Глава 15. Тяжесть императорской короны. (1/1)

“Верная любовь помогаетпереносить все тяготы.”– Иоганн Шиллер Резные колкие снежинки, блистая и переливаясь в солнечных лучах, большими хлопьями медленно кружились, оседая на крыши Петербургских домов. По гранитным набережным неторопливо прохаживались дамы в тёмных одеяниях, спешно бегали мальчишки-подмастерья, изредка по мостовой проезжали экипажи: служебные и с вензелями.Столица находилась в туманном волнении, оправляясь от недавних потрясений – восстания на Сенатской площади и последующих новостей о восстании в Киевской губернии Черниговского полка.Развеселённый игрой Милорд, резво скакал по запорошенной невысоким слоем мягкого снега лужайке в Летнем саду, неся легкую палку в зубах. На пушистых ушах сеттера повисали клочья снега, но собака, не замечая этого, счастливо виляя хвостом, бежала к мальчику. – Молодчина, Милорд! – Саша радостно рассмеялся и, взяв палку, погладил пса по голове. – А я-то боялся, ты её не найдешь. – Мальчик скоро взглянул на маленькие часы, сверяя время. Его отпустили погулять всего на час, к двенадцати следовало вернуться. Опоздать было нельзя – урок словесности, а расстраивать доброго Василия Андреевича Саша очень не хотел. – Давай ещё раз и домой? – Милорд радостно гавкнул, скорее завиляв хвостом. – Хорошо, хорошо. Ату! Когда мальчик возвращается, то бежит наперегонки со спаниелем, удерживая свою меховую шапку от резвого порыва ветра, за ним из высокий окон Зимнего дворца полюбовному неотрывно следит взгляд зелёных глаз. Катя мягко улыбнулась. Она была счастлива, что Саша, несмотря на новые обязанности и все обрушившиеся на них трудности и тревоги, всё же сохранял столь присущую ему от природы способность радоваться, потому что сама девушка иной раз хотела убежать с приемов и аудиенций, спрятаться в своей спальне, заперев все двери, и там тихо плакать. Но это желание всегда оставалось лишь мысленным, подавляемым.Потому и сейчас, допив чай, Екатерина встала из-за стола и вышла в коридор, чтобы дойти до кабинета и заняться бумагами. А бумаг было много. И день ото дня их количество становилось лишь неисчислимее – казалось, будто бы к ней, фрейлинам, статс-дамам и приближенным писало пол-России. Это невольно наталкивало Екатерину на мысль, что страшные события четырнадцатого числа потрясли всех и в обеих столицах – Петербурге и Москве – была так или иначе затронута почти что каждая семья. Все бумаги были письмами-прошениями.Она внимательно прочитывала каждое, хотя от любого сердце колко сжималось в груди. Бумага всегда поначалу неподатливо и тихо шуршала в руках. Прочитанное Катя раскладывала на три аккуратные стопки. Самая первая имела в себе прошения “незамедлительные”. Для Кати они становились самыми душераздирающими – читая их, она порой откладывала листок и в волнении ходила по комнате, вытирая рукавом платья бегущие по щекам жгучие слёзы и глубоко дыша. Здесь были трепетные прошения матерей, просьбы от отцов старинных семейств, горькие мольбы за своих “непутёвых братишек”, и прочая, и прочая. Екатерина не могла спокойно читать эти бумаги, ведь каждая просьба остро в душу прокрадывалась да на струнах скорбную песню играла. Но она пересиливала себя и читала дальше.Во вторую стопку шли прошения “отложенные”. Таких было большинство, и одна бумага ложилась на другую, стопка медленно, но верно росла вверх, ожидая своего часа.Последней категорией бумаг в Катиной маленькой канцелярии были прошения “затруднительные”. Читая их, императрица невольно чувствовала колкое недоверие в отсутствии вины у того, за кого просили. Однако она не порвала и не выкинула за всё это время ни единого прошения. Катя не могла отказать в посильной помощи никому. Да и не хотела. Наверное потому же она трепетно просматривала составленные комиссией списки о семьях заговорщиков и из собственных сбережений высылала некоторые суммы сёстрам, матерям и жёнам, чьи родные вдруг решили бунтовать против Николая.С момента, когда в середине января одна из фрейлин украдкой и беспрестанно кланяясь подала ей самое первое прошение, Катя уже многое обдумала и решила.Она взяла себе за правило, чтобы первая папка была немногочисленна – она откладывала в неё до пятнадцати за раз, когда разбирала все прошения. Это был ёмкий, кропотливый труд, поглощающий львиную долю сил и внимательности: требовалось вскрыть, перечитать и обдумать каждое письмо, которыми был завален второй столик, смежный с её рабочим столом. Затем, осторожно собирая эти листы, девушка прибавляла к ним ещё пятнадцать прошений из стопки “отложенных”, а после робко, словно ребёнок, когда тот ворует со стола сливы перед обедом, прикладывала и треть из “затруднительных”. И четыре раза в неделю, затаив дыхание, она ходила с получившейся стопкой прошений к Николаю в кабинет, где и без того было множество бумаг, а перед ужинам приносила ещё семь листков из второй папки. Идя по длинному коридору сейчас, Катя с тёплой улыбкой вспоминала, как пришла вот так в первый раз. Это был конец января, вечер, и во дворце уже было сумрачно. Тогда они сели вместе возле камина и с час разбирали листы – Николай, после прочтения прошения и короткого разговора с женой, что-то отмечал на полях карандашом, иной раз хмурился, иной раз отрывался от текста и смотрел на потрескивающий огонь, который вился, обнимая своими жаркими языками пламени деревяшки. Его глаза блестели в вечернем свете, и Катя понимала, что в это мгновение Николай сдерживал себя, чтобы не прослезиться. В кабинете сейчас слышался шум разговора нескольких голосов. Екатерина остановилась перед дверьми, решив не вмешиваться, и прошла в соседнюю комнату, где всегда можно было найти адъютанта Николая – Михаила Петровича Лазарева. Катя постучалась и, дождавшись ответа, вошла в кабинет. Лазарев, который доселе что-то скрупулёзно переписывал, быстро поднялся из-за стола, вытягиваясь в струнку.– Михаил Петрович, простите, что отвлекаю Вас, но кто сейчас в кабинете? – Катя мягко улыбнулась адъютанту. Лазарев наклонил голову.– Члены комиссии, с обсуждением последних дел следствия. Заседание ведётся довольно давно, так что думаю ожидать осталось немного. – Благодарю Вас,– Катя вышла в коридор, в рассеянности перебирая бумаги в своих руках. Длинный коридор холодным эхом отражал её шаги. И хоть теперь Зимний именовался императорской резиденцией, за всё то время, проведённое здесь с конца осени, она так и не научилась ощущать себя здесь, как дома. Катя мягко ступает по паркету, доходя до высокого окна с красными бархатными шторами, когда дверь открывается и из кабинета выходят люди. Среди всех членов комиссии есть и Михаил Павлович. Встретившись с девушкой взглядом, он улыбнулся, коротко кивнув и проследовал вместе со всеми на первый этаж. Идя в кабинет, Катя вдруг сама собой вспомнила, что с неделю назад, наслушавшись страшных увещеваний Марии Фёдоровны, намеренно ожидала Мишеля в гостиной, чтобы узнать, правда ли, что заговорщиков подвергнут страшной казни – четвертованию, как того предписывал закон. В тот вечер Михаил, отбросив напускную весёлость, очень серьёзно и твёрдо ответил: “мы живём не во времена Смуты, Екатерина Фёдоровна, и к тому же мы с Вами прекрасно знаем, что Ники не такой человек – он не жаждет крови, он ищет правды. Нет, этого не будет. Даже если комиссия постановит, что вина определённых лиц столь чрезмерна, что заслуживает смертной казни, четвертования не будет.” Когда она прошла в кабинет, Николай стоял у окна. Его взгляд быстро упал на бумаги.– Ангел мой, давай разберём их сейчас,– Он сел за стол, беря из рук жены распечатанные письма. Сейчас, после общего совещания, в нём кипела столь привычная деятельность, что работа казалась счастливым спасением. Он начал читать прошения, быстро приписывая заметки на полях. Дойдя до очередного письма, Николай на мгновение замер, перечитывая заглавную строку снова и снова. – Елена Александровна Бестужева… – Он в задумчивости взглянул на Екатерину, – Имя отчего-то звучит знакомо… Бес-ту-же-ва…– Четыре из её братьев заключены в крепости. Она пишет об этом. – Отвечала Катя, следя глазами за движением карандаша. – И ещё она и княгиня Мария Николаевна Волконская, через две бумаги ниже… В городе пошел слух, что многих будут ссылать в работы, и они просят разрешения в таком случае следовать за ними…– В Сибирь… – Закончил за неё муж, сжимая губы в тонкую линию,– Следовать за ними… Катя улыбнулась, обходя стол и мягко касаясь его плеча.– Согласись, что если женщина, имея возможность развода без утраты положения, выбирает следовать за мужем – это заслуживает большого восхищения! Ведь это чистое исполнение закона Божьего: быть в горе и в радости, в болезни и здравии. И сколько смелости нужно иметь, чтобы решить последовать в неизвестность… Николай оторвался от бумаг, поднимая на неё взгляд своих светлых голубых глаз. С мгновение они смотрели друг на друга, словно забыв о ходе времени, словно в целом мире они остались лишь вдвоём. И чувствуя подступающие слёзы, Катя горячо прошептала:– О Ники, я поступила бы также, будь я на их месте. ***– Как думаешь, друг мой,– Карету затрясло – дорога у Петропавловской крепости была почти ровной, но всё же изредка встречались столь привычные для отечества рытвины и неровности. Катя в волнении крутила в руках кружевной платок с вышитой монограммой у уголка. Елена Павловна сидела рядом с ней, неотрывно смотря на императрицу. – Ники будет сильно злиться за такой вольный поступок? – Помилуйте, разве это столь большая вольность? – Великая княгиня с сомнением покачала головой, не давая собеседнице ответить,– Я думаю, он поймет, кто бы что ни говорил, но сердце нашего Государя доброе и чуткое. К тому же я в жизни не поверю, что Николай Павлович хоть когда-либо сможет злиться на Вас… Екатерина рассеянно кивнула, смотря в окно, где уже виднелись крепкие высокие стены крепости. На завтра был положен выезд в Москву, где в Успенском соборе должно было совершиться венчанию на Царство. И перед этим важным событием Катя вдруг твёрдо для себя решила покончить с мучившей её уже два месяца неопределённостью. Или в силу своего характера, или по воле воспитания – Катя сама не могла ответить себе на этот вопрос – но ей хотелось твёрдо знать хоть горькую правду, чем слышать витиеватую сладкую ложь. Потому она, заручившись тёплой компанией Елены, сейчас ехала “инкогнито” в Петропавловскую. Карету пропускают без задержки. Когда лакей открывает дверцу, Катя слегка дрожащими пальцами опускает тёмно-синюю кружевную вуаль, чтобы скрыть лицо от посторонних глаз, берёт в руки небольшой заготовленный свёрток, а затем проходит к Комендантскому дому, где в приемной подает секретарю записку. Через минуту из дальних кабинетов, где проводись допросы арестантов, спешным шагом приходит Александр Яковлевич Сукин – комендант крепости. Слегка кланяясь грузным корпусом при каждом её слове, он быстро проникся ходом дела. На просьбу её устроить ей комнату для разговора с Сереем Петровичем Трубецким – почти единственным из заговорщиков, кого девушка знала лично, хоть и вскользь – Александр Яковлевич ответил мягким отказом. – Ваше Величество, его только с минуту назад препроводили на допрос, – Комендант покачал головой, прикрывая свои мягкие глаза,– Однако если Вам будет угодно-с, я мог бы сообщить комиссии… – Нет-нет, не стоит, Александр Яковлевич, – Слишком быстро в волнении ответила она, поджимая губы,– В таком случае, могу я взглянуть на журналы?Скоро Екатерине подали журналы, куда были аккуратно вписаны все заключенные. При этом Сукин непрестанно повторял, словно заученную фразу, что “равелины и бастионы уж почти сплошь переполнены”. Расписаны фамилии были по месту их заключения. И листая страницу за страницей, читая названия казематов и фамилии, она вдруг вновь ощутила дрожь в сердце – сколько было знакомых и уважаемых фамилий, скольких людей она знала и о скольких слышала. Наконец, петляя глазами по строкам Кронверкской куртине, она заметила ещё одно знакомое имя и указала на него. Сукин кивнул и удалился, чтобы привести арестанта. В минуту ожидания, Катя впервые подняла глаза и оглядела комнатушку, где оказалась. Несмотря на её маленький размер, здесь было множество шкафов, изобилующих бумагами различного рода, начиная от записок и свитков, до толстенных пыльных книг. Впрочем пыль была везде: пыльным был и стол, и два одиноких деревянных стула, стоящие друг на против друга, и маленький косой подоконник низкого окна – единственного источника света, помимо незажжённых свечей – тоже пылился. Девушка размяла затекшие пальцы, сняла салоп и прошлась вдоль оконца, мысленно настраиваясь. Изначально, выбирая вызвать на разговор Сергея Петровича, Катя руководствовалась именно тем, что уже была с ним знакома – знакомство было по службе отца, давнее и весьма мимолетное. Но всё же она знала его. И от того ей казалось, что это пройдет с меньшим волнением – и для неё, и для заключённого. Теперь вновь предстояла неизвестность. Душа замирала на короткие мгновения и по телу проходился холодок. Катя всеми силами старалась очистить образ человека, с которым ей предстояло вести беседу, от всего, что она слышала ранее – от категоричных заявлений Адлерберга, от характеристики Александра Христофоровича и Чернышева, от коротких слов Николая, которые он случайно проронил сидя с ней у камина в вечер с письмами. Ей хотелось в полной мере понять самой, что за человек был Павел Иванович Пестель. В коридоре послышались медленные шаги и холодный лязг металла. Катя выжидающе замерла, смотря на белёсую дверь. Ей хотелось верить, что весь её вид не будет выдавать истинных эмоций, что она сможет сейчас побороть себя, заставив играть роль императрицы. Вдруг само собой ей вспомнились вечера и балы, на которых она появлялась вместе с отцом заграницей – тогда ей удавалось играть беспристрастно, как положено дочери посла. Екатерина медленно перекрестилась. С декабря она прибывала в постоянном волнении и теперь “держаться правильно” ей было сложно, и иной раз, забываясь, её щёки розовели от негодования или белели от испуга. Дверь с протяжным скрипом отварилась, и в комнату прошёл первым солдат с ружьём, становясь справа от двери. Затем зашел комендант, а за ним – невысокий арестант. Катя вздрогнула, увидев, что и ноги и руки его были закованы в кандалы. От трения холодного железа кожа стиралась, девушка словно видела перед самыми глазами кромку запекшийся крови, хотя Пестель стоял в четырёх шагах от неё. Обернувшись на Сукина, она чуть рассеянно проговорила:– Александр Яковлевич,– От волнения она запнулась и, еле подбирая слова, коротко вымолвила,– Прошу Вас, снимите это.Комендант крепости удивлённо приподнял брови. – При всём уважении, Ваше Величество, но предписание… – Александр Яковлевич, прошу, хоть на время разговора. Отсюда невозможно убежать, Вы ведь и сами это понимаете: на окнах – решётки, у двери – караульный, у ворот – стража. – Кате вдруг вспомнился грозный взгляд, который однажды в её присутствии применила Елизавета Алексеевна для увещевания кого-то из зарвавшихся офицеров. Собравшись с силами, Екатерина придала голосу ту же холодность и бескомпромиссность, – Снимите кандалы.С неудовольствием глядя на легкую тень улыбки на лице арестанта, комендант подошел и крутанул одним ключом из своей связки в замках оков, сняв их. После Александр Яковлевич взглянул на императрицу, стукнул каблуками и вышел вместе с солдатом в коридор. Дверь скрипнула. Катя подняла глаза на полковника Пестеля.– Вам нелегко даются приказы. – Тихо и без интонационной окраски проговорил он. Екатерина едва заметно и просто кивнула, также проходя к столу и улыбаясь его проницательности.– Простите, но Вы так смотрите, будто бы ожидали увидеть совершенно иного человека. – Не буду от Вас скрывать, изначально мне хотелось переговорить с Сергеем Петровичем Трубецким, но его увели на допрос. – Она села. Испытанный годами службы стул скрипнул. В комнате на мгновение воцарилось молчание. Катя, внутренне теряясь, осторожно перебирала в голове с чего можно начать столь сложный и болезненный разговор, – Павел Иванович, Вас именуют руководителем Южного общества, и одной из самых важных фигур заговора. Арестант слегка наклонил голову и прищурился, ровным голосом спрашивая:– Это допрос? – Помилуйте, неужели я произвожу впечатление человека, способного производить допрос? – Катя грустно улыбнулась, опуская взгляд на свои руки,– Прошу, поймите меня правильно, но мне нужно знать, что… – Мысль ускользала, слова не складывались в предложения. От волнения Катя остро почувствовала холодок, незримо бродивший в комнате. Сколько раз она обдумывала эту беседу, сколько раз, с замиранием сердца, произносила этот страшный вопрос. И как сложно было теперь повторить это вслух.– Я хотела спросить у Вас, что бы вы сделали с моей семьёй в случае… в случае победы? – Она внимательно вгляделась в лицо собеседника, чувствуя, что он избегает её взгляда. – В семье Вашей нет царской крови. – Павел Иванович, Вы же умный человек и прекрасно понимаете, что я имею в виду – я говорю не о себе, но о моём муже и моих детях, в которых есть царская кровь. Что бы ожидало их?– В случае удачного переворота четырнадцатого числа или если Черниговскому полку удалось бы… – Он не договорил, чуть хмурясь. – В любом случае, это не столь важно. – Она украдкой вздохнула глубже. Слова давались крайне тяжело, они словно грузом ложились на сердце – Кате и хотелось, и не хотелось знать ответа на столь волнующий её вопрос. Но она пришла сюда – жребий был брошен,– Что бы произошло с нами, если бы вы пришли к власти? – Я никогда не искал ни власти личной, ни выгоды для себя. – Катя сдержанно, но все же устало вздохнула, чувствуя от его холодного, формального и лаконичного тона бессильную горечь в груди. На глаза тонкой пеленой набежали слёзы. Это становилось похожим на непрерывную замкнутую линию, по которой шла их беседа: она жаждала и в то же время боялась своего единственного вопроса, а полковник Пестель хитро и в некой мере наиграно – как ей стало вдруг казаться – холодно вел их беседу в круг наводящих фактов и уточнений, где было столь легко потеряться в силу их обширности. И Кате было горько и обидно от осознания собственной бессильности поменять ход разговора. Она сжала плотно губы, рассматривая некоторое мгновение тёмно-золотистые ленты своего сложенного салопа. Лёгкая пелена непрошенных слёз постепенно спадала, овладев собой, Екатерина вскинула голову, храбрясь и смотря прямо и открыто в серые глаза собеседника.– Павел Иванович, я не знаю намеренно или нечаянно, но Вы играете со мной жестокую шутку. В силу определённых и вполне ясных причин, разговор с Вами даётся мне очень тяжело. Быть может от волнения я и формулирую свои мысли не в столь прямой форме, однако прошу Вас, будьте снисходительны и не цепляйтесь за каждое слово, словно острый капкан. – Катя остановилась и перевела дух, так как чувствовала, что с каждым словом начинает краснеть всё более, а голос приобретает столь нежелательную дрожь. В комнате воцарилось молчание. Изредка на стекло маленького окна капали заблудшие капли надвигающегося дождя. Где-то далеко в коридоре передвигали ящики. Они не смотрели друг на друга. И каждый думал о своём.– Вы же должны понимать, что для успеха всего предприятия любой из нас мог в определённом случае пойти и на крайние меры. – Нарушая тишину проговорил Пестель. – Некоторые выступали против, предлагая прежде пленить государя и начать переговоры. В любом случае,– Девушка неотрывно смотрела в серые глаза,– Что бы произошло на самом деле мы уже никогда не узнаем… “И слава Богу”,– Мысленно проговорила Катя, медленно прикрыв глаза на долю мгновения.Они говорили ещё долго. Тихо, не повышая голос, что за пределами стен комнатки казалось, будто бы за дверью вообще никого нет. Екатерина с интересом расспрашивала Пестеля о его проекте, о самой задумке, о том, какое государство в итоге он хотел сформировать, как и к чему вести его идеалы. Павел Иванович отвечал поначалу весьма односложно – в душе таилось странное ощущение недоверия к столь странному посетителю. В маленьком кабинете всё было столь нагромождённым, запылённым, стулья были искорёжены многогодовой службой, чуть скрипели от каждого движения, а она сидела тут, с ним, в простом тёмно-синем платье, сложив на коленях салоп. Картина казалась всё странней и странней. Первоначальный тон легкой печали, с которого начала императрица, постепенно перешел в некий неожиданно доверительный. Только очень смущали проницательные глаза – Павел мог сосчитать по пальцам те разы, когда они говорили, смотря в открытую друг на друга. В островном он рассматривал рукава её платья с тонкой, но простой узором, вышивкой или смотрел на резной медальон императрицы. Но когда девушка уже собиралась подняться, чтобы уехать, он вдруг нарочно поймал её взгляд:– Вы, должно быть, меня теперь ненавидите? – Тихо проговорил он, стараясь прочитать её скрытые эмоции – его не покидала мысль, что Екатерина притворяется или играет, чтобы выпытать из него что-то. Однако что-то глубоко в душе опровергало это, говоря, что самый радикальный и смелый вопрос был задан лишь один раз – разговор им и начался. Катя удивленно замерла, затем повернулась к нему, чуть наклонив голову на бок:– Павел Иванович, боюсь, я Вас не совсем понимаю… – После всего, что я сделал и сказал… – Тихо промолвил арестант, – И после всего, что Вам наверняка сказал муж… – Вы полагаете, что и Николай Павлович Вас ненавидит? – Девушка тяжело вздохнула, на долю секунды прикрыла глаза, покачав головой на последующие слова арестанта, – В таком случае, Вы ошибаетесь. И я Вас не ненавижу, Павел Иванович. Да и к чему? Ненавидеть сложно… – Видя легкое смятение в его глазах, Катя запнулась и, переложив салоп из руки в руку, тихо откашлялась. – Согласитесь, человеку на земле отведено не так уж и много времени. Кому-то более, кому-то менее, но в сравнении с общими масштабами истории – мало... А может и достаточно – если судить, как о роли в Общем Замысле… – Быстро добавила она, понимая, что говоря увлечённо ушла от самого ответа. – Чтобы ненавидеть кого-либо нужно… Нужно концентрировать всё плохое, ужасное и неприятное, что сделал этот человек, и потом это возникшее чувство ненависти надобно намеренно и постоянно подпитывать чем-то новым – как огонь. На всё это тратятся и силы, и время, и душа – ведь душу ненависть отравляет, пробираясь в неё, словно яд, и съедая изнутри и сердце, и разум… – Она перевела дыхание и мягко улыбнулась, смотря на несколько бледное и худое лицо Пестеля,– Разве не проще – просто любить? В комнатушке повисло молчание. Они неотрывно смотрели друг на друга. Лёгкий весенний дождик робко забарабанил по пыльному, замутнённому стеклу. Из-за двери раздался неразборчивый короткий шум – солдат, стоящий подле двери отчего-то не удержал ружьё, и оно гулко стукнулось прикладом о холодный пол. Катя вздрогнула, обернувшись на дверь – громкие неожиданные звуки теперь её пугали, напоминая о страшной канонаде пушек, возвращая в тот маленький кабинет, где сотрясались стены, где гудел воздух.Затем она нагнулась, быстрым движением поднимая с пола небольшой свёрток, перетянутый синей лентой, и, отряхнув его от прилипшей кабинетной пыли, подошла к арестанту. – Я… право, неловко, Вы меня простите, но я по-иному не могла… – Она слегка зарделась румянцем, плотно сжимая губы, и неловко протянула свёрток Пестелю. – Возьмите пожалуйста, здесь платки, бельё и Библия… А если Вам вдруг что-то понадобится, Вы скажите, и… По лицу узника прошлась незаметная тень то ли легкой улыбки, то ли доброй усмешки. Он осторожно взял свёрток.– Я не Вашей веры… Но благодарю. – Мужчина слегка прищурился,– Екатерина Фёдоровна, разрешите написать Вам письмо.– Разве у Вас нет разрешения, чтобы… – Катя помнила, что кто-то из комиссии, кажется, это был Чернышев, говорил будто из Петропавловской крепости ежедневно поставлялись письма, писанные заключённые и на имя Государя, и на имя комиссии. Пестель покачал головой, не дав ей договорить:– Написать письмо Вам. – Голос выделяет последнее слово. Катя вновь мягко улыбнулась и, чуть задумавшись, кивнула:– Как Вам будет угодно. Я буду рада получить от Вас письмо. – Её взгляд упал на сложенные кандалы, она жалостливо плотно сжала губы, стараясь более не смотреть на холодящий металл,– Простите, если я потревожила Вас своей беседой, просто… мне нужно было знать ответы…Арестант кивнул, рассматривая свёрток, оставшийся у него в руках. Дверь скрипнула, по коридору мягко застучали женские туфли. Катя дрожащими руками поправила вуаль, отвечая на вопрос коменданта Сукина лишь кивком головы. Елена так и дожидалась её в карете. Изначально великая княгиня хотела подробно расспросить Катю о прошедшей беседе, но когда девушка села в экипаж и взглянула на подругу, Елена всё поняла без слов. ***Камин едва слышно потрескивал, озаряя высокий ещё не совсем обжитый в полной мере кабинет императрицы в Зимнем дворце.Катя сидела за столом, перебирая оставшиеся с утра непрочитанные прошения и попутно дописывая письмо архитектору о проекте по смене полов в малой столовой – нынешний паркет, отслуживший свой век, уже никуда не годился. Часы с кукушкой, стоявшие между высоких деревянных шкафов напротив окон, мерно тикали, указывая начало одиннадцатого часа. Дворец уже погружался в мерную дрёму; лишь изредка слышался звон, производимый камердинерами на первом этаже, да редкие шаги горничных. Дети уже спали – Катя знала это точно, так как уложила их сама. Царившая сейчас тишина успокаивала, Екатерина радовалась спокойной здравости ума, и от того работалось необычайно легко. Разобрав оставшиеся письма по папкам, она вернулась к своему архитекторскому замыслу, коий воплотить в жизнь предстояло Иосифу Ивановичу. Очередной раз окунув перо в чернила и уж дописывая последнюю строку, она вдруг остановилась, обернувшись на дверь. В коридоре послышались шаги, и по характерным чертам Катя угадывала в них шаги Николая, что было странно – обычно он засиживался до ночи у себя в кабинете, заваленный докладами и письмами, и обычно она приходила к нему. Дверь мягко и без стука отворилась. Катя отложила перо, вставая из-за стола. В груди лёгким облаком ложилась едва уловимая тревога, ведь сегодня они не говорили с того самого момента, как она уехала в Петропавловскую крепость. Николай входит в кабинет, затворяя за собой дверь. Несмотря на общую усталость, встретившись с женой взглядами, он мягко улыбнулся, складывая руки за спиной и проходя к креслу у камина. Катя заговаривает первой:– Ники, милый,– Девушка нерешительно поджала губы,– Мне надобно сказать Тебе нечто важное… – Это как-то касается Петропавловской крепости? – Мужчина привычным движением расстёгивает мундир, впервые за день чувствуя облегчение, сравнимое с той легкостью, что верно на короткий миг испытал марафонец, когда наконец-то добежал до Афин. До начала восьмого часа следующего дня более не будет допросов.Катя едва сдерживает улыбку. Она догадывалась, что Александр Яковлевич напишет о ней донесение, но отчего-то хотела верить, что прежде, чем эта бумага ляжет на стол государя, она сумеет рассказать о поездке сама. – Да. – Девушка прошла к рядом стоящему креслу. Лучики, исходящие от зажжённого камина узорами играли на белой ночной сорочке и распахнутых полах золотистого халата, – Прости меня за такую вольность, но я не смогла бы… отправиться завтра в Москву, не узнав об этом из первых уст… Мне хотелось переговорить с князем Трубецким, но его как раз увели на допрос, тогда я попросила беседу с Павлом Ивановичем Пестелем…– Ты спрашивала его о детях? – Катя кивнула, внимательно, с долей лукавства, вглядываясь в голубые глаза. Николай, угадывая её мысли, улыбнулся, – Нет, вас не подслушивали – лишь моя догадка. Ангел мой, что бы Ты о нём сказала?После некоторого молчания, Екатерина проговорила:– Меня поразила его проницательность ума… Любителей подмечать что-либо много, но в нём я увидела нечто большее. Это сила мысли, здравость суждений и чистый разум. И знаешь, если отбросить всё то, что мы вынесли, если судить лишь о стремлении, то я отчего-то уверена, что он желал Отечеству только благо… – Она вздохнула и вымученно улыбнулась, покачав головой, – Хотя сейчас так сложно об этом говорить… – Да… Если судить также о каждом заключённом по тем письмам, что они пишут в комиссию и ко мне, то каждый пишет хорошо и правильно, как истинный преданный сын Отечества. И о крепостничестве пишут, и о рекрутах, о чрезмерно долгой службе, об общей отсталости, жестокости помещиков... Читаешь и сплошь: сейчас плохо, плохо, плохо, а что сделать – не знаю, не знаю, не знаю. Крестьянский вопрос… – Николай с усталым вздохом резко встал с кресла и, чувствуя охватывающее его раздражение от мыслей, что крутились в его голове каждый день, стал в волнении прохаживаться по комнате, дабы остудить свой пыл. Он не хотел проявлять недопустимую слабость и срываться на жене, которая ни в чём не была виновата, он не хотел переходить на крик, обвинять невиновных, падая до театральных представлений. Сделав малый променад по комнате и почувствовав, что буря улеглась, он подошел к камину, смотря на странно спокойное оранжево-жёлтое пламя. Катя выжидающе следила за ним своими светлыми зелёными глазами. Она чувствовала, что на сердце у мужа оставалось что-то ещё, недосказанное, таящаяся и вымученное, и Катя неотрывно смотрела на высокую статную фигуру, словно это было верным способом добраться до тайн. Николай чувствовал её немой вопрос. И от осознания, что она понимает его, ему вдруг стало легче.– Я и сам того хочу,– Тихо проговорил он,– Мне всякий раз больно становится от осознания, что у нас в России живого человека, живого – со своими мыслями, надеждами и стремлениями, со своей цельной душой, уникального – могут продать, как вещь, исколотить за что-то или просто так до полусмерти или того хуже – убить, а всё лишь потому, что этот человек родился в крепостной крестьянской семье. Катя, милая, мне от этого больно. Ведь я тоже человек, я тоже это чувствую, я и сам желал бы их освободить, но ведь всё это сложнее простого желания – само закрепощение происходило годами, из века в век… – Николай устало прикрыл глаза. – Говорят у императора власть абсолютная… Но скажи я сейчас помещикам: “отпустите крестьян”, разве ж кто меня послушает? Ведь они, коли боле не служат, то практически существуют за счёт своих крестьян. К тому же, отпустить с землёй или без? – В камине затрещало поленце, отбрасывая маленький столб искр ввысь. – Конечно, лучше дать каждому по участку, но тогда откуда взять земли, ведь, будь я хоть тысячу раз царь, а баре свою не отдадут, и крестьяне на сибирские просторы не согласятся… – Катя, встав из кресла, тихим шагом подошла к мужу, нежно касаясь ладонями его лица. Их глаза встретились, и она робко улыбнулась. – Ники, милый, я уверена, что Господь вразумит нас всех и рассудит, как лучше. – Император коротко кивнул, касаясь губами её руки. В комнате было тепло, а после долгого дня клонило в сон.– Я молюсь, чтобы Бог мне помог не оставить эту беду на плечи Саши… – Николай осторожно обнял её, чувствуя в Кате какое-то спасение. Резные часы с кукушкой заискивающе тикали, указывая на приближение часа ночи. Мужчина коротко, но трепетно поцеловал жену в висок, его губ коснулась легкая тень улыбки, – Ангел мой, прости меня за это – оставим эти заботы на день. А пока спать, завтра нас ждёт ещё одно важное испытание…***Февральский морозный воздух звонко гудел от суммации множества тихих голосов – ещё задолго до десятого часа возле Успенского собора стали собираться люди самых разных сословий. Никого не пугал задорный холодок, заставляющий как по волшебству розоветь щёки и кончики носов. Женщины кутались в тёплые шубки – молодые девушки незаметно и украдкой переминались с ноги на ногу оправляли полы шубок из сибирской белки, зайца или каракуля, более старшие дамы степенно стояли в одеяниях из соболей, грея руки в муфтах. В толпе благородно пестрели здесь и там мужские форменные, гражданские шинели и редкие детские шапки.Мороз сегодня стоял такой сильный, что Екатерина невольно поёжилась, когда вышла из прохладной кареты оперевшись на руку мужа. При каждом выдохе от рта и носа исходил белёсый вьющийся пар и дыхание на миг замерзало. Ей вдруг показалось столь странным, что люди осознанно и с таким упорством толпились на высоких скамьях в холод на улице, чтобы просто посмотреть на процессию – сам собор мог вместить от силы два высших сословия, он был невелик. Саша смущенно переминался с ноги на ногу, стоял подле отца, с восхищением смотря вокруг. Его голубые детские глаза блестели, сохраняя при том серьёзность выражения, а щёки мягко розовели. Он был в искусном золото-белом мундире и то ли именно от формы, то ли от особенного выражения лица казался несколько старше своих лет.Мария Фёдоровна вышла из карет последней, спешно оправляя приколотый только что к пышной причёске кружевной платок. Она широко улыбнулась, смотря скорее в многочисленную публику, чем на сына и сноху, и прошла к высоким сводам собора, открывая тем самым ход процессии. Гул в толпе вмиг прекратился, и Катя вдруг почувствовала, что Николай осторожно взял её руку в свою и крепко сжал. Девушка мягко улыбнулась ему в ответ. И они проследовали за вдовствующей императрицей, поднимаясь по белокаменным ступеням и чувствуя от каждого шага невольную торжественность этого момента.В соборе было очень светло – мягкое мерцание исходило от множество зажженных свечей, а через большие высокие окна вливался дневной свет, ярко озаряя золотой алтарь. И этот великолепный свет и красота вдруг заставили и Николая, и Екатерину вспомнить день их свадьбы – как похоже это было теперь. Белое свадебное платье княгини из воспоминаний становилось отголоском для серебряного коронационного наряда, который тянулся вслед за девушкой длинным шлейфом. Особенная твёрдость походки Николая, казалось, была точь-в-точь как и тогда, когда Александр с нежной миндальной и отеческой улыбкой подвёл его к алтарю, на встречу своей Судьбе. И в то же мгновение, когда император и императрица встали пред алтарём, а Мария Фёдоровна села в высокий трон, покрытый бирюзой; когда встали возле края балдахина великие князья, а вся церковь заполнилась людьми; когда мягко зазвучала божественная музыка и архиепископ начал службу – и он, и она вдруг одинаково почувствовали, что венчание на царство, как и в своё время свадьба, преобразит их в нечто новое навсегда: они внутренне изменятся, покорно приняв свою судьбу, и уже более нельзя будет уйти от тяжести императорского венца. Екатерина почувствовала, что её глаза против воли покрылись тонкой пеленой слёз – слезами ни печали и ни скорби, а слезами, которые так всегда вдруг являются в минуты избытка сердца. И она с благоговением вслушивалась в каждое слово молитвы, произнесенной подошедшим священнослужителем. После Николай, перекрестившись, взял протянутую ему книгу с позолоченными ремешками и, осторожно раскрыв её на заложенном месте, твёрдым голосом прочитал молитву. С последним словом, Катя краем глаза уловила движение, происходившее позади них – Михаил и Константин поднесли пышную длинную императорскую мантию – золотой бархат, расшитый геральдическими орлами государственного герба империи, был обрамлён горностаевым мехом.Священник поднёс большую императорскую корону на маленькой алой подушке, выжидающе останавливаясь напротив Николая. На какое-то длинное мгновение Николай замер, смотря на этот символ власти. От волнения всё виделось необычайно ярко: тонкие края лавровых ветвей, что оплетали сетку двух полушарий, незыблемые резные гирлянды дубовых листьев и желудей между двумя полусферами, бессчётное множество искрящихся алмазов и брильянтов – больших и маленьких, круглых, треугольных, косочетырёхугольных и миндальных, двадцать семь бело-матовых жемчужин и один большой восьмиугольный брильянт. Яркий алый камень блестел в падающих лучах дневного света, словно кровь – это сравнение пришло само собой и именно оно послужило тому, что Николай застыл, неотрывно смотря на кровавый искрящийся брильянт, не в силах отвести глаз и тронуться с места.“Я вступил на престол, начав с пролития крови моих подданных. Но молю Тебя, Господи, отврати от меня и государства навсегда подобные гибельные происшествия!1” – Николай глубоко вздохнул и осторожно взял тяжёлую корону в руки, стараясь не дрожать всем телом. Кровавый камень и множественные брильянты и алмазы ярко блеснули, когда он водрузил её себе на голову. Вся зала замерла, словно задыхаясь от торжества сего момента.Холодный металл неприятно касался кожи. Николай перекрестился и склонился над Библией, а архиепископ громко, грудным голосом произнес молитву. Затем к нему быстрыми шагами, не взирая на грузность своего платья и украшений, подошла Мария Фёдоровна, которая доселе стояла по правую руку, возле бирюзового трона. На её белёсом от пудры лице играла широкая торжественная улыбка. Она крепко обняла сына, а затем отстранилась сосредоточенно смотря на него и медленно кивая головой. От столь трогательного жеста Николай не думал да и не хотел думать о том, наигранно ли это было или матушка сделала подобное по велению сердца, и он искренне улыбнулся. Примеру матери быстрее всех последовал Мишель – великий князь в два шага очутился подле брата, крепко обнимая его и по-мальчишески слегка прихлопывая по спине, покрытой мягкой мантией. Затем степенно подошел Константин, улыбаясь краешком резных губ. А после робко и боязливо, боясь сделать что-то не так, подошел Саша. Его голубые глаза слезились, губы от волнения дрожали. Мальчик порывисто обнял отца, зарывшись носом в пушистый соболиный мех и вдруг блаженно улыбнулся от того, что всё так славно и хорошо. Когда маленький цесаревич отошел, Катя, чувствуя, как внутри всё сжалось и задрожало, сделала шаг к мужу. Всё это время, с момента выноса символов власти, она неотрывно смотрела на его лицо, озаренное дневным светом, льющимся из высоких окон. И Николай чувствовал её взгляд – он незримо укреплял его. Полы длинного серебристого платья мягко шуршат в повисшей тишине зала, когда девушка опускается на колени. При этом Катя неосознанно складывает руки крестом на груди – правая сверху, как положено на причастии. Меж рядов, что были ближе к балдахину, прошлась едва уловимая волна восторженного шёпота – предшественница-императрица, Елизавета Алексеевна, принимала корону стоя, однако, сколь известно, это был лишь прецедент.Многочисленные завитые русые волосы, собранные заколкой с кружевным платком, при наклоне головы мягко и щекотливо касаются её лица. Катя прикрывает глаза, слыша легкий шорох и чувствуя последующую неожиданную тяжесть холода. Большая императорская корона давящим грузом опускается на голову, и Катя робко задерживает дыхание, ощущая сердцем в этом моменте особенную трепетную важность. Внезапно давление исчезает, на смену ему приходит несказанная легкость, сменяемая мягким венцом – малой императорской короной. Позади императрицы зашуршали юбки – две сметливые фрейлины быстро и аккуратно закрепили корону. Затем на плечи опускается пышная золотистая мантия, и это Катя скорее угадывает, чем понимает. Сердце, которое доселе стучало словно в ритме стремительного марша, замирает и начинает биться размеренно.Николай быстро наклоняется, беря её руки в свои, и помогает ей подняться. Он одним трепетным движением нежно обнимает жену, невесомо касаясь губами её виска. И в это мгновение у обоих на щеках появляются тонкие паутинки из слёз. Екатерина вдруг счастливо улыбается, понимая, что чтобы ни произошло – они будут вместе. И всё будет хорошо. ***Петляя меж тенистых деревьев и волнуя молодую и сочную, по-летнему яркую листву, ветер мягко потрепал полы рубах двух работников, которые мудрили над очередным кустом, придавая ему определённую форму. Плавно проскользив и выйдя на главную дорожку, что вела прямиком к Екатерининскому дворцу, ветер проследовал вперёд.Катя мягко улыбнулась, смотря как Саша внимательно рассматривал чёрные прыгающие ноты. Сейчас они с сыном сидели в малой гостиной зале в Царском селе и пытались разучить довольно сложную новую партитуру на четыре руки. Мягкий июльский ветерок изредка легко волновал светлую тюль у открытого окна. Сегодня была особенная солнечная погода, на небе встречались лишь редкие маленькие пушистые облачка. Но, несмотря на красоту природы, Катя чувствовала необычайное волнение и притаившуюся грусть. “Столица и такие казни — это вдвойне опасно. Петербург сейчас едва дышит от таких потрясений…”– Девушка взяла два аккомпанементных аккорда, следующих в такте, где играл сын. – ”Милостивый Господи, спаси души этих пятерых несчастных, прошу, прости им вся согрешения вольная и невольная и даруй им Царствие Небесное по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих…”Несмотря на открытое окно, в комнате было душно и жарко, и из-за этого Саша со временем стал отвлекаться всё более. Он стал чаще путать аккорды левой руки и забывал о бекарах, а ещё старался коснуться краем носка дремавшего под роялем Милорда. В соседней зале за дубовым столом сидел Николай. Он скрупулёзно раскладывал по папкам неприкаянные доклады Александра Христофоровича и других членов комиссии, перелистывал списки заговорщиков и выжидающе смотрел на зазывающе распахнутые двери. Сейчас весь дворец затих в ожидании самого главного и самого трудного доклада – о деле на кронверке в Петропавловской крепости.Через час в коридоре зловеще зазвучали шпоры. Катя вдруг остро ощутила тревожную внутреннюю дрожь, пробирающуюся к каждой клеточки её тела – мучительное ожидание страшного неизвестного заставляло сердце вздрагивать, пропуская удары. Высокий мужчина в военной форме проследовал по зале не заметив цесаревича и императрицу за роялем, из-за открытой крышки. Да и к тому же он сосредоточенно смотрел на паркет, по которому ступал, думая только о том, чтобы голос при докладе Государю не дрогнул.Николай в волнении отложил папку, поднялся из-за стола и быстро вышел навстречу докладчику, встречаясь взглядом с испуганными маленькими карими глазами. – Ваше Императорское Величество, свершилось… – Козырнув, молодой офицер запнулся. От волнения на его высоком лбу выступила испарина, он испуганно сглотнул, начиная говорить скороговоркой,– В процессе казни трое сорвались – веревки не выдержали, но послали за новыми и повесили повторно…В зале воцарилась давящая тишина, которая окутывала каждого: и Николая, который кивком головы разрешил офицеру удалиться и медленно перекрестился, и самого докладчика, кой чувствовал дрожь в коленях, и Сашу, который испуганно оторвался от нот, смотря на отца и человека, звенящего шпорами, и Катю. Девушка быстро встала с пуфа и неуверенной походкой, которую она была не в силах перебороть, придав ей статный “императорский” вид, прошла к распахнутому окну. В комнате вдруг разом пропал весь воздух – она задыхалась, чувствуя подступающие горькие слёзы, которые сдерживал лишь едва уловимый, хрупкий призрачный момент, нарушенный голосом сына.Саша, будто прочитав мысли всех, осторожно и робко спросил:– Папенька, разве на Руси вешают второй раз, коль сорвался?..И в это мгновение Катя закрыла лицо руками, сдавленно всхлипнув, вжимаясь в сворку распахнутого окна и оседая на холодный пол. Сердце катастрофически сжималось, и это болью отзывалось по всему телу, лишь усиливаясь при попытках успокоить столь внезапную душевную бурю. Саша, испуганный, растроганный и уже и сам плачущий, подбежал к ней, быстро обнимая маму. Он попытался что-то сказать, чтобы успокоить её, но задыхался от горячих слёз, и все попытки заканчивались всхлипом, дрожью и обидой на себя за подобную слабость. Мальчик почувствовал, как её нежные заботливые руки обняли его в ответ, прижимая к себе. И от столь простого жеста на душе вдруг мигом стало легче и он, содрогаясь, заплакал с новой силой, также оседая на пол.Николай, стыдливо смотря под ноги, спустя некоторое мгновение, подошел к ним. С момента, как Саша задал столь верный вопрос, Николай словно примёрз к полу, не в силах сдвинуться с места. Ему было больно видеть столь любимых, столь дорогих людей в таком глубоком горе. И он чувствовал неизгладимую и всепоглощающую тяжесть вины за свершённое – но разве мог он поступить иначе? – Простите меня… – Более Николай не в силах произнести ни слова, голос вдруг дрожит и переходит на шёпот. С глухим стуком он опускается подле них на колени, чувствуя себя в тот же миг в тёплых объятьях сына и жены. На короткий мгновение он видит сквозь пелену слёз лучистые зелёные глаза Кати, которые безмолвно говорят: “Для прощения нужна обида, а мне не в чем Тебя винить…” ***Ввечеру вся императорская семья вышла на прогулку в Александровский парк. Дети шли впереди, украдкой улыбаясь друг другу. Олли быстро семенила своими маленькими ножками, чтобы не отставать от старших, Маша время от времени брала сестру за руку, а Саша рассматривал парк – яркую летнюю зелень во всем своём великолепии. Милорд преданно семенил за своим хозяином, задорно помахивая пушистым хвостом. Малышка Адини сладко дремала в коляске, которую с большим рвением взяла под свою опеку Елена Павловна, идущая поодаль от всех. Лучи вечернего солнца играли в зелёной листве деревцев, обрамляющих тропинку. Где-то в глубине парка, сидя на ветвях, заливались беззаботной трелью желтоголовые корольки – короткие мелодичные посвистывания доносились вместе с редким мягким ветерком. Екатерина шла под руку с Николаем. Они оба молчали. И мысли обоих были заняты лишь свершившемся. Изредка Катя робко поднимала на него глаза, рассматривая задумчивый красивый профиль. И в сердце болью отдавалась его угрюмость, что словно цепкими сетями пыталась затянуть её милого друга в уныние. Она поджимала губы, пытаясь мысленно подобрать нужные слова, но терпела поражение, ведь всё, что приходило на ум, было не то: одни слова были чересчур сентиментальны, лишены души, другие более походили на прописные заученные фразы, чем на искреннюю поддержку. Когда вся маленькая процессия дошла до небольшой полянки, с которой начиналась мощеная дорожка к маленькому пруду, решение пришло к ней само собой. Дети стали решать, кто будет “в?дой” в салках. Саша сосредоточенно читал считалочку, и счёт клонился к концу – уж было право водить выпадало Мари, когда Екатерина, вдруг улыбнувшись, громко и с нотой шутливости произнесла:– Ваше Императорское Величество,– Николай от неожиданности даже чуть вздрогнул, с недоумением остановившись,– Вы в?да! Девушка коснулась ладонью его плеча и, подобрав полы богато расшитого платья – подарок Марии Фёдоровны – быстро отбежала к детям, которые при первых же словах со смехом начали отступление к пруду. Короткое мгновение Николай стоял застывши, как был, даже не опустив согнутой в локте левой руки. А затем он побежал следом. Летняя пыль поднимается от чёрных военных сапогов и маленьких башмачков, медленно скользя в застывшем воздухе. И сейчас Николай почти впервые с декабря ощущает себя собой – не Государем Императором, не Великим князем, а простым живым человеком, в сердце которого теплится любовь ко всему в мире. Екатерина в порыве игры сбегает с тропинки, начиная быстро спускаться по склону. Подошва серебряных башмачков вдруг неожиданно скользит, и она теряет равновесие, когда её подхватывают сильные мужские руки. Николай тоже падает на траву, чувствуя, что, кажется, его мундир испачкан. Но сейчас на его лице играет искренняя улыбка, и, видя это, Катя с радостью улыбается ему в ответ. – Ты впервые улыбнулся за столь долгое время,– Осторожно, но с нескрываемым счастьем замечает она, а мужчина нежно обнимает её вместо ответа, зарываясь носом в щекотливые мягкие завитки русых волос и рассуждая про себя, за что он награжден таким счастьем – столь любящей женой, добрыми детьми, заботливыми братьями и по-своему заботливой матушкой. Николай перевел взгляд на детей, которые счастливо, с короткими радостными вскриками бежали по мощеной дорожке, залитой тёплым золотисто-оранжевым вечерним светом клонившегося к горизонту солнца. Длинные вытянутые тени, ложившиеся вслед за ними, повторяли каждое движение. Милорд заливисто лаял и радостно бежал за хозяином.Саша улыбался от всего сердца, пытаясь догнать Мари, которая, подобрав полы своего салатового платья, почти добежала до кромки пруда. Его кудрявые светлые волосы растрепались от ветра и игр, что приходилось поминутно зачёсывать выбившееся прядки рукой. Вдруг мальчик остановился, и, повернувшись к еле поспевающей за ними четырёхлетней Олли, подал сестре руку. И они побежали вместе.И Николай вдруг с улыбкой почувствовал, что давящий на сердце и душу незримый и бестелесный гранитный камень рассыпался на мелкие кусочки. Вопреки всему дети со смехом бежали по дорожке навстречу Солнцу, которое плавно скользило к краю горизонта, чтобы вновь подняться на следующий день во всем своем простом великолепии и осветить мир, победив тьму ночи.