Глава 11. Линии судьбы. (1/1)

"Любовь есть сила жизни.Любовь есть правило для исполнения всех правил."— Лев Николаевич ТолстойРоскошь дворцов и богато украшенных зал, множественное общество, громкие разговоры, что, сливаясь, давали звук пчелиного роя, тысячи пестрых платьев и элегантных фраков – всё это полностью проигрывало простой, но столь любимой усадьбе близ Москвы, куда Николай так же, как и в прошлом году вывез свою семью – лишь с тем маленьким и бесценным отличием, что теперь их было не двое в компании Мэри и Якова Васильевича, а трое. Чистый восторг восьмимесячного Саши заставил Екатерину умиленно улыбнуться, когда она внесла его в залитую ярким светом детскую, обустроенную наспех приказчиком и ключницей с горничными на пару сразу после получения письма Его Высочества о скором приезде четы. Мальчик захлопал в ладошки, заливаясь смехом, а когда его опустили на пол, то он с радостью, неспешными и чуть неуклюжими шажками, держась то за мамину руку, то за стул или шкаф, или ножку кроватки – сам, без поддержки он еще с трудом стоял – очень прерывисто обошел новые владения с интересом трогая практически все, до чего мог дотянуться. Но, утомившись, Саша сел подле камина, складывая ручки и жестами, чуть гуля – он выговорил “ма-ма-ма”, подзывая Катю. Она с улыбкой села рядом, протягивая ему свою руку и мягко смеясь, когда малыш взялся обоими ручками за ее ладонь, тяня на себя и играясь.– Екатерина Фёдоровна, куда ставить вещи? – Василий Георгиевич, камердинер, которого все остальные в доме называли с почтительностью просто “Василь”, внес в комнату два сундука с Сашиными вещами, поставленные один на другой. Это был невысокий мужчина средних лет, спокойный и в меру мудрый, чья внешность не была особо приятной и в то же время не была отталкивающей – но Кате, со свойственным ей стремлением искать в людях хорошее, нравились более всего в нем глаза, которыми он мог как-то по-особому выражать чувства даже молча и не двигая лица. – К стенке у кровати, Василий Георгиевич, будьте добры. – Она снова повернулась к сыну, осторожно поправляя его маленький, будто игрушечный воротничок рубашки. – Сейчас разберем вещи и поиграем, хорошо, маленький? – Мальчик, кажется, поняв ее полностью, улыбнулся, протягивая ручки вперед. Екатерина поднимает его, прижимая крепко-крепко к сердцу и кружит по комнате, слыша звонкий серебряный детский смех. В кроватке, куда она посадила Сашу, пока стала разбирать вещи, мальчика более всего заинтересовали высокие бортики и тюль, которая была приколота к ним, и он сосредоточенно оттягивал ткань, смотря как солнечные лучи по-новому играют через неё. Ему все казалось чудным и волшебным, вокруг был столь огромный и красочный мир, что глаза разбегались и всего хотелось коснуться, а до чего дотянуться было нельзя – внимательно рассмотреть издали. Мэри, вошедшая в комнату с круглой коробкой, в которой была обувь маленького Великого князя, улыбнулась, смотря на кроху. В своей любознательности он ничуть не уступал своей матери – Мэри было известно о самых детских чертах Екатерины со слов Варвары Семёновны и Федора Петровича, ведь она вошла в дом Ливиных лишь когда девочке минуло одиннадцать лет. Истории из детства озорной княжны часто были главной темой разговоров в зимние вечера в семье посла, когда все собирались в гостиной у камина, чувствуя необычайную теплоту и гармонию в сём моменте. – Аксинья, горничная, мне сейчас сказала, что ежели Вы соберетесь к водоемам ходить, то к речке дорогу затопило вчерашним дождем. И пока стоит повременить… – Компаньонка поставила коробку на подоконник, подходя к барышне и беря стопку из вещиц, чтобы положить их в шкаф. – А вот к озеру дорога та же. – Что ж, это хорошо. Однако у реки такие прекрасные бабочки, мне хотелось пойти туда прежде, чтобы показать Саше. – Катя добродушно улыбнулась, краем глаза замечая, что мальчик настороженно замер, слыша свое имя, но тут же рассмеялся, понимая через интонацию, что его вовсе не собираются ругать за игру с тюлю. – Но никуда они от нас не подеваются, если мы пойдем чуть позже, а у озера будет тоже хорошо. Завтра нужно будет обязательно сходить днем. Мэри наклонила голову, соглашаясь. Она всё пыталась припомнить что-то важное, что надобно было передать молодой княгине, но мысль ускользала от неё, становясь столь призрачной и смутной, что Мэри хмурила брови и сердилась на себя – она от природы обладала прекрасной памятью и не любила что-то забывать. Складывая платочки, сложенные в небольшую стопку еще в Петербурге Катиной рукой, она приметила взглядом монограммы “ А.Р. ” и на некоторых, редко попадавшихся платках, которые видимо перепутали горничные, раскладывая белье из прачечной по корзинам, тонко вышитую монограмму “ Н.Р. ”. Эта столь малая деталь подтолкнула ее вспомнить об нужном обстоятельстве: – Внизу Николай Павлович, кажется, искал Вас. – Катя в тот момент задвинула ящичек, который уже был заполнен, и оглянулась на компаньонку, а потом на ребенка в кроватке. – Я прослежу за Сашей, не беспокойтесь. – Мэри улыбнулась, вновь наклоняясь к сундуку.– Спасибо, Мэри. Чтобы я без тебя делала, милый мой друг. – Она быстро подошла к мальчику, нежно проводя рукой по его русым волосам и быстрым движением касаясь лба ребенка губами. – Я быстро, маленький. – Чуть приподняв край юбки, княгиня скорым шагом, со свойственной ей с детства легкостью переходя на бег, вышла из комнаты, сбегая по лестнице на первый этаж. Николай стоял на крыльце, что-то обсуждая с приказчиком, вид его был серьезный, но глаза сохраняли то доброе выражение, которое она так в нем любила. При приближении жены, цесаревич раскланялся с управляющим, входя в дом. Катя чуть наклонила голову на бок, пытаясь угадать по выражению его лица, что он хотел ей сообщить. В той практике “чтения лиц”, как это любил называть Фёдор Петрович, и которой она с малых лет обучалась у него, теперь Катя преуспела много. Русское общество было кладезю легких и сложных упражнений – в Аничковом дворце, на приемах и торжественных выходах княгиня старалась примечать все черты и сопоставлять произнесенное человеком с тем, что она предполагала. – Мэри сказала, Ты искал меня. – От ветра, что с легкостью проходит через открытую дверь, широкие рукава платья из прозрачного кружева чуть колышутся и задираются больше, скатываясь до локтя, когда цесаревич берет ее руки в свои, с улыбкой целуя тыльную сторону запястья. – Что-то случилось?– Ничего столь серьезного. Просто ванную и столик привезут только через три дня. – Николай чуть сжал губы. Ему хотелось, чтобы все было готово с первого же дня, ведь он всем дал четкие инструкции, что и когда нужно было выслать из дворца, как и по какому маршруту везти – однако в жизни всё всегда происходит не совсем так, как человек того требует. Оставалось лишь смириться с этим фактом. – Я справился у Зинаиды Михайловны – ключницы, она сказала, что есть деревянная ванночка на первое время… Катя мягко улыбнулась, чувствуя в его голосе горечь от этого обстоятельства. Теперь Сашу каждое утро купали в воде, температура которой постепенно понижалась от теплой до комнатной – то была рекомендация Якова Васильевича, и родители согласились, что легкая закалка для здоровья ребенку никогда не повредит. Ванна, которая была в детской в Петербурге и которую выписали из Англии в трех экземплярах, была сделана чудно и добротно, как раз для этого – Николай стремился дать сыну всё лучшее, что было в его силах. – Думаю, ничего страшного из этого точно не выйдет. – Екатерина мягко щурится и нежно проводит ладонью по щеке любимого, чуть задевая бакенбарды. – К тому же наверняка та деревянная ванночка сделана ничуть не хуже. – На улице раздался легкий шум, потом два голоса стали бранится. Один из них Катя уже знала хорошо и точно – то был приказчик – Алексей Аркадьевич, и, кажется, спорить он начал с камердинером. Николай оглянулся, лицо его снова приобрело сосредоточенность. Чтобы предупредить его хмурое настроение, Катя быстрым коротким движением поцеловала мужа в губы, примирительно улыбаясь. – Я скажу Марфе приготовить ужин через полчаса, так что не задерживайся сильно и не хмурься, прошу Тебя. – Мужчина также улыбнулся на ее последнее замечание, кивнув головой. Супруги разошлись по своим домашним делам, чувствуя обоюдную гармонию, что неизменно сопутствовала их браку. Легкая холодная размолвка, которую даже при всем желании сгущать краски назвать полноценной размолвкой не поворачивались ни мысли, ни, тем более, язык, полностью сошла на “нет” после их безмолвного объяснения в тихий вечер. Теперь Катя с улыбкой вспоминала, как тогда они танцевали, как Ники мягко напевал романс, кружа ее, осторожно целуя столь любимые нежно-розовые губы. Она была так счастлива, что этой измучившей ее холодности был положен конец, и в душе обещала себе крепко-накрепко, что более подобное не повториться. Катя читала его сердце, понимая, что для Николая вся любовь, которая была в нем заложена с рождения для будущей избранницы, была отдана ей без остатка. И это обстоятельство невероятно трогало ее, разливаясь безмерным теплом в груди, давая уверенность в завтрашнем дне. *** Выезд за пределы столицы явно был на пользу всем. Николай в который раз убеждался в этом, рассматривая более веселого сына, который с озорством складывал кубики в пирамидки за столом перед завтраком, он находил подтверждение своих мыслей смотря на Катю, которая в тихой семейной обстановке в простом домашнем платье элегантно и женственно скользила по дому, напевая себе под нос песни, она становилась еще более прекрасной, будто цветок, который наконец-то посадили в рыхлый, добротный чернозем. Мэри, на которую, как впрочем и на всех бывших в усадьбе, настроение и энтузиазм княгини действовал также благоприятно, находилась в нежном расположении духа, а Яков Васильевич перестал жаловаться на головные боли, что видимо излечились размеренным свежим воздухом и близостью к природе. Но несмотря на то, что вокруг все по-летнему приглашало цесаревича придаться лени и безделью, Николай продолжал следовать своему обычному расписанию. В будние дни он вставал с первыми лучами Солнца, вставал осторожно, чтобы не разбудить жену, всегда поправлял одеяло, наведывался в детскую, где мирно посапывал Саша, после – делал легкую зарядку, наспех завтракал и ехал по государственным делам в Москву или туда, куда пошлет служба – в ближайший округ. И также неизменно Николай возвращался домой в три-четыре часа после полудня. Воскресным дням более всего радовался Саша – общество отца ему было приятно, рассматривать то, как тот расставляет деревянных солдатиков, а потом разыгрывает какую-нибудь стратегию, было для мальчика любимым весельем. Гулять с родителями в высокий и светлый храм, где молитвы, изреченные священником, отражались от стен, становясь еще величественнее также было приятно мальчику. Он сидел на скамейке, держась край рукава матери, и повторял за ней движение, когда она благоговейно крестилась. От этого жеста ему становилось спокойнее, а в душе приятно теплело.Саше нравилось, когда возвращаясь со службы, отец подхватывал его, кружил и пристраивал на своих плечах. Хоть Катя при этом обычно волновалась – Николай как-никак был весьма выше нее и страх, что Саша вдруг упадет, ее пугал. Но мальчик всегда крепко держался, паря среди цветущего поля и становясь так близко к птицам, что парили далеко-далеко в небе. Однажды, именно во время такой прогулки, когда цесаревич вдруг подхватил под руки неспешно и чуть неуклюже идущего мальчика в косоворотке, что была ему чуть велика, усаживая того на плечи, Саша вдруг сосредоточенно вцепился в один из завитых прядок отца, смотря с высока на родителей. – Папа? – Он сказал это своим тонким, детским голоском столь серьезно, что сам после этого рассмеялся. Николай переглянулся с Катей, которая удивленно прикрыла рот рукой, смотря на сына в явном изумлении. – Саша, маленький ты наш! – Радостно засмеялась она, перенимая сына на руки. – Правильно, правильно па-па! Какой ты молодец! – Маленький умник! – Николай обнял жену, смотря, как кроха радостно хлопает в ладошки, глядя в ответ на них. Шляпка маленького Великого князя, к краям которой были пришиты две ленты, чтобы даже если ветер сорвет ее с головки ребенка, то та удержится, сбилась на край. Саша с любовью смотрел на них широко распахнутыми голубыми глазами и засмеялся от щекотки, когда отец осторожно коснулся его кожи за ухом. В вечер того дня, когда уже большая часть свеч была потушена в доме, Екатерина, сидя в спальне за дубовым столом, осторожно макая перо в чернильницу, с трепетом записала это событие в свой маленький дневник. Она начала вести его с момента появления Саши на свет и запечатляла на бумаге те значимые события, что учудил малыш в тот или иной день – ей все казалось чудесным и она боялась забыть какую-то мелочь, которая принесла ей счастье. И даже то, что первое слово Саши было вовсе не “мама”, как часто ей любили обещать светские дамы в салонах и на вечерах, куда Катя изредка, но все же являлась – того требовал ее титул, даже это нисколько не расстраивало ее. Мальчик выучил свое первое слово, то был его большой успех, который шел на ряду с первым пластунским ползанием, первым самостоятельным шажком, первым гулением и смехом. Любое его новое достижение грело ее душу. Николай остановился в дверях, когда вошел в комнату, застав ее еще пишущей. От той старательности, с которой Катя выводила каждую букву с той приятной мягкой улыбкой, от которой на ее лице появлялись тонкие морщинки у глаз, ему вдруг захотелось ее поцеловать и крепко-крепко прижать к своему сердцу. И он намеренно тихо, не скрипя сапогами, осторожно подкрадывается к жене сзади, вдруг закрывая ее глаза ладонями, и Катин смех на его вопрос “ Угадай – кто?” звонкий и неподдельно чистый разносится по комнате. Безусловно они оба любили московскую усадьбу. Это был второй Аничков дворец.И сейчас, сидя в гостиной и кормя сына, наверное все, чего могла только желать Катя, так это чтобы все так и оставалось. Тихое семейное счастье.– Саша, съешь еще три ложечки. – Катя чуть нахмурилась, впрочем, вовсе не сердясь. Саша упрямился и не хотел есть более пюре из свеже подавленных яблок, которое княгиня приготовила сама. Он съел уже большую часть и, считая свой долг к еде исполненным, уже желал поиграть, уворачиваясь от маленькой деревянной ложечки. – Хорошо, не три, так одну. – Мягко улыбнулась девушка, полюбовному нежно касаясь щечки сына. Мальчик, который сидел на высоком, смастеренным специально для него Николаем стульчике, чуть наклонил голову. Катя поднесла ко рту маленького непоседы ложку и он наконец открыл ротик. Остатком пюре мучать сына она не стала, доедая сама.– Так странно, мне слышится будто бы карета. – Мэри прислушивается, складывая свое вязание в сумочку, и подходит к окну. Из гостиной была видна часть дороги к дому. Батистовая отделка на её простом нежно-бежевом платье немного шуршит от движения. – Нет, действительно кто-то едет. И кажется к нам.Катя перевела взгляд на часы, что висели над низким старинным комодом. Стрелки показывали только начало второго часа, а значит это точно был не Ники. Яков Васильевич был дома – мужчина с утра просматривал какие-то книги, выйдя из комнаты только на завтрак, а сейчас, как сказал камердинер, ушел в свои покои – к сожалению его головная боль усилилась.– Разве сегодня мы ждем кого-то? – Мэри будто озвучила ее мысли, повернувшись к барышне.– Нет. – Екатерина покачала головой, беря Сашу на руки и также подходя к окну. Мальчик улыбнулся и прижался к ее щеке своей, непрерывно гуля и лепеча “ма-ма-ма”. – Странно, Ники ни о ком мне не говорил… – Быть может, что-то срочное? – В ответ Катя промолчала, чуть поджав губы – к сожалению срочные новости не всегда бывают радостными, и ей очень не хотелось слышать таковые.По тому маленькому промежутку, что было видно карету прежде чем она повернула к парадному входу и скрылась из обозримого участка окна, Екатерина приметила лишь, что карета принадлежала к разряду тех, на которых разъезжали государственные мужи – военные и штатские. И, в конце концов решив, что это мог быть просто-напросто сосед из дальнего поместья, который вдруг решил их навестить с той простой вольностью, которая допускалась в здешних краях между соседями, она снова села за стол, раскладывая любимые кубики и маленькие игрушки перед сыном и ожидая камердинера, Савелия Ивановича, который единственный мог дать ответ на загадку о неожиданном госте. Благо для природного любопытства княгини, ждать долго не пришлось и через минуту в комнату вошел Савелий Иванович, следом за ним шел прибывший человек, но в плохо освещенном коридоре было не разглядеть лица. Катя хотела встать, чтобы поприветствовать и камердинера, и гостя, но Саша в тот момент перехватил ее руку, говоря хоть и понятно для нее, как для матери, но по-детски сбивчиво, теряя в произношении некоторые буквы, что игрушка в его руках – солдатик. Из-за этого она замешкалась и улыбнувшись сыну, встала, оправляя юбку, когда Савелий Иванович уже прошел в гостиную.– Его сиятельство, Александр Христофорович Бенкендорф. – Возвестил камердинер, отступая к двери и пропуская вперед гостя. Александр Христофорович вошел, останавливаясь и наклоняя голову перед дамами. Он был в своем любимом дорожном чернильном фраке в светлую клетку, а в руках держал маленький чемоданчик. Катя, также присев в легком поклоне, прошла вперед, подавая старому-доброму другу руку. – Александр Христофорович, как я рада, что загадочным гостем стали именно Вы. – Она мягко улыбнулась. Ее счастье, как доброй хозяйки, было неподдельным и искренним – в Аничкове дворце Бенкендорф часто приходил к молодой чете на чай или тихий вечер, он был желанным гостем. Кате нравились его живые рассказы про армию, минувшие войны и случаи на службе, она любила в нем прямоту, с которой Александр Христофорович любил выражаться о том или ином предмете, он не лукавил и был честен – такие качества в Свете сейчас можно было повстречать все реже и реже. – Что привело Вас в эти края? Бенкендорф с улыбкой раскрыл чемоданчик, что-то в нем ища, пока отвечал:– По распоряжению Его Величества направляюсь в Воронежскую губернию с инспекцией.1 Надобно проверить жалобы местного населения о злоупотреблении тамошних властей. – Он наконец нашел выудил какую-то вещицу и с улыбкой протянул ее княгине. – И я не с пустыми руками. Сколь мне известно, Великий князь уже делает первые шаги? – Он тепло посмотрел на Сашу, который тихо улыбался в ответ. Он припоминал этого “доброго дядю”, который иногда в Петербурге что-то оживленно рассказывал. Приятные и тонкие черты лица, общее расположение к этому человеку его родителей, добрая и мягкая интонация – всё это рождало в мальчике приятное впечатление о данном господине, потому он воспринимал его не как “чужого”, но как вхожего в тот малый круг близких и доверительных личностей семьи.– Александр Христофорович, не стоило! – Улыбнулась девушка, перенимая подарок для сына из его рук. – Саша, милый, посмотри, какая красота! – Она быстрым шагом вернулась к столу, ставя перед мальчиком красивую расписную матрешку. Великий князь чуть наклонил голову рассматривая довольно-таки большую игрушку, которая пестрела гжелью, и радостно рассмеялся, восторженно хлопая в ладошки, когда Катя раскрыла матрешку, доставая из нее все меньшую и меньшую версию этого чуда. Девушка с мягкой улыбкой расставила перед Сашей всех деревянных куколок, каждая из которых была расписана по-своему: крупная – гжелью, поменьше – хохломой, следующая носила узор светящейся Федоскинской миниатюрой, поменьше была украшена меземской росписью, а самая маленькая – жостовской. – Какая прелесть. Саша, скажи Александру Христофоровичу “спасибо”. Какой чудесный подарок он нам сделал!Мальчик выговорил слово почти полностью, помахав гостью ручкой, и продолжил с интересом рассматривать деревянные лакированные миниатюрки, осторожно беря поочередно их в ручки. Катя снова подошла к Бенкендорфу, приглашая гостя присесть на диванчик напротив Мэри, чтобы они все вместе могли переговорить.– Позвольте узнать, где Вы остановились? – Княгиня также села, подле компаньонки, расправляя полы сарафана. Здесь, в отдалении от столицы и общей моды порицания таких удобных, но простых вещей, Катя могла нисколько себе не отказывать в удовольствии поносить льняной сарафан, которым так пренебрегают светские модницы. – Нигде, Екатерина Фёдоровна, в том нет нужды – все мои вещи всегда со мной. – Добродушно улыбнулся в ответ Бенкендорф, снимая со второй руки перчатку и указывая взглядом на свой маленький чемоданчик. – Я здесь всего-навсего проездом. У меня есть письмо Николаю Павловичу от Его Величества, потому я посмел нарушить ваше уединение.– Вы же не хотите сказать, что сейчас же уедите от нас, передав письмо? – Катя весьма удивилась подобному заявлению, поворачиваясь к Мэри и ища в ней поддержку. – Александр Христофорович, я прошу Вас, останьтесь у нас хотя бы на один день погостить, ведь Вы наверняка устали с дороги, Ники будет только через два часа, и, уверенна, тоже будет счастлив Вас встретить. – Она наклонила голову, ожидая ответа. – Я не желал бы стеснять вас… – Помилуйте, наоборот, мы только рады Вашему приезду,– Улыбка тронула ее губы. – И Вы обидите меня, если не останетесь хотя бы на денёк… – В таком случае, не смею уклоняться. – Александр Христофорович редко смеялся, но теперь его лица не покидала мягкая добрая улыбка. Катя быстро встала, идя в коридор. Она распорядилась приготовить комнату для гостя и на обратном пути со второго этажа забежала на кухню, помогая Марфе собрать все на поднос, давая указания об обеде, и после проследовала в гостиную, где слышался оживленный разговор между Мэри и Бенкендорфом. – Ваша комната будет третья в правом крыле, она, конечно, не очень большая, но вполне уютная, надеюсь Вам понравится… – Катя поставила поднос на стол, расставляя кружки по блюдцам, спешно продолжая говорить и невольно извиняться. – И эта комната самая дальняя от детской, так что Саша Вас не сможет побеспокоить ночью даже если и захочет. Он очень редко, но иногда просыпается по ночам…– Екатерина Фёдоровна, позвольте заметить, что своей чертой гостеприимства Вы мне очень напоминаете Фёдора Петровича. – Гость с теплой улыбкой раскладывал с Сашей на пару пирамидку из кубиков, на каждую ступень мальчик водружал матрешку. – Хлопоты его, когда я навестил вас в Австрии, были просто чрезмерны. – Пустяки. Мне в радость. – Все взрослые сели за стол. Передавая Бенкендорфу маленькую вазочку с конфетами, Катя чуть прищурилась. – Какие нынче новости бушуют в столице? – Я ни за что не поверю, что Вы не ведете переписки с родными, Екатерина Фёдоровна. – Рассмеялся в ответ Александр Христофорович. – Должно быть Вам известно, что Ваш отец скоро получит новое назначение? Мэри опасливо переглянулась с княгиней. То был весьма больной вопрос, который Катя не раз обсуждала в письмах с отцом и матерью, ее немного пугала мысль, что родители могут уехать от нее далеко, в другую страну, ведь доселе они расставались на не столь большие временные промежутки. Однако, подавив внутреннее волнение, девушка спокойно отвечала:– Да, но папенька обещал, что если и уедет на новое место, то никак не раньше осени, в конце концов ему также дорого время с внуком. – Она коротко вздохнула. – Хоть мне и тяжело его отпускать, но все же я понимаю, что это его жизнь. – Сколь мне известно, он может остаться при министерстве. – Сочувственно кивнул Александр Христофорович, прикрывая глаза. – Государь предлагал ему… – Александр Христофорович, я буду согласна с любым выбором отца, потому что это его дело, где он хочет служить. – Воцарилось недолгое молчание. Комната наполнилась шумом тикающих часов и легкого шелеста листвы деревьев, что были рядом с домом. Катя поджала губы, опуская глаза и рассматривая узор скатерти. Румянец тронул ее щеки – ей было нестерпимо стыдно, что она так резко перебила доброго друга. Мэри осторожно откашлялась, мешая сахар в кружке и заводя новую линию разговора: – Что же, Александр Христофорович, неужели чиновники все так же распущены, что их работу нужно проверять? – Немка улыбнулась, делая глоток чая. – Более чем уверен, что Вы и сами имеете представление о том, что твориться на подобных руководствующих постах. К сожалению, год от года ничего не меняется и это болото, простите, за столь грубое выражение, но вседозволенность – действительно болото, затягивает даже молодые умы... Мне очень горько осознавать, что от силы можно набрать лишь треть из всех главенствующих людей – и в армии и в гражданских организациях, которые блюли бы законность и честность. – Мужчина переводил взгляд с собеседниц на ребенка и обратно. Почему-то ему вдруг показалось, что даже Саша его понял. Мальчик более не вертел в своих маленьких ручках среднюю матрешку с Федоскинской миниатюрой, а внимательно смотрел на гостя, хлопая длинными ресницами. В его портрете уже сейчас читалось большое сходство с отцом, что Бенкендорф с трудом напомнил себе, что это Александр, а не Николай. – Позвольте, но если сейчас уже есть добрая треть, становится возможно, что, скажем, через десять лет она перерастет в половину… – Катя попыталась придать беседе менее темные тона, но Александр Христофорович принялся торопливо объяснять натуру простого чиновника, доказывая, что модель княгини вряд ли сработает когда-либо. Спорить Романовой не хотелось и она с грустными глазами внимательно слушала слова гостя и возражающую ему Мэри, в то же время помогая сыну собрать одну матрешку в другую. Это забавляло мальчика, и успокаивало её.Через некоторое время во дворе послышался стук колес, камердинер из соседней комнаты быстрым шагом пошел в коридор к крыльцу. Екатерина чуть облегченно вздохнула и улыбнулась, понимая, что приехал муж. Разговор стал слишком угрюм, было видно, что Бенкендорф был утомлен дорогой. Его честная прямолинейность сейчас все стремительнее облачалась в более холодные высказывания, заставляя хозяйку дома поджимать губы. Так что приезд Великого князя был весьма кстати, в домашнем кругу он умел вернуть беседе бывшую легкость. И в этой черте Катя видела мягкое и дипломатичное влияние Александра Павловича. Когда Николай прошел в гостиную, опережая камердинера, Мэри устало опустила спицы, которыми вязала, и с улыбкой смотрела на Александра Христофоровича. Саша полностью завладел вниманием матери, нараспев повторяя за ней слоги и пытаясь выговорить слово “матрешка”. – Ники! – Катя быстро поднялась, подходя к мужу и нежно, быстрым движением касаясь губами его щеки. – Посмотри, какой замечательный гость к нам пожаловал. Цесаревич тепло улыбнулся, и мужчины обменялись рукопожатием.– Я ждал Вас на следующей неделе, видимо из-за задержки почты. – Пояснил Николай, чуть неловко потирая шею. Ему было неприятно, что он не успел подготовить дом к приезду гостя, что он отсутствовал – это было не столь дальновидно и в конце концов негостеприимно. – Отчего Вы не написали чуть раньше, я бы отменил поездку. – Мне пришлось уезжать из столицы в легкой спешке, как это обычно случается. – Мягко отвечал Бенкендорф. – Но скорый визит Ваш – приятная неожиданность. Впрочем, я вижу, Вы устали с дороги. – Цесаревич обернулся на Катю, спрашивая, готова ли комната. – Я надеюсь, Вы погостите у нас? – Я отвоевала один день, Александр Христофорович слишком рвется на инспекцию. – С грустью отзывается княгиня. Бенкендорф на ее легкое замечание с улыбкой наклоняет голову. – В таком случае, завтрашний день мы все проведем с пользой, – В дверях появляется Марфа, приглашая всех “господ”, как она выразилась, в столовую комнату, где был приготовлен обед. Николай простым жестом пропускает гостя вперед, поддерживая беседу, но не очень многословно говоря – со свойственной Романовым чуткостью он видел, что Бенкендорф уж был утомлен. – Надеюсь, Вы любите рыбалку?.. ***Вечером, когда Саша уже спит, убаюканный мягким пением Кати, мирно сжимая своей маленькой ручкой легкое одеяльце, девушка, осторожно прикрывая ладонью дрожащее пламя свечи, входит в комнату. Спальня была ее любимым местом – мерное тикание вековых часов и приятный запах дерева здесь особенно успокаивали душу. Николай сидел за столом, читая письмо. В руках цесаревич крутил конверт с надломленной сургучной печатью. Письмо от Александра в сущности не содержало ничего столь серьезного, брат просто описывал общие положения дел в столице, проекты, которыми монарх заинтересовался, свой личный настрой, упрямство Константина, который все так же продолжал отвечать ему одним письмом на пять. Последнее особенно печалило Александра – он был готов списать все на многочисленные заботы, что буквально обрушились на Константина в Польше по приезде, однако та легкая холодность в письмах, что выходили из-под пера Великого князя немного расшатывали данное уверение. “…Боюсь, это во многом моя вина – мы слишком много спорили перед его отъездом и так мало мирились… Я должен был переступить через себя, как это положено монарху и дипломату, старшему брату в конце концов, а в итоге повел себя хуже маленького ребенка. Но полно, надеюсь, я не опечалил Тебя, мой милый брат, своими заботами… ” Николай перевел взгляд на дверь, которую отворила Катя, и сложил письмо. Он читал его уже третий раз, раздумывая, как должно написать ответ. Также в конверт были вложены листы из письма Миши – он уже завершал свое обучающее путешествие и в следующем месяце должен был отправится в обратный путь. Писал он, по привычке, всем братьям сразу, но иногда позволял объединять обращения в один экземпляр, если адресаты находились в одном городе. – Милый, не будь таким угрюмым. – Тихо проговорила она, подходя к столу и ставя подсвечник на дубовую поверхность. Княгиня с теплой улыбкой коснулась его плеча, скрытого белой хлопковой рубахой с широкими рукавами. – Что-то в письме? Николай покачал головой, откладывая все бумаги в папку с документами, поднимаясь из-за стола и легким движением обнимая жену. Катя, его милая Катя – только ей было под силу прогнать все волнения и тревоги, мелочные заботы и печаль, заменяя их в его сердце на тихое спокойствие. Она рассмеялась, когда он закружил ее по комнате, тихо напевая мелодию, которую они играли три дня тому назад в четыре руки на фортепиано. Часы чуть громче стукнули, стрелка возвестила о наступлении получаса после полуночи. Через минуту девушка задувает последнюю горящую свечу в доме, с детской радостью наблюдая, как тонкий серый дымок поднимается от тлеющего фитиля в блеклом свете Луны. ***Яркие утренние лучи с величайшей настойчивостью пробивались через листву деревьев, на полях белой шляпки свет забавно играл тенями, что Саша восторженно потянулся к головному убору. Катя смеется на его любознательность и снимает шляпку, коротко целуя сына в макушку, и мальчик сидит на ее руках всю оставшуюся дорогу, держась за белые поля и с трудом, но все же выговаривая слово “шляпа” без ошибок.На следующий день Николай, как и обещал Александру Христофоровичу, в сопровождении Кати, сына, Мэри, доктора и дорогого гостя отправился на рыбалку. Снасти для этого занятия он пошел искать ранним утром в кладовой дома и, так как хорошо знал, где и что находится, то поиски не заняли много времени, и в полседьмого вся процессия выдвинулась из усадьбы. Великий князь шел впереди, бодрый и веселый, беззаботно насвистывая “cоль-ля-ля-соль-ми-до”2.– Значит, говорите, тут можно выловить и щуку, и окуня? – Бенкендорф поправил сумку на плече и переложил удочки в другую руку. Они шли уже с полчаса, мужчины – впереди, Мэри и Катя – чуть поодаль. – И крупные водятся рыбы? – Вполне приличные. – Улыбнулся Виллие, но, как небольшой охотник до такого рода занятий, более ничего не сказал. Цесаревич добродушно продолжил: – Скоро будет самый клёв. Осталось совсем немного, сейчас мы придем на место, где не такое быстрое течение, и Вы сами сможете в этом убедится. Они перешагнули невысокую сухую ветку, которую сбило ветром, и продолжили спуск по легко вытоптанной тропе к кромке воды. Здесь было любимое место Николая, подходящее как для рыбной ловли, так и для простых выходов на природу – хорошая маленькая полянка, которую в некоторых местах прикрывали от палящих лучей Солнца широкие дубовые ветви. Спуск к воде был плавный, к тому же здесь имелся маленький деревянный мосток, который рассекал речку, не доходя до ее центра, и для рыбалки подходил более всего. – Боюсь Вы слишком преувеличиваете мои способности как рыбака. – Усмехнулся Александр Христофорович, на столь смелое убеждение князя. – Только не говорите, что считаете успешного рыбака по количеству улова. – Николай прищурился от солнечных лучей, когда они вышли на поляну, и принялся развязывать бечёвку на льняном чехле, в который были заключены удочки. – Ведь смысл данного занятия – в том удовольствии, что оно приносит. Близость к природе, внимательность к ней… – Отчасти. Но, в конце концов, чтобы насладиться близостью природы именно через рыбалку, все же нужно иметь определенные навыки – например, умение подсекать. – Бенкендорф последовал его примеру, расчехляя снасти. – Александр Христофорович, наслаждаться природой можно и просто находясь здесь, подле реки. – Виллие с улыбкой расхаживал на мостике, сложив руки за спину. Он не собирался активно участвовать в рыбалке, но согласился, по уговорам Катерины Фёдоровны, на прогулку. Свежий воздух и приятный глазу пейзаж лечит от всего и весьма полезен здоровью. – Заявляю вам это как врач, господа. К тому моменту их общество воссоединилось, и девушки сели на расстеленное одеяло. Теперь каждый был занят своим делом – мужчины приготавливались к рыбалке, доктор рассматривал цветущие рядом заросли в поисках целебных трав, Мэри читала вслух детские стишки, когда Саша ее слушал, и затем – читала про себя немецкий роман, Катя занимала сына игрой и придерживала его, когда маленький Великий князь пытался ходить, забавно топая еще пухленькими ножками в коротких штанишках. – Стало быть, с Богом. – Бенкендорф с улыбкой замахнулся и забросил поплавок на середину реки. Тот легко шлепнулся о водную гладь и погрузился на теть. Николай в это время готовил удочку, прикрепляя на крючок наживку.Встав и пройдя на середину мостика, он повернулся к Кате, предлагая сделать первый заброс вместо него, на удачу. Она рассмеялась, поднимаясь и оправляя юбку своего платья. Сегодня Катя была в легком белом батистовом платье, край которого был отделан синей лентой. Для жаркого летнего дня облачения лучше нельзя было придумать.– Ники, только потом не обижайся, если придется перебрасывать. – Девушка переняла из его рук удочку, становясь к краю мостика. Она понимала, от чего Николай вдруг решил передать право первого заброса ей – после переезда в резиденцию Его Величества, посол и его семья были приглашены на рыбалку с Императором, и Екатерина, неловко улыбаясь, после первого же заброса поплавка поймала маленькую щуку. От осознания, что Александр Павлович в своем письме к брату упомянул это событие, она не могла не улыбнутся.Легкий ветерок приятно волновал листву деревьев, редкие птицы пролетали в небесной вышине, крича что-то на своем птичьем языке. Ближе к десяти часам, когда общий улов уже исчислялся шестнадцатью рыбами, был устроен легкий перекус бутербродами, которые с раннего утра заготовила Катя. И сидя в теплом обществе, передавая Николаю его излюбленные соленые огурцы, вытирая подбородок Саши, который он запачкал компотом, и смеясь на меткую шутку Александра Христофоровича, Катя улыбалась искренне, радуясь такому простому счастью. Тихий дом, теплый семейный круг – и никакой политики и лжи.И смотря на мужа, ей было приятно осознавать, что он чувствовал то же самое.***После того, как Александр Христофорович покинул уютную усадьбу, отправляясь в свой своеобразный “военный поход против своенравия бюрократии”, жизнь в Солнечных горах протекала по-старому размеренно и тихо. Заботы каждого из жителей этого чудного места не приносили больших хлопот, Екатерина вновь тренировалась в своем умении управлять хозяйством, совмещая это бравое дело с играми с Сашей, Николай практически ежедневно просматривал множество отчетов, а Саше пока были неведомы хлопоты больше, чем то, что чтобы забраться на стул самому, нужно очень долго возится. Постепенно близилось время покоса, поля приятно зеленели, словно ожидая грядущих косцов. В тот день Николай, возвращаясь с малой инспекции в один из подмосковных полков, рассматривая как ветер колышет траву, задумался о том, что стоит пойти с крестьянами косить. Покос на ближнем лугу должен был начаться через два дня, как он знал из доклада приказчика, так что время на раздумье еще было.Ему вспоминались счастливые детские дни, когда они с братьями в Царском селе занимались разным трудом: как он и Александр весело копали землю под палящим Солнцем, сеяли после горох, капусту, пахали сохой и плугом, как собравшись вчетвером – Мише тогда было едва ли три, а он все-равно с ними шел – весело, размахивая сетями, бежали наперегонки к реке ловить рыбу. С особенной любовью Николай помнил, как вдруг, ни с того ни с сего, они принялись усердно белить снаружи дом – на утренней прогулке старший брат заметил, что краска в некоторых местах чуть облупилась. Руководили ими тогда два высоких и тонких шотландских штукатура, которые с важным видом рассказывали о слоях краски и важности размера кисти. И в память резко врезался образ Константина, пародирующего одного из наставников. Детские воспоминания подтолкнули Великого князя к принятию решения, и в тот же вечер, сидя за чаем, Николай сказал об этом жене:– Я велел Василию Георгиевичу снести мою косу в кузницу, чтоб ее заточили. Послезавтра будут восточный луг косить, я пойду тоже. Катя, подняв голову от книги, внимательно на него глядела, а после – тепло улыбнулась.– Стало быть целый день? – Он утвердительно кивнул. – Что ж, не вижу в том ничего плохого. Должно быть это трудная, но веселая работа… – И прекрасное физическое упражнение. – Заметил Яков Васильевич, отпивая чай. – И для тела, и для души. Саша с особым старанием поднялся, встав на ноги сам. До этого мальчик сидел подле ног матери на специальной подушке, забавляясь и расставляя солдатиков. Одного из них – самого красивого, в высокой треуголке и красном мундире — он сжал в своей ладошке и пошел к отцу, намереваясь сделать тому подарок. Следя за сыном, Катя чуть нахмурилась.– Только жаль, что Ты на весь день пойдешь, мы с Сашей собирались на речку идти, вверх по течению, где купальня стоит. – Она все же улыбнулась, смотря, как мальчик протягивает игрушку Николаю и весело смеется после того, как отец берет солдатика. – Ты вернешься к шести? Николай поставил солдатика на стол и посадил сына на колени, тепло растрепав ему волнистые русые волосы. – Думаю я пойду после их второго времени отдыха, но это будет около восьми часов. – Саша взялся за край жилетки, цепляясь пальцами за блестящую пуговицу, но, видя чуть строгое выражение глаз отца на это движение, рассеялся, складывая руки на колени. – Что скажите, Яков Васильевич, или мне следует уйти после первого перерыва?Доктор добродушно рассмеялся, складывая пополам газету, которую он доселе читал с большим интересом.– Дай Бог всем такого здоровья, как у Вас, Николай Павлович, думаю, Вам сил хватит, и чтоб в одиночку весь луг скосить. Николай лишь улыбнулся, наблюдая за сыном. Болел цесаревич действительно редко, и, кажется, Александр перенял у него эту черту.Через день, встав раньше обыкновенного, когда первые яркие лучи только-только показались из-за горизонта, освещая высокую траву, что колыхал прерывистый ветер, Николай размеренным шагом шел в толпе с крестьянами. Великий князь был в простой льняной светлой рубахе, подпоясанной шелковым шнуром в два оборота, он улыбался, положив на плечо заточенную косу, принесенную прошлым вечером Василием Георгиевичем из кузницы. Пожилые шли с серьёзными лицами, изредка сонно протирая глаза, более молодые, переговаривались и смеялись, по-ребячески толкаясь локтями. Рядом с князем больше держались сдержанно, лишь один юноша, с наспех завязынным воротом косоворотки, попытался рассказать “баре” какую-то шутку, но, смеясь, не сумел толком выразить суть, и Николай с недоумением почувствовал, как кто-то из старших сочувственно похлопал его по плечу.Когда все встали в ряд, чтобы начать работу, то на первых взмахах Николай косил неловко, чуть смущаясь обращённых на него взглядов. Конечно никто из крестьян ничего ему не говорил про то, что молодой барин вдруг решил “чудить”, но в их мягких и чуть по-доброму насмешливых глазах читалась эта нотка, что невольно смущала его.Но постепенно, скашивая ряд за рядом, вслушиваясь в мирный звук того, как коса шла о свежую траву, цесаревич забывался, полностью уходя в работу. Трава пошла мягче, тонкие лучи из-за туч мозаикой ложились на поле, и птицы, перепеваясь на утренний лад, робко начинали звонкую трель.Тихо и спокойно, напрягая стальные мускулы, Николай добился того, что скошенная трава легко ложилась, не разбрасываясь, и к полудню, чувствуя приятную прохладу от пота, которым пропиталась вся рубаха на спине и плечах, он вдруг заметил, что ушёл далеко вперед и косил в одном ряде только со старым Яковом и Титом, который напевал себе под нос хриплым голосом какую-то песню то ли про кукушку, то ли про высокое небо. – Что, Николай Павлович, хороша трава идет? – Усмехнулся басом Яков, поворачивая голову на барина и продолжая мерной работать косой. Цесаревич кивнул. Ему вдруг стало приятно, что старец в широкой красной рубахе, с таким мирным лицом, испещренным множественной паутинкой морщин, так легко и просто признавал в нем равного. – Любо смотреть, как приноровились. – Да коль взялся за гуж, не говори, что не дюж. – Громко возгласил Тит. Они втроем стояли на расстоянии по три сажени друг от друга, но хриплый баритон крестьянина казалось раздавался очень близко, почти над ухом. Николай вдруг рассмеялся, кивая Титу. На душе было легко, ветер приятно охлаждал кожу, воровато пробираясь под рубаху, все было так просто и понятно. И садясь вместе с живо разговаривающими крестьянами обедать, разворачивая яблоко и вареную курицу с укропом, что заботливо сложила вчера Катя в свой платок, ему казалось столь чyдным, что вернувшись домой, вымотанный работой, он встретит её наверняка весёлую. И от этих мыслей все оставшееся до вечера время ему было так просто косить, словно трава была теплым маслом.Часть птицы в обед он отдал Титу, который вдруг стал спорить с мужиками о пользе пищи “животной” – тут Яков Васильевич наверняка бы весело рассмеялся, поправляя “животную” на “белковую”. На такой жест, Тит по-доброму улыбнулся, спешно доставая из своей льняной сумы склянку с квасом и прося барина отведать, что он “сам сготовил”. Работа спорилась, постепенно цесаревич приноровился хорошо скашевать траву с неровных точек, в два легких движения, и выучившись, ему казалось странным, что он доселе этого не умел. И следя за ласточками, которые изредка проносились над наклоненными головами, он вдруг стал подпевать Титу, который теперь перешёл на песню про ясный день и на высоких ногах, смыкая губы, тонко мычал. Николай же мог петь большую их часть, так они дружно косили и пели, дополняя друг друга.– Баре, что ж Вы, хотите и Витой склон скосить? – Николай, сделав последнюю замашку, обернулся на широко улыбающегося рыжего юношу. Все тонкое лицо его было щедро осыпано веснушками и он своей рукой уже держал косу на плече. – Так уже вечер, в потемках несподручно будет, Ваше Высочество. – Вечер? – Только сейчас, оглядевшись он заметил клонящийся к горизонту огненный шар. Первые следы сумерек возвещали о наступлении конца седьмого часа. А он и потерял счет времени, следя за тонким лезвием косы, скользящим о траву, но тем радостнее было спешить домой, в усадьбу.***Когда Николай возвращается, обходя дом с северного фасада, куда выходят окна из большой гостиной, то в сгущающихся тенях вечера может отчетливо разглядеть, что все общество собралось там: Мэри и Яков Васильевич играют в шахматы, а Катя с сыном на коленях сидит за роялем, видимо уча кроху первым в его жизни аккордам. Лишаясь чего-то, хоть и на малое время, человек часто начинает заново, с новой силой любить потерянное. Быть может сегодня, когда он косил с самого раннего утра и почти до вечера, Николай лишился общества столь дорогих ему людей. И в этот вечер ему особенно приятно пить теплый черный чай в зале, слушая, как Катя сосредоточенно играет на фортепиано, растворяясь в музыке, и помогать Саше держать чашку, чтобы тот, радуясь, чувствовал себя взрослее. И после тяжелого дня, заполненного трудом, перина в спальне кажется особенно мягкой и манящей.Цесаревич почти готов отдаться сонной неге, когда слышит рядом шорох платья. Открыв глаза, он видит Катю, которая села на край кровати, держа в руках полотенца и рубашки. Девушка тепло улыбается, чуть наклонив голову. – Ники, Ты сильно устал, Ангел мой? – Спрашивает она, касаясь его руки и неотрывно смотря в его глаза своим настороженным и бархатным взглядом. – Не настолько сильно, чтобы немедленно уснуть. – Его ладонь осторожно касается ее, и губы Николая складываются в непроизвольную, искреннюю улыбку, когда их пальцы переплетаются в замок. Катя было открывает рот, но тут же замолкает, опуская глаза и чуть мило краснеет.Он уже давно изучил ее полностью и точно знает, что Катя всегда смущается, ее щеки розовеют и она смотрит вниз, когда хочет предложить ему что-то поистине детское, что-то, что в глазах Света Великий князь и Великая княгиня точно делать не должны в силу своего высокого социального статуса. Но именно эту жизнерадостную черту любит его сердце в ней, а как известно, сердце и душа никогда не подчиняются никаким прямым указам.– Катя? – Николай садится на кровати и осторожно берет ее лицо в свои ладони, большим пальцем смахивает упавшую ресницу с ее щеки. – Я хотела спросить… – Девушка смущенно смеется, но улыбается. – Не хочешь ли ты сходить к реке. Сегодня, когда мы ходили туда с Сашей, там было так хорошо… – Она говорит это сбивчиво, извиняясь и тут же предлагая остаться дома, если он устал. Князь с секунду молчит, а после – быстро встает, беря из рук Кати полотенца. Прогулка вечером и речка – что может быть лучше в жаркую летнюю пору. И это успокаивает княгиню, румянец сходит с ее щек, и девушка также поднимается с кровати, оправляя рукава своего легкого лилового платья.– А если мы вернемся, а ворота в усадьбу закрыты? – С лукавым прищуром тихо ехидничает цесаревич, девушка улыбается, прикрывая рот ладошкой.– Я сказала Мэри не запирать пока… Они выходят в коридор, держась за руки и тихо перешептываясь, чтобы не разбудить никого в доме, спускаются на первый этаж и выходят через восточную калитку на тропинку к реке. Изредка, когда Николай, вновь пересказывая свой день, ловко шутит, Катя негромко смеется. И только безоблачное небо и полумесяц являются их спутниками. Купальня находилась не так далеко вверх по течению, до нее была хорошо протоптанная дорога, по которой вполне мог проехать и экипаж, но идти пешком по сухой обкатанной земле было особенно приятно. Лунный свет отражался на дрожащих от ветра листьях, создавая иллюминацию, и Николай с любовью смотрел на ровный профиль девушки, которая шла рядом скорым шагом, подобрав одной рукой край юбки. Они держались за руки, говоря обо всём на свете: о том, стоило ли переделать полку в детской и повесить тюль в верхней гостевой, о письмах, полученных от родных, и новостях, что были писаны в тех же строках, о предстоящем отъезде обратно в столицу и о будущем праздновании дня рождения Саши, которому должен был исполнится целый годик. В разговоре они не заметили дороги – те полчаса, что стоило идти по тропе, окруженной то высокими березами, то просто ровным полем, где были уже сложены в стога скошенная трава, пролетели, словно один миг. Сама купальня стояла у кромки воды, чуть выдаваясь вперед. Высокая крыша от давности строения имела свойство протекать в одном месте, что при дождливых днях на полу собиралась лужа, однако сейчас уже неделю стояла приятная жара и было сухо. Вбежав в купальню первой, Катя со смехом села на край, свесив ноги. Ее босые пятки коснулись еще по-дневному теплой воды, что неспешно текла дальше, вниз. Николай, сложив полотенца и сменные рубашки, что лежали поверх стопки, улыбнулся, стараясь запомнить этот миг, наполненный каким-то волшебством: ее силуэт на фоне искрящейся светом воды. Затем, скинув свою рубаху через голову, мужчина с разбега прыгнул в воду, своим неожиданным поступком волнуя ровную гладь и поднимая высокие брызги, что полетели во все стороны и в том числе – на княгиню. Девушка рассмеялась, для приличия немного возмущаясь, но Николай, который к тому моменту уже вынырнул, удерживаясь на плаву одними ногами и отбрасывая рукой прилипшие ко лбу волосы, видел эту наигранность и в ответ только улыбнулся, жестом приглашая ее присоединится. И Катя не видит причин, по которым ей следует отказаться. – Вода действительно необычайно теплая. – Ангел мой, ведь я Тебя никогда не обманывала. – Катя улыбнулась, чуть покачивая рукой, в которой она держала свои туфли. После купания, идя по полю и вдыхая свежий аромат трав, всем телом чувствовалась легкая и приятная прохлада. Девушка была счастлива, она добилась своей маленькой цели, теперь Николай полностью отвлекся от хлопот, которые еще с час назад казались ему необычайно важными, а теперь становились лишь неизменной частью быта. И им обоим было приятно осознавать, что они могли спасать друг друга от уныния и грусти. Впрочем, как и от других грехов. – Я не сказал, что не верил. – Возражает цесаревич, касаясь ее руки и заглядывая в зеленые глаза.– И я Тебя в том не обвинила. – Девушка, быстро привстав на цыпочки целует Николая в губы. – Прости, я честно не хотела…Он улыбается в ответ, обнимая Катю крепко-крепко. Однако когда молодые люди отстраняются друг от друга и, чуть сойдя с тропинки, идут по мокрой от росы траве, шлепая босыми ногами, в одном месте, где наклон чувствовался особо сильно, Катя вдруг ощущает, что поскользнулась, Николай быстро подхватывает ее, но, не удержав равновесие, в следующее мгновение и сам оказывается на земле. – Милая, Ты в порядке? – Настороженно спрашивает мужчина, приподнимаясь и собирая раскиданные полотенца при падении.Катя мягко улыбается, касаясь его щеки ладонью. – Более чем. Я так неуклюжа с самого утра…Над ними видно огромное иссиня-черное небо с тысячами ярких точек, что блестят и чуть пульсируют. В такие минуты ей было особенно волнительным понимать, как малы они по сравнению со всей Вселенной, но как он ей безмерно дорог, ведь любовь к Николаю, само это чувство было еще сильнее, еще могущественнее, чем что-либо. – Какие чудесные звезды сегодня... – Тихо шепчет она, смотря в его бездонные голубые глаза. Николай нежно целует ее руку, чуть задерживая дыхание – это щекочет кожу.– Любимая, мне нет дела до звезд, если Ты рядом. – Ее серебряный смех разлетается по открытому полю, Катя приподнимается на локтях быстро касаясь его тонких губ, когда рука мужчины, на которую он опирался, скользит по влажной от вечерней росы траве, и Николай также падает на землю, смеясь теперь своей неуклюжести. – Сегодня на поле, когда мы обедали, Савелий сказывал, как приятно ночевать на сеновале… – Задумчиво вспоминает цесаревич, делая глубокий вдох этого приятного аромата – свежескошенной травы, вечернего ветра и разгара лета. Катя садится. Она медленно расчесывает волосы пальцами, начиная заплетать их в косу, так как от бега и купания они изрядно растрепались. Ее губы вдруг трогает улыбка. – Ники, милый, боюсь, это роскошь, которую мы не можем себе позволить. Ведь Мэри хватится нас через полчаса… – Катя, Ты самая удивительная женщина, которую я только встречал.– Отчего же? – Только Ты можешь назвать ночь на сеновале, как то делают крестьяне, роскошью. – Николай осторожно касается ее плеча, стряхивая две-три травинки, что прицепились к тонкой ткани платья, а после – смотрит в ее лучистые зеленые глаза. – Я люблю Тебя. - И я Тебя.