Часть 28 (1/1)

***Ужас, который Конг испытал, увидев, как каждая черточка лица Артита за считанные мгновения расслабляется, теряя всякую осознанность; как безжизненно поворачивается голова старшего в бок, не удерживаемая более мышцами шеи; как пальцы любимого перестают стягивать ткань простыней, бездвижно замирая поверх, невозможно было описать ничем. Весь алкогольный дурман, вся обида и злость, отчаянье, которые застилали его разум прежде, схлынули в никуда, оставляя его совершенно беззащитным перед осознанием того, к чему привели его эгоистичные действия и желание непонятно что и кому доказать. Конгфоб не мог даже моргнуть, навечно выжигая в памяти мельчайшие детали того, что он сотворил. Не мог произнести ни звука, нарушая сводящую с ума тишину. Не мог и пошевелиться первые мгновения, но только?— самые первые. Оставаться в том положении, в котором они находились, было просто кощунственным.Предельно осторожно покидая тело старшего, Конг с непрекращающейся дрожью вспоминал, насколько усталым и нездоровым выглядел Артит еще недавно. Вспоминал, как бесчисленное множество раз за последнее время становился свидетелем боли своего любимого, и понимал, что из-за собственных нелепых обид оказался способен проявить к человеку, которого готов был носить на руках всю жизнь, абсолютно циничное равнодушие. Конгфоба трясло все сильнее, но ни его срывающийся голос, который, наконец-то, снова получил возможность звучать, и которым он звал Артита вновь и вновь, ни его чуть подрагивающая ладонь, невесомо прикасающаяся к бледной щеке старшего, эффекта не давали. Конг не знал, что сделать еще, чтобы привести любимого в чувства, и не мог предугадать, когда Артит очнется сам. Или к чему приведет дальнейшее бездействие.Скатившись с кровати, Конгфоб негнущимися пальцами отыскал в ворохе одежды свой телефон и даже почти нашел нужный контакт, когда самый важный, самый драгоценный голос в его жизни, чуть сбившись, окликнул его по имени, даря ему неимоверное облегчение, невольной слабостью, растекающейся по телу, и непоколебимую уверенность в том, что разобраться с без конца прогрессирующим недугом старшего нужно немедленно. Прямо сейчас. Конг не постеснялся бы никого и ничего, пригласил бы в свою комнату целый консилиум врачей, а не то что одного куна Пранесвата, лечившего их семью, но он?— это он. Мнение Артита отличалось настолько кардинально, что от этого мнения хотелось заткнуть уши. Хотелось просто обложить старшего подушками так, чтобы тот не смог бы выбраться из них до тех пор, пока ему не поставили бы диагноз. Конгфоб абсолютно не верил в заверения своего пи о том, что тот может позаботиться о себе самостоятельно, но не представлял, есть ли у него самого право настаивать на чем бы то ни было, после того, что он совершил. Конг метался, разрывался между тем, что было бы правильно, и решением Артита, тогда как старший оставался непреклонным.Итог этого противостояния, естественно, был предопределен, но Конгфоб не мог избавиться от ощущения, что ни к чему хорошему этот итог не приведет. Ему не стоило сдаваться так просто. Это было понятно сразу, это получило подтверждение и позже, когда вместо того, чтобы попрощаться с его родителями и с ним, Артит прислал сообщение в Лайне, в котором извинялся за то, что не сможет соблюсти необходимые правила этикета и уйдёт прямо сейчас. Представить, в каком состоянии должен был находиться его бывший наставник, чтобы поступить подобным образом, было нереально, и уже это говорило о многом. Увы, в тот момент, когда сообщение пришло, Конгфоб его прочитать не мог, объясняясь с отцом по поводу своего отсутствия, которое, как оказалось, действительно было замечено, а потом было уже поздно. Артит уехал, а ему самому еще предстояло не только оставаться на приеме до его завершения, но и ночевать у родителей: на следующий день намечалось продолжение празднования дня рождения, на этот раз?— в кругу семьи.Снедаемый беспокойством за любимого, Конг, конечно, попытался связаться с ним по телефону, но после нескольких таких попыток получил в ответ лишь еще одно сообщение, в котором Артит лаконично заявил, что до окончания выходных ни разговаривать, ни видеться с ним не собирается. Очередной, пусть и абсолютно заслуженный удар по окончательно изничтоженной за этот день надежде хоть на какое-то их будущее вместе. Как будто бы она еще оставалась. Конг и так понимал, что своими действиями поставил крест на всем, о чем мечтал прежде. Просто думать себе об этом не позволял. Внутренняя дрожь, возникающая всякий раз, когда он вспоминал о том, что сделал в своей комнате, и так была слишком сильна, чтобы давать ей новую пищу. Единственное, на что еще он сейчас был способен?— умолять небеса о том, чтобы старшему стало лучше.Мольбы эти он шептал и вслух, вертясь в собственной кровати, которая служила ещё одним мучительным напоминанием о проявленном им бездушии, и про себя, через силу улыбаясь на следующее утро родителям после бессонной ночи. Он повторял их и тогда, когда вернулся в свою квартиру, где без Артита все казалось пустым и безжизненным. Конг заставлял себя верить, что вдали от него старший сумеет отдохнуть и хоть немного набраться сил, а потому не названивал любимому без конца, принимая за стопроцентную правду те сообщения, которыми тот отвечал на его вопросы и уверял, что чувствует себя гораздо лучше. Только вот все это было напрасно. Забирая свое Солнце в понедельник после работы, Конг видел в нем все ту же изможденность и усталость, что и на праздновании юбилея отца. Нахождение в одиночестве не дало Артиту ровным счетом ничего.Естественно, Конгфоб тут же принялся заботиться о любимом сам, но как бы он ни старался оберегать старшего каждую минуту, что они находились рядом, как бы ни старался окружить его комфортом, это тоже не помогало. Не помогал и полный отказ от привычных прогулок в городе и занятий любовью. Последнее, нужно признать, стало одним из самых жесточайших испытаний для него самого, ведь старший был желанен не менее, чем прежде, в любой момент дня и ночи, но даже сжимать его в объятиях крепче, чем было бы необходимо для его спокойного сна, Конг себе позволить не мог. Со своим столь неуместным в состоянии Артита возбуждением он справлялся в ванной, запираясь там вечер за вечером и надеясь, что его бывший наставник не станет задаваться вопросом, почему душ теперь занимает у него чуть ли не вдвое больше времени, чем раньше.Хотя, на самом деле, заинтересуйся старший хоть чем-то, это было бы только к лучшему. Апатия и безучастность Артита, пришедшие после его обморока на смену вспышкам ярости, пугали Конга гораздо сильнее, чем те странные обвинения, которыми тот разбрасывался еще неделей ранее. Всегда восхищавшая его энергетика бывшего главы инженерного факультета куда-то ушла, и похожим на себя прежнего Артит становился только в моменты их непрекращающихся споров по поводу необходимости посещения больницы.Тех самых споров, которые, с точки зрения Конга, вообще не должны были возникать. К этому времени любому здравомыслящему человеку стало бы понятно, что полное обследование при таком состоянии?— единственный вариант. Отказы же Артита не имели ни логики, ни оснований и приводили младшего в отчаянье, не давая думать ни о чем другом. Даже собственная вина, по-прежнему его мучившая, не могла заставить его смириться с таким наплевательским отношением старшего к самому себе. Через пару дней бесполезных противостояний Конг просто-напросто записал своего пи в одну из частных клиник города, уже не спрашивая у того согласия.Конечно, Конгфоб понимал, что Артит придет в ярость, узнав о подобном самоуправстве, но он готов был пойти и на это, лишь бы выяснить, наконец, в чем причина слабости его Солнца. Единственное, что его тревожило?— нужно было дожидаться субботы, ведь в будние дни они оба заканчивали работать слишком поздно, а отпрашиваться с работы непонятно ради чего Артит точно бы не стал, и уж тем более он не стал бы этого делать, если бы знал истинную причину их поездки в центр города. Объясняться с ним Конг собирался исключительно на месте. Как бы горько ни было это признавать, но он уже не надеялся, что у него получится убедить старшего словами. Другое дело?— наличие четко назначенного времени. Даже если Артит начнет спорить прямо перед дверьми клиники, он вряд ли откажется от осмотра, зная, что его ждут. Бывший лидер инженерного факультета всегда очень серьезно относился к обязательствам, пусть даже навязанным ему другими людьми.Поддерживая себя этими мыслями, Конгфоб все равно нервничал и бессознательно становился еще нежнее и заботливее со старшим, хотя, казалось бы, это в принципе было невозможно, а Артит, не понимая, видимо, причин затихания споров, казался потерянным, но и сам отвечал тем же, несмотря на свое состояние. Их хрупкое перемирие в эти дни напоминало изысканную вазу из тончайшего хрусталя, которая, без сомнений, пленяла своей красотой, но изначально была обречена на недолгое существование.Может быть, именно из-за этого подспудного ожидания конца, Конгфоб даже не стал возражать, когда в ту самую субботу, на которую им был назначен визит к врачу, сквозь сон почувствовал осторожную ласку старшего. Пусть Конг по-прежнему считал, что заниматься любовью до тех пор, как они не выяснят, что за болезнь терзает Артита, неправильно, оттолкнуть руки любимого он оказался не в силах. Распахивая глаза и встречаясь взглядом со взглядом своего Солнца, Конгфоб уже знал, что не откажет тому ни в чем, и его пи, конечно, сразу это понял.Понял, ведь иначе его раскрепощенность и настойчивость нельзя было объяснить ничем. Обычно легко поддающийся смущению и следующий в постели за ним, в этот раз старший сам жадно исследовал его тело, и даже ярко проступивший на щеках бывшего наставника румянец не помешал тому плавно опуститься на его член, когда с прелюдиями было покончено.Конгу пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не перевернуть их обоих и не подмять любимого под себя, но это того стоило. Тогда, в машине, когда Артит также проявил инициативу, Конгфоб практически не мог следить за его лицом из-за ограниченного пространства и недостатка света, сейчас же, благодаря лучам утреннего солнца, проникающим в комнату даже сквозь задернутые шторы, он мог любоваться старшим без каких-либо помех. И это было прекрасно. Его пи был прекрасен. Прекрасен в каждом своем движении и порыве, идущем от души. Конг почти благоговейно скользил пальцами по напряженному естеству любимого, не отводя от Артита взгляда ни на одно мгновение до тех пор, пока волна наслаждения не заполнила до краев его самого и не выгнула дугой, невольно заставляя его проникать в тело старшего еще глубже, соединяя их настолько плотно, насколько это вообще было возможно.После целой недели избегания близости между ними оргазм воспринимался невероятно остро, почти болезненно, и не оставлял места для осознанности. Конг даже не знал, сколько ему потребовалось времени, чтобы прийти в себя и вернуться к возбуждению старшего, которое на самом деле значило для него куда больше, чем собственное, но шальные глаза Артита не отражали ни малейшего недовольства, и, отдаваясь его ласкам, бывший наставник лишь прерывисто выдыхал, не произнося ни слова упрека или призыва поторопиться.Им было хорошо. По-настоящему спокойно и надежно друг с другом. Даже после того, как сердцебиение их обоих вновь восстановило привычный ритм, Конгфоб ощущал это настолько полно и ярко, что разрушать это чувство не только физического, но и духовного единения казалось сродни преступлению. Он не хотел его терять… Только вот скользнувшие по его груди пальцы старшего, также, как и тихий голос, произнесший: ?Я в душ??— не оставляли сомнений в том, что Артит не придавал возникшему между ними чувству того же значения, что и он. Лишь взгляд бывшего лидера инженерного факультета, поднимающегося с постели, отразил едва уловимую печаль. Конгфоб не сумел бы объяснить, что тот передавал, но встал тоже и принялся за сервировку завтрака, купленного еще накануне.Так или иначе, они должны были двигаться дальше. Должны были разбираться с тем, что их тревожило, а для Конга сейчас не было ничего важнее здоровья Артита. Он не мог отступать из-за страхов или из эгоистичного желания продлить мгновения счастья. Конгфоб понимал это и повторял себе вновь и вновь: и убеждая своего бывшего наставника в том, что им сегодня непременно нужно выбраться на прогулку, и выруливая с подземной стоянки собственного дома, и подъезжая к клинике, где их ждали самые лучшие врачи. Даже когда Артит, не выходя из машины, остановленной у самого входа в нужное им здание, прочитал вывеску, висящую на фасаде, и поднял на него взгляд, он…—?Я знал, что ты придумаешь нечто подобное, Конг. Зря,?— голос старшего был спокоен и даже слегка отстранен, но от этого пробирал гораздо сильнее, чем если бы был насыщен ожидаемой яростью.—?Это необходимо, пи. Ты же понимаешь это не хуже меня,?— Конгфоб тоже старался говорить ровно, хотя не был уверен, что ему это удалось.—?Мы говорили об этом десятки раз, но ты, похоже, так ничего и не услышал. Я больше не буду повторять, Конг. Да и спорить с тобой?— тоже. Мы просто расстанемся здесь и сейчас, не доводя друг друга и дальше. Все равно это должно было скоро случиться. Жаль, что получилось именно так, но, я надеюсь, у тебя останутся обо мне и хорошие воспоминания. Твои вещи, что хранятся у меня, я пришлю тебе с курьером. Свои?— буду ждать от тебя. Давай, при следующей встрече ограничимся профессиональными рамками. Спасибо за подаренное время, но это?— всё.Без шероховатостей, без запинок. Целая речь, явно заготовленная и повторенная про себя, а то и вслух многократно. Артит и впрямь предвидел его действия заранее, только и Конгфоб… понимал, что такой исход тоже возможен, а потому даже боль, пропоровшая сердце глубокими бороздами, не помешала ему потянуться к приборной панели и заблокировать замки. Старший, уже отстегнувший ремень безопасности и собравшийся выходить, замер, а в его голосе прозвучали металлические нотки:—?Открой, Конг,?— произнося это, Артит даже не повернул в его сторону головы, по-прежнему сидя полубоком и держа пальцы на ручке двери.—?Даже… если мы расстаемся,?— ему, в отличии от старшего, говорить было сложно, но проявлялось это лишь в некоторой замедленности речи, а потому еще было терпимо,?— я все еще хочу, чтобы ты прошел обследование. Это важно. Нужно быть уверенными, что твоя болезнь не опасна.—?Я и так могу это сказать, Конг. Я уже это говорил. Просто ты меня не слышишь. Именно поэтому мы расстаемся. Все, что тебе нужно понять сейчас: ты больше не несешь за меня ответственность. Успокойся и открой дверь.—?Я беспокоюсь за тебя, а не несу ответственность! —?получилось громче, чем следовало бы, но это действительно был не первый их разговор, в котором Артит упорно объяснял его тревоги какими-то обязательствами. Только раньше Конгфоб сдерживался, а теперь в этом не было никакого смысла. —?Даже через сорок лет это не изменится, пи. Вместе мы или нет?— какая разница?! Я лю…Старший все-таки развернулся к нему. Развернулся. Но только для того, чтобы резко и грубо оборвать его слова взметнувшейся вверх ладонью, больно ударившей его по губам. Артит точно знал, что он собирался сказать. Но слушать этого не хотел.—?Давай обойдем без лишнего драматизма. Мы оба?— взрослые люди. Пара месяцев секса?— это все, что нас связывает. Ты скоро женишься, я?— найду себе другого. Не заставляй меня жалеть, что я вообще согласился на эти отношения. Пожалуйста.Пальцы старшего на его губах чуть подрагивали, а в глаза ему Артит и вовсе не смотрел, но даже сказанных слов хватало, чтобы по телу Конга растеклось противное бессилие. Слов и понимания того, что его бывший наставник уже в курсе его чувств, но для него они значения не имеют. Что все, что Артит хочет?— чтобы ему дали свободу жить так, как он сам считает нужным.—?Я пришлю твои вещи,?— непонятно зачем повторив именно это, старший убрал ладонь от его рта, после чего разблокировал дверь и тут же покинул машину, чтобы отправиться прочь. Не оглядываясь. Совершенно точно?— не оглядываясь: Конгфоб мог бы в этом поклясться, ведь смотрел на его спину до тех пор, пока Артит не скрылся из виду. Пока не оставил его один на один со слезами, вновь и вновь прочерчивающими свои дорожки по его щекам. Конгу давно было не восемнадцать, но плакал он еще отчаянней, чем тогда.