые холодные лучи коснулись их. Идя и пытаясь взять из рук Николая хоть что-то, ведь мужчина нес и несколько пледов, и корзинку с легким перекусом, и подушки, и еще множество мелочей, кои бывают нужны на природе, Катя чувствовала, что это было чистое семейное счастье, и она неустанно благодарила Бога за то. *** В тонких линиях, которые ведет художник кистью, трепетно подобрав краску, есть что-то незримо чарующие. В правильном портрете – не слишком льстящим, но и, естественно, не чересчур аляпистом, а на той прекрасной золотой середине, выполненным с заботой и любовью к своему делу, кроется то же. Особое значение для Николая в портретах всегда имели глаза, цесаревич даже брал за правило, что ежели глаза вышли похоже, как живые, следовательно и вся картина будет удачной. И потому, приглашая в июле в усадьбу Джорджа Доу, известного английского художника, он основывался именно на его умении писать портрет с чудесными глазами.Теперь, оглядывая малую гостиную, где царил, как выразился сам мистер Доу, творческий беспорядок, выливавшийся в множество раскиданных по столу кистей и красок, листов и перьев, Екатерина Фёдоровна невольно жалела труд горничной, Любы, ведь она так ловко прибрала комнату к приезду художника, а ее труды были разрушены в считанные мгновения. Мэри, сидящая здесь же, у окна, кажется разделяла чувства своей “маленькой княжны”. Но она также молчала, не мешая творцу творить, и вязала аккуратненький шарф, наполняя комнату успокаивающим методичным стуком спиц.Мистер Доу уже сделал первые наброски портрета и прорисовывал детали, яркий солнечный свет, так характерный в здешних краях для полуденного светила, освещал всю гостиную. Катя сидела в высоком кресле, сложив руки и практически неотрывно наблюдая за фигурой художника, скрытого холстом. Она видела его ноги, не скрытые мольбертом, плясавшие туда и сюда, слышала его легкое напевание какой-то детской песенки на английском, и этот странный контраст, что он редко выглядывал из-за холста, будто сливался с ним, казался Кате забавным. – Насколько мне известно, в Австрии Вы в свое время изготавливали пять портретов у моего давнего друга, Йозефа Крейцингера? – Когда Джорджу удалось разговорить дам в его легкой манере светского разговора, он неизменно перевел русло их слов к живописи. Воспоминание о нелюбимых портретах застало Катю врасплох. Она ощутила, как румянец появился на ее щеках, и от того смутилась еще больше. – Да, всё верно. Пять прелестных полотен. – Она улыбается, чуть щурясь от света. Доу делает пару мазков, очерчивая спинку кресла и выглядывает из-за холста.– Я стал замечать, что Вы не любительница портретов, княгиня. – Своих – не очень, уж простите мне эту странность… Но я высоко ценю Ваш труд. – Говоря “Ваш труд” она хотела сказать труд художников в целом. – Но те портреты мне не так приятны, ведь были написаны с иной целью…? – С какой же?Она рассмеялась, поправляя кружевной платок, который от того съехал с ее плеч. Джордж явно лукавил, в той непринужденной манере, как это принято у многих художников. – С какой пишутся любые портреты девушки после шестнадцати лет, мистер Доу. Только все выходит в вышей степени… не так как следовало… – Что Вы имеете в виду? – Очередной легкий мазок выхватил из общих красок рукав синего платья княгини. – Думаю, Екатерина Фёдоровна хочет сказать, что портреты, писанные именно с целью разослать их потом по этим дворцам, получаются, волей-неволей, пошлыми. – Мэри, стукнув спицами, начала новый ряд, и как-то странно посмотрела на портретиста. Кате почему-то этот взгляд показался недружелюбным и она неосознанно поджала губы – она не хотела обидеть никого из бывших в комнате. – Зачем же тогда нужно было изготавливать эти портреты? – Усмехнулся художник, кажется, даже не заметив ни холодного тона компаньонки, ни ее выражения глаз. – Обычаи, идущие испокон веков. – Грустно улыбнулась княгиня. – В таких портретах плохо даже не то, для чего они написаны, а то, что эта цель порождает… Знаете, когда рисуют намного красивее намеренно и чрезмерно, исправляют даже малейшие недостатки, которые настолько милы, что их нельзя и трогать. А девушки… – Катя запнулась, подбирая правильные слова. – Или их свита, или сам художник, но однако же убирает эти милые особенности, что каждый портрет становится, как один…– Identisch3. – Фыркает Мэри, перевязывая узелок. – Порой встречаешь такие портреты, а на них изображен не человек, не прелестная девушка, а какая-то кукла… – Позвольте оспорить столь резкое суждение. – Усмехнулось полотно, и раздался мягкий стук туфель, когда Доу переходил к другому столу за краской. – Ведь наверняка и Вы, княгиня, захотите приукрасить свой портрет сейчас. Например, я точно уверен, что Вы не захотите, чтобы я рисовал родинку на Вашей щеке, и наоборот, потребуете, чтоб сгладил морщинки у Ваших прекрасных очей.Катя знала, что от улыбки и смеха, когда она искренне радовалась, на ее лице, под глазами появлялись маленькие, тонкие морщинки. В юности, в славные четырнадцать лет, когда Катя должна была впервые выйти на литературный вечер, который проводился в доме отца, она долго разглядывала свое отражение в зеркале, следила за своей мимикой и училась сдерживать эмоции, как подобает дочери посла. Эти наблюдения в дальнейшем не раз пригождались ей. В тот вечер, еще будучи маленькой княжной, Катя заметила эти странные естественные морщинки при смехе, сейчас с грустью припоминала, как год тяготилась этим обстоятельством. Но она научилась воспринимать этот не столь заметный недостаток – как любили говорить в Свете – как естественную свою часть, по-своему обворожительную черту, придающую ее лицу именно то выражение, какое было надо. Это делало ее самой собой, как и маленькая родинка на щеке. А так как однажды Николай, целуя ее и шепча мягкие нежности, сказал, что в ней прекрасно все и в тот момент коснулся уголка глаза, завороженно рассматривая ее лицо, то сейчас Катя, чуть подбоченившись, смело подняла подбородок, смотря на художника. – Нет, мистер Доу, я не желаю, чтобы Вы как-то украшали мой портрет. Я буду Вам очень признательна. Джордж немного замешкался, протирая кисти и смотря на девушку, которая поправила подушку, на которую опиралась спиной. – Только красивая женщина может такое заявить, Екатерина Фёдоровна. – Наконец улыбнулся он, вновь подходя к полотну, чтобы завершить еще несколько линий и складок платья. – Всякая женщина красива, мистер Доу. – Катя улыбнулась ему в ответ, вновь занимая то положение, которое будет иметь ее портрет. Складки платья мягко ложились, обрамляя округлый живот. – Мэри, скажите, милая, права ли я? – Счастливая женщина всегда красива. – Немка, сделав последний ряд, отрезала нитку, заправляя конец в край своей пряжи. – Боюсь, мистер Доу, это прописная истина, которую оспорить Вам уже никак не удастся. Художник пожал плечами, с легкостью творческого человека забывая весь только что произошедший разговор и полностью уходя в хитросплетение красок на холсте. Портрет вышел прелестным, всего на его написание ушло четыре сеанса, и на шестой день Джордж Доу отбыл в Петербург, хоть Николай и Катя упрашивали его еще немного погостить у них. Однако несмотря на все свое желание пробыть в теплой уютной усадьбе, все же долг звал на север, в столицу. Портрет Кати имел поразительное с ней сходство, в нем читалась та мягкая, необъяснимая и неуловимая нежность, с которой она держалась, и Николай, рассматривая полотно, невольно дивился, как Доу сумел прочитать, увидеть именно ту особенную красоту, заключив ее в лучистых зеленых глазах. В его разумении, чтобы так полно прочувствовать то, нужно любить Катю всей душой, и что-то подсказывало ему, что художник сам до конца не разобрался, что изобразил, но это открывалось любящему взору цесаревича. Этот портрет Николай решил повесить в своем кабинете в Аничковом дворце, чтобы ее любящий взгляд и мягкая улыбка всегда были всегда рядом.***Как ни приятно было проводить время в московской усадьбе, наслаждаясь летней погодой и красивой природой, а все же, с наступлением последних августовских деньков, в доме все готовились к отъезду. Множество корзин, сундуков и укладок складывались при парадном входе и переносились лакеями на кареты, чтобы закрепить их. Возвращение в Петербург должно было принести новые хлопоты как Николаю, которому предстояло вернуться в свой обычный режим работы, так и Кате, на долю девушки выпадало завершение обустройства детской комнаты.? Подготавливать довольно просторную комнату на третьем этаже, где всегда было солнечно и ярко, начали еще в начале весны, но в связи с отъездом на дачу, этот процесс затих. Теперь же, сидя в карете и ожидая, когда она тронется, Катя внимательно складывала свой платок в своих руках, оглаживая вышитую монограмму “Е.Р.”, что красовалась на уголке. Она уже придумала, как расположить кроватку, где будет стоять софа и два шкафа и как будут располагаться картины – подарок Александра, который будущий дядя совершил практически сразу же после объявления о беременности. Увлеченная этими планами, Катя практически не заметила, как пролетел час и Николай, отдав последние распоряжения, сел рядом с ней, говоря, что уже сейчас они поедут. – Дай Бог, доберемся быстро. Павел Степанович говорит, что дороги сейчас хорошие, дождей давно не было. – Цесаревич поправил подушку, на которую опиралась локтем девушка и мягко коснулся ее руки. Катя кивнула, поднимая на него свои глаза и тихо, словно эхом, отзываясь:– Дай Бог…Ей казалось так странно, что счастливые часы летят так быстро, что время словно перестает существовать в какие-то моменты, а потом вдруг безжалостно продолжается с большим ускорением. И слишком быстро для Кати наступал очередной момент, на котором ее жизнь вновь разделится на “до” и “после”. Таких моментов в жизни женщины можно сосчитать безмерное множество, но сейчас это казалось Кате таким особенным – она не верила своему счастью, что скоро станет мамой, когда ее собственное “Я” вновь растворится, рассыпится и исчезнет, переродившись и став частью намного большего. Теперь материнские инстинкты чувствовались в каждом ее движении, в особенной походке, в заботливом взгляде, в теплой улыбке и в том, как нежно и задумчиво она трогала за руку мужа, при чтении, с каждым днем это особенное чувство в ней все росло. И сейчас, стоя в детской комнате, уже обустроенной, Катя внимательно оглядывала все, стараясь придумать, что могло еще понадобиться ребенку. И, в очередной раз убедившись в общей готовности, княгиня, сжав кисточки своего платка от легкого волнения, идет в кабинет мужа.Кабинет цесаревича был завален бумагами, казалось, что практически все необходимые распоряжения, документы, требующие подписи – все решило именно сейчас напасть на него по воле судьбы. Николай уже перестал считать которую бумагу за день он прочитал и подписал, а от осознания, сколько еще предстоит, в груди неприятно щемило. Все, чего только желал князь, так это сидеть дни напролёт в детской, развлекая Екатерину чтением, разговорами, игрой на фортепиано и в шахматы.Беря новую папку с императорским гербом, Николай устало потер глаза, начиная читать оклад об инженерном корпусе, когда дверь в кабинет открылась и дворецкий пропустил вперед себя Великую княжну, которая чуть робко на него глядела, словно извиняясь за свое вторжение. Однако эти извинения были излишни – она была самым желанным гостем всегда. Потому Николай быстро встает из-за стола, идя к жене и целуя ее ручку, тепло улыбаясь.– Марфа приготовила чай в малой гостиной. – Катя ласково накрывает его ладонь своей. – Я понимаю, что Ты очень занят, но Милый мой, если не делать в работе перерывов, то ничего хорошего не получится. – Да, несомненно… – Мужчина еще раз целует тонкую белую руку, смотря в ее глаза. Он ощущает эту легкую недосказанность, его сердце улавливает, что приглашение на чай – лишь предлог, чтобы прийти. Убирая завившуюся прядку волос, что выбилась из прически, за ухо, Николай осторожно касается ее щеки. – Душа моя, все хорошо? Катя кивает, чуть поджимая губы.– Я… я просто хотела сказать… Ники, он пихается. – Она тепло улыбается, смотря, как цесаревич удивленно поднимает брови, и берет его нерешительную руку, кладя ее на живот. Николай с трепетом почувствовал, как что-то внутри легко толкнулось в эту сторону. – Ничего себе… – С предыханием пробормотал он. – Ох, маленький проказник! – Катя смеется, в ответ, чуть наклонив голову. – Тебе не больно, когда..? – Нет, только если очень сильно разыграется. К тому же, это не так часто…Николай трепетно целует ее мягкие губы. В эту минуту он абсолютно не помнит об отчетах и бумагах, вся макулатура уходит на самые дальние задворки сознания, место остается лишь для семьи, для нежной девушки и будущего ребенка, для безмерной радости от осознания грядущего чуда. Коротко и запальчиво целуя, Николай обнимает жену, столь трепетное создание, что порой ему кажется, будто она соткана из облака, мягкого и небесного, неземного. Катя обнимает его за плечи, вдруг грустно вздыхая. – Ники? – Да, любовь моя? – Поцеловав девушку в лоб, мягкую складочку между бровок, которая появлялась, когда Катя слишком долго решалась на что-то, многократно обдумывая действие, Николай чуть отстраняется, пытаясь понять выражение ее лица.– Мне страшно. Я… Я так боюсь, что не смогу быть хорошей матерью для нашего ребенка, я… – Она снова тяжело вздыхает, рефлекторно кладя руку на живот, когда малыш вновь толкается, будто угадывая, что говорят о нем. – Мне хочется верить, что я справлюсь, но вдруг…– Катя, милая. – Голос Николая звучит как никогда серьезно, когда он, нежно улыбнувшись, накрывает ее ладонь, прижатой к животу, своей. – Из всех женщин, что я когда-либо встречал, Ты самая прекрасная, Ангел мой, Ты будешь самой лучшей мамой, доверься моему сердцу – я это знаю. Прошу… – Мужчина ласково целует ее в щеку, опускаясь на колени и обнимая Катю, путаясь руками в многочисленных складках платья. – Прошу, доверься мне… Я буду рядом, всегда и везде. И мы сможем дать малышу все, что ему только потребуется. Не волнуйся, моя хорошая, это сейчас вредно – помнишь?Его улыбка, теплый тембр – все это необычайно успокаивает, словно создавая вокруг них толстую стену, которая защитит от всех невзгод. Катя кивнула, соглашаясь. Сроки уже подходили и ребенок мог родится очень скоро. Весь дворец замирал в ожидании скорого разрешения ситуации. Доктор Виллие постоянно находился в постоянном экзальтированном состоянии, будучи готов прийти на помощь молодой княгине и днём и ночью. И видя это, молодая чета могла лишь улыбаться, чувствуя необычайную заботу мира.Николай поднимается, беря руку жены в свою.– Тебе все еще страшно, любовь моя? – Нет, когда Ты рядом…***Приподнявшись, девушка взволновано села на кровати. Ноги свисали с края, касаясь персидского ковра, в ворсинках которого играли лучи раннего утреннего Солнца. Но Катю сейчас занимали совсем иные мысли, чем о приятности прикосновения к мягкой ткани. Сбито дыша, княгиня, держа одну руку на животе, а другой опираясь о кровать, пыталась определить, что именно в ее состоянии не дает ей уснуть. Что именно заставило ее пробудится в столь ранний час.Ребенок? Малыш толкнулся всего один раз, чем собственно и вызвал пробуждение девушки. Однако сейчас Катя чувствовала довольно новые, совершенно иные ощущения. Девушка для верности закрыла глаза, тихо, еле шевеля губами, начала шептать, когда живот снова напрягся, отсчитывая секунды. Это и успокаивало, и давало понять, что происходило – ей припоминались рассказы матери о том, как не спутать ложные схватки с действительными. Тишина в комнате, прерываемая лишь мягким размеренным дыханием Николая, почему-то странно пугала. Дыхание сбивалось и нормализовалось вновь.После живот опять непроизвольно напрягся, и девушка вновь высчитывать время, испуганно дыша.После трех-четырех мгновений, когда общее время покоя было одинаковым, Катя глубоко вздохнула, пытаясь прийти в себя, ее волнение не давало мыслям идти размеренным ходом, все думы быстро, хаотично и сбивчиво появлялись и исчезали. Девушка, повернувшись к кровати, осторожно дотронулась до плеча Николая. – Ники? Ники, проснись! Началось! Мужчина сонно поморщился, медленно открывая глаза и приподнимаясь на Катин голос. Он несколько раз моргнул, давая глазам привыкнуть к предрассветным сумеркам и внимательно взглянул на жену, пытаясь понять, почему она так взволнованно на него смотрела.– Ники, милый, началось. Такое ёмкое слово – “началось”, однако сколько быстроты оно придало сему моменту. Цесаревич быстро открыл слипавшиеся доселе от сладкой дремы глаза, вставая с кровати. “Началось” – Казалось, крикнуло его сердце, а все вокруг только вторило, повторяя снова и снова это блаженное и чуть пугающее, торжественное и мягкое “началось”. Успокоив Катю, Николай, коснувшись ее лба губами, быстро вышел из покоев, на ходу надевая поверх рубахи халат. Он мельком отметил, что его руки чуть не слушались от переполняющего и дурманившего чувства радости и легкого страха. Выискав у первой же двери в коридоре слугу, он послал за Яковом Васильевичем, молясь, чтобы тот как можно скорее поднялся в покои княгини. Когда он вернулся в комнату, девушка уже сбито дышала, сжимая в руках простыни и смотря в потолок. Схватки усилились, сделавшись более болезненными, ее русые волосы хаотично разбросались по подушке от резких и непроизвольных метаний головы. Кате было больно, но она не кричала. Прикусывая щеку или сжимая губы в тонкую линию, девушка лишь тихо мычала и чуть поскуливала, зажмуриваясь. Неожиданное прикосновение к ее руке заставило княгиню широко распахнуть глаза. Николай лишь улыбнулся, садясь рядом и давая ей сжать свою ладонь с той силой, с которой ей хотелось. – Милая моя, Ангел мой. – Наклонившись ближе к ней, мужчина поцеловал ее руку, словно так пытаясь облегчить ее страдания. – Ты справишься, я знаю. – Не оставляй меня больше. –Тихо прошептала она, чуть сжимая его руку.– Я здесь, рядом. Я никуда не уйду. – Ее теплая улыбка столь тронула Николая, он мягко убрал с ее лица прядку волос, внимая каждому ее слову и движению, а потому быстро среагировал на ее просьбу достать из прикроватной тумбочки светло-синюю ленту, которую Катя, прижав к губам, сжала в своей маленькой ручке.Он припоминал эту ленту с текстом девяностого Псалма, который был вышит вручную еще ее бабушкой. Катя однажды, на третий день после их свадьбы, разбирая свои шкатулки с украшениями, вдруг нашла этот поясок и принялась с восторгом ему рассказывать историю этого предмета. Когда ее дед отправлялся на Русско-турецкую войну, будучи помолвлен с ее бабушкой, то молодая сделала этот оберег, как подарок, который будет вечно напоминать ему о доме. После возвращения Семёна Борисовича живым, тот с трепетом передал своей жене эту ленту, слезно уверяя ее в своей любви. Так вышитый девяностый Псалом стал передаваться по женской линии, по-своему помогая страждущим в семье. И теперь, произнося эту молитву к Господу, Катя чувствовала радость успокоения, что исходила свыше.“Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…” – Шептала она, сбивчиво дыша, когда в комнату скоро и без стука вошел Яков Васильевич, тут же приказывая бывшем с ним трем горничным и компаньонке зажечь свет. Он быстро дошел до стола, ставя на него свой неизменный черный саквояж и, раскрывая его, спросил о самочувствии княгини. От появления доктора Кате стало спокойнее, она откинулась на мягкие подушки, закрывая глаза и сжимая губы, чтобы не тревожить стены дома криками. Виллие методично организовывал все вокруг, отдавая распоряжения горничным и Мэри что-то принести, что-то унести, переставить, поправить, сходить за водой и еще одним полотенцем. Он осмотрел роженицу, чуть качнув головой, мягко тронул за плечо Великого князя: – Николай Павлович, позвольте… – Доктор кашлянул, подбирая нужные слова. – Ваше присутствие не столь обязательно… и, поверьте, никто…Яков Васильевич принимал много родов в дворянских семьях, относящихся к Высшему Свету, и даже в императорской семье он был при родах Её Величества, и сейчас спрашивал Николая, исходя из бывшей практики мужей, при первых самых серьезных началах разрешения беременности, уходить из комнаты. Признаться и ему поначалу всегда было трудно оставаться на своем рабочем месте. Крики, порой переходящие в чистые звериные мотивы, стоны, пот и кровь – такое способно оттолкнуть многих, особенно крайне впечатлительных натур. Однако он был врач, такое пугало его лишь в медицинской школе, а сейчас стало не мешать работе. Он был спокоен, сосредоточен и сохранял ясность ума. Но из практики знал, что такой выдержкой обладает далеко и далеко не каждый Муж.И возможно именно от этого ему было даже приятно видеть решительный мужественный огонек в глазах Великого князя, когда тот, не переменив своей позы, всё так же держа княгиню за руку, спокойно проговорил:– Яков Васильевич, я останусь. Доктор улыбнулся, сосредоточенно наблюдая за дыханием девушки. Оно ему не понравилось – слишком прерывистое, словно Катя забывала о необходимости воздуха для ее тела. – В таком случае, следите, чтобы она дышала ровнее. Дай Бог, осталось не более двух часов до разрешения…По щекам Кати покатилось несколько слез. Она тихо прошептала, смотря в потолок:– Как же больно...Николай старался занять ее разговорами, которые больше перерастали в его монологи – она практически не отвечала, лишь сдавливала губы в нежную улыбку и слегка кивала, отстраненно смотря поверх его глаз. Его сердце щемило от видения ее мучений, но больше – от осознания, что он бессилен и ничем не может облегчить ее боль. – Ники! – Голос Кати сорвался на легкий вскрик. Она не смогла договорить, лишь жестом указав на опустившийся живот. Виллие тут же подошел, распоряжаясь и подбадривая ее. Врач с методической точностью подбирал слова.Девушка всхлипнула, сжимая обе руки. Ей было невыносимо больно, но Катя продолжала исполнять указания Якова Васильевича, сжимая мышцы живота. Она невольно откинулась на подушку, вглядываясь в белый потолок, ощущая жгучую боль, Катя не могла обойтись без помощи. И она попросила ее, попросила у единственного, кто мог ей помочь. Зажмуриваясь и сжимая губы, Екатерина искренне молилась, обращаясь к Богу. Она уже не слышала более, что говорили ей все, что сказал Виллие, тронув ее плечо, она чуть счастливо улыбнулась, чувствуя, что боль постепенно уходила.Затем, на секунду девушка сильно сжала ладонь мужа и всхлипнула. В комнате началось оживление, звон графина с водой, шелест полотенец, громкие указания доктора и радостный возглас Мэри.Катя смутно ощущала поднявшуюся кутерьму, но один звук девушка расслышала точно - первый крик ребенка, знаменующий первый вдох. Жалобный, одинокий, но такой торжественный и долгожданный одновременно, что ее сердце радостно отозвалось на этот звук.Екатерина устало перевела взгляд на мужа, улыбаясь ему. Николай выглядел не менее уставшим, чем она, однако же и не менее счастливым и взволнованным. Его лоб был весь в капельках пота, цесаревич не переставая шептал, как он гордится ею:– Я люблю тебя, мой милый Ангел. –Тихо говорит, он целуя ее руку и нежно с восхищением смотря в глаза. От усталости, Катя не смогла даже пошевелить губами, чтобы ответить. Однако ее взор был в тысячу раз красноречивее – она бы и не сумела выразить словами ту благодарность, ту безмерную любовь, что переполняла ее сердце к нему и к ребенку. – Мои поздравления! – Яков Васильевич подошел к паре с шевелящимся свертком из полотенца в руках. – У вас мальчик. Здоров, настоящий богатырь!Катя, слабо опираясь на локти, попыталась приподняться, но она тут же упала в подушки. Николай, чувствуя, что ей было это необходимо, осторожно помог Кате сесть, придерживая чуть дрожавшие хрупкие плечи.– Можно мне его подержать? – Ее мягкий бархатный голос так разительно отличался от всего, что происходило доселе, что Николай невольно улыбнулся, внимательно смотря, как доктор нежно передавал в руки матери маленького ребеночка. Цесаревич не мог поверить своему счастью, однако же вот он – целый новый человек, пухленький, сжимающий и рефлекторно дергающий ручками, человечек с собственной судьбой, собственным разумом и целостной, чистой душой. Их сын. Их кровь. Их любовь. Девушка с трепетом взяла мальчика на руки, непроизвольно и счастливо улыбаясь. Взглянув на Николая, она вдруг поняла, что он чувствовал то же самое. Их общий тихий восторг бесконечная и радость, безмерно нежная любовь к самой Жизни, к Творцу и друг к другу непроизвольно передались всем бывшим в комнате: и горничные, и доктор, и Мэри – все чувствовали, как их губы сами по себе складывались в тёплую улыбку.– Уже решили, как назовёте? – Взяв в руки стопку полотенец, Мэри, идя за горничным и Яковом Васильевичем, остановилась в дверях, любуясь влюблёнными, которые с восторгом смотрели на своего ребенка. Компаньонка спрашивала даже не столь из любопытства, сколько потому, что внизу ее дождались Варвара Семёновна с Петром Федоровичем, а также с десяток гонцов из всех императорских домов. Все ждали узнать, как разрешились роды и как теперь будет именовано дитя. Николай тепло смотрит в глаза жены, чувствуя согласие. Катя мягко сжимает его ладонь, нежно целуя маленького ребеночка в хрупкий лобик, ее сердце с радостью бьётся сильнее от его тихих мычаний, и от того, как торжественно и твердо звучит голос мужа: – Александр.