Часть 7 (1/1)

Влетев на кухню, как ошпаренный, чуть не застуканный со стояком, и не кем-нибудь, а непосредственно причиной его возникновения, я понял, что столкнулся с очередной проблемой. Я в панике осознал, что мой холодильник?— пуст. ?Соображать?-то, собственно, и не из чего. Вот теперь мне сделалось действительно неловко. Я стал судорожно рыскать взглядом по кухне, пытаясь вспомнить: не завалялось ли где что-нибудь удобоваримое? Что-то такое, что можно быстро закинуть на сковородку или в кастрюлю, а потом еще этим чем-то наесться часа на два-на три? Я ринулся к буфету?— из круп, без преувеличений, осталась только горсть риса на дне единственной в шкафчике картонной коробки. Не вариант. Заглянул в морозилку?— штучки три маленьких кочанчика брюссельской капусты, завернутые в целлофановый пакет. Не годится! Этого всего не хватило бы и пятилетнему ребенку, не то что нам двоим. Ближайший продуктовый?— в поселке, до которого добираться около получаса как минимум. Конечно, я бы мог сказать Вилле все как есть. Мы бы спокойно съездили в магазин и благополучно запаслись провиантом. Да, я бы так и поступил, если бы не колючая зеленая мразь, выбившая меня из колеи: я посчитал, что мальчик, если и не заметил моего конфуза еще в холле, то после вынужденного ?побега? на кухню без особой на то причины уж точно обо всем бы догадался. Нужно было выкручиваться. Но вдруг я, как никогда вовремя, вспомнил, что в кладовке остался картофель. Спасительная сетка картошки! К счастью, чтобы попасть в чулан, не нужно никуда выходить и тащиться через весь дом. Я устремился к двери, что рядом с плитой, ведущей в прохладную маленькую комнатушку без окон. И вот сетчатая авоська с вымытыми от земли одинаковыми клубнями лежала в раковине. И тут встал, как у меня на диване за двадцать минут до этого, следующий вопрос: как именно приготовить этот питательный корнеплод? Для пюре требовалось молоко, которого не было. Вариант отварки картошки в мундире показался мне чересчур негостеприимным, что ли, к тому же?— совершенно не сытным, еще и чистить его потом нужно. Сварить без кожуры?— по сути, тем же самым. Я даже решил, что рано обрадовался находке. Но, к величайшей удаче, мой взгляд буквально уперся в бутылку растительного масла, стоявшую возле подставки для ножей. Этого вполне хватало для жарки. Наконец я с облегчением выдохнул. ?Нет, все-таки отличная штука эта картошка!??— заключил я, приступив к чистке. *** Вилле тем временем, как и сказал ему Линдеманн, поднялся с вещами наверх. И вот его щеки вновь раскраснелись, а к горлу будто подступил комок. Мальчик вспомнил о том, как неистово долбился во входную дверь, будто за ним гнался какой-нибудь ненормальный маньяк, а дом Тилля был его единственным шансом на спасение. Мальчишке стало очень неудобно и даже стыдно за ничем не обоснованную панику. Конечно же Вилле никто не преследовал, и его жизни ничего не угрожало, просто подростку всерьез показалось, что с лесником могло приключиться что-то страшное или по меньшей мере неприятное. А главное?— парень сам не понимал, с чего вдруг такое беспокойство о незнакомом мужике? Почему он, Вилле, не отправился на остановку водного такси после нескольких минут безрезультатного надавливания на звонок, тем более приехать он должен был на день позже? Почему его сердце так заколотилось, когда Тилль ему все-таки открыл? Этого всего начитанный, смышленый мальчик пока не мог себе объяснить, как ни пытался. Второй этаж дома оказался относительно небольшим: практически всю его площадь, не считая лестничной клетки и туалета, занимала комната весьма скромных размеров?— около шестнадцати квадратных метров, — почти полностью заставленная книжными стеллажами. По нежно-персиковым обоям, клетчатым шторам такого же оттенка и бежевато-кремовому креслу, на котором гордо восседал огромный, белый плюшевый медведь с ярко-красным бантом на шее, юноша догадался, что в домашней библиотеке когда-то жила девочка. Вилле, аккуратно поставив свой рюкзак и гитару у одного из стеллажей, направился к мягкому полярному зверю, заметив, что над ним висят какие-то журнальные вырезки, сертификаты и грамоты. По фамилии на почетных листах, прикнопленным фото и поздравительной открытке с надписью ?Любимому папочке? парень понял, что обитательница комнаты?— дочь Тилля. Глядя на заговорщически улыбающегося лесника, ставящего ?рожки? девушке в фисташковом вечернем платье, которая хотела получиться красиво и явно не ожидала никакого подвоха от родителя, подросток невольно улыбнулся, но через мгновение одернул себя, сделав как никогда серьезное лицо, будто его кто-то может в чем-нибудь заподозрить и упрекнуть. Вилле тут же отвернулся от стены, усевшись на пол, облокотившись о раскладную софу, служащую теперь импровизированной книжной полкой. За долгое время парень впервые почувствовал себя невероятно спокойно: состояние тревоги, сопровождавшее его везде на протяжении последних шести с половиной лет, отступило. Вилле ощутил себя на своем месте! В окружении полок, до отказа забитыми разными книгами в твердых и мягких переплетах, в компании медведя с красной бабочкой на шее, вот так вот сидя на мягком ворсистом ковре цвета сиамской кошки, мальчик захотел остаться здесь если уж не навечно, то надолго. В это время Линдеманн суетился с обедом, гремя различной кухонной утварью, а на его гостя грохот, звяканье, звуки захлопывающихся створок буфета, включающихся конфорок подействовали как самое настоящее снотворное. Вилле сморило, он прилег прямо на палас, свернувшись калачиком, чтобы не задеть ногой шкаф, и, сам того не заметив, задремал. Но вдруг, когда на сковородке громко зашипело масло и в распахнутую дверь детской-библиотеки проник запах жарящейся на нем картошки, Вилле резко вскочил на ноги, как можно крепче зажав ладонями нос и рот, его глаза заслезились. Он рефлекторно нагнулся, будто пытался выбраться из задымленного во время пожара помещения. Мальчик пулей вылетел в туалет, расположенный прямо напротив комнаты, попутно задев плечом один из книжных шкафов. Он быстро закрыл дверь на шпингалет. А увидев баллончик освежителя воздуха с каким-то цветочным ароматом, мальчик схватил его, начав остервенело распрыскивать содержимое вокруг себя, чтобы до конца уничтожить вездесущий картофельный дух. И действительно, это помогло: юношу перестало тошнить, несмотря на концентрированную приторную отдушку вокруг. *** При одном только упоминании о картошке, а особенно о жареной, мой кадык начинает двигаться со скоростью звука, пытаясь как-то сдержать подступающую к горлу кислоту, стремящуюся вырваться за пределы меня, как мексиканцы за пределы их страны. В такие моменты я отчетливо ощущаю, как вибрирует моя диафрагма: возникает чувство, будто я каким-то образом умудрился проглотить мобильный, в то время как на него кто-то упорно пытается дозвониться. То же самое со мной произошло и на кордоне у Тилля несколько месяцев назад. Но мой организм не всегда так реагировал на это блюдо. Когда мои ляжки еще влезали в любимые джинсы, я, казалось, мог поглощать картошку ведрами. Фри, отварную, печеную, в мундире, по-деревенски и, конечно же?— жареную, с разными соусами, подливкой или просто слегка подсоленную. Я готов был есть, наверное, каждый день на завтрак, обед и ужин. Что, собственно, и делал в течение двух месяцев три года назад. Нет, тогда не шла война, не свирепствовал голод. Нет, мы не бедствовали, у нас имелись деньги и на другую пищу, которой я, кстати, тоже обжирался, как ненормальный. Просто картофель дома был всегда, а его приготовление занимало меньше всего времени, а самое главное?— он очень калорийный. Особенно жареный на сале или масле. Именно тогда, в тринадцать, я решил, что мне просто катастрофически необходимо поправиться. Нет, меня никто никогда не дразнил дистрофиком или дрищом, да и критического недобора массы не наблюдалось. Я был абсолютно нормальным мальчишкой, не отличавшимся ничем особенным от сверстников. Фигурой-то?— уж точно. Да и мое желание потолстеть никак не было связано ни с вниманием прекрасного пола, ни со здоровьем, ни со спортом, и уж тем более?— не с красотой. Скорее, я хотел добиться противоположного эффекта. Я всерьез верил в то, что излишний вес и все вытекающие последствия вроде фурункулеза, повышенной потливости, возможно, плохого запаха изо рта защитят меня от очередного герцога фон Хуеблудштейн. На эту блестящую мысль меня невольно надоумили Набоков и Сюзанна Пиево?— одноклассница моего друга. Если эксгибиционист-вояка с вялым агрегатом, безжизненно висящим между его ног, показался мне обычным недоразумением, настолько жалким, что даже смешным, то уже после визита к Туомасу Сааринену?— заводному оленеводу — я о многом задумался. Первой мыслью, наверное, как у подавляющего большинства изнасилованных, была: ?Почему я?? Да, я действительно недоумевал: что же во мне может привлекать таких типов, как он? Я никогда не отличался ангельскими чертами лица, какой-то излишней воздушностью и грациозностью, как жертвы ?Ста двадцати дней Содома?*, да и на набоковскую нимфетку тянул с трудом. Я даже не Макалей Калкин в ?Один дома? и не Дэниел Редклифф в ?Философском камне?! Скорее, как однажды заметил Микко Паананен, мой лучший друг, я?— Джуниор из ?Трудного ребенка?, только ?разве что не рыжий?. Потому я искренне не понимал?— какого черта? Но что сделано, то сделано. Я решил не зацикливаться на случившемся еще сильнее, а постараться придумать, что же можно предпринять, чтобы очередному мистеру Торчащая Сосиска, если оный вновь возникнет на горизонте, было бы не повадно. Самозащита отпала сразу. Дзюдо, которым я занимался на тот момент без малого?пять лет, не шибко-то и помогло. Тренер никогда не рассказывал, что делать в случае, если на двенадцатилетнего тебя сзади нападет мужик вдвое больше и втрое старше, чтобы зажать у загона с оленями для последующей попытки проткнуть насквозь через анус с помощью пальца. Нет, не помню, чтобы о чем-то таком шла речь. Точно не было. В спаринг господин Муконен ставил равных по силе соперников. Да еще и при полном спортзале свидетелей! Соревнования ради соревнований. Ничего общего с реальной самообороной. Да, я успел добиться неплохих результатов в этом виде спорта, но ни одна из моих золотых и бронзовых медалей, ни титул чемпиона Хельсинки среди мальчиков в полулегком весе не помешали вторжению пальца графа Когтивместочленшнайдера в меня. Отец назвал мой устный отчет ?Как я провел зимние каникулы? ?пубертатными россказнями?, а мать, вместо того чтобы отправить к тому же психологу, позвала цветочного экзорциста. Но, по правде говоря, мозгоправ помог бы не более, чем приемы дзюдо. Что бы он сделал? С серьезным видом произнес бы: ?Вилле, ты ни в чем не виноват!?, а после предложил бы подубасить тряпичную куклу с распечатанной и приклеенной на набитую мягким наполнителем голову фотографией Сааринена? Ну и что? Я и сам, без всяких чуваков с их корочками о высшем знаю, что не виноват. А с Аспарагуса я хоть от души посмеялся. Дельных мыслей у меня не возникало. Я по-прежнему не знал, как стать непривлекательным для разных оленеводов и прочих полковников в отставке с отслужившими свое автоматами. С одной стороны?— это вполне логично,?— ведь чтобы стать непривлекательным, нужно знать, чем я их как раз привлекаю. А я не знал. Но вот однажды, как-то на внеклассном чтении, мы разбирали ?Лолиту?. Урок был последним, кажется, шестым или седьмым — не важно. Я тогда просто смертельно устал, потому не сильно-то и вслушивался в монотонное, откровенно нудное декларирование Набокова нашей учительницей, тем более что я уже читал эту книгу, а госпожа Мустиайнен была только в самом начале. И вот, уже практически отключившись, мой мозг все-таки выцепил фразу, которая и стала началом моего полигамного романа с жареной картошкой, горами чизкейков и литрами газировки. ?…Но на сцене сейчас никого не было, кроме чудовищно упитанной, смуглой, отталкивающе некрасивой девушки, лет по крайней мере пятнадцати, с малиновыми лентами в тяжёлых чёрных косах, которая сидела на стуле и нарочито нянчила лысую куклу…??— произнесла не менее упитанная и отталкивающая госпожа Мустиайнен так, будто читала вовсе не роман о весьма странной, но тем не менее?— любви, а какой-нибудь учебник по гидравлике или вертикальной планировке. Но даже несмотря на невыразительность и полнейшее отсутствие эмоций в повествовании, я проснулся, мой внутренний голос стал безустанно твердить роковое словосочетание, ненамеренно вычлененное из литературного описания малолетней путаны: ?чудовищно упитанной?. ?Чудовищно упитанной!??— шепотом повторил я. То есть?— попросту жирной! Точно?— жирной! Над моей головой, как в каких-то комиксах или мультфильмах, будто бы загорелась лампочка. Я понял, что должен делать. На толстыша с плоским носом и впалыми, жабьими, зелеными глазами даже такая же уродина-ровесница не глянет, не то что уж великовозрастный эротоман! Кому нужна груша для клизмы? Мои умозаключения подтвердились буквально на следующий же день, когда мы с Микко Линдстремом?— еще одним моим приятелем, по совместительству?одноклассником — ошиблись душевыми в бассейне. Я решил немедленно убежать, пока нас не заметили, но Линдстрем схватил меня в за руку и потащил в пустой железный шкаф, который в тот день как раз оказался пустым. После купания в бассейне в душ должны были вот-вот зайти старшеклассницы. ?— Вало, ты видел когда-нибудь такие буфера?! —?восторгался мой друг, облизываясь на аппетитную рыжеволосую девочку, чье мокрое тело с головы до ног было усыпано конопушками. ?— Линдестрем, издеваешься? Это по-твоему?— ?буфера?? В том году, к твоему сведению, я потрахался с двадцатилетней мулаткой, вот у нее?— ?буфера?! —?неизвестно зачем соврал я. Микко понимающе кивнул. ?— Кирсти тоже ничего! Повезло же Паананену, скажи?! Не то что нам с тобой,?— громко шипел Линдстрем, не моргая пялясь в прорези на дверце. Мне, по правде говоря, было все равно: становилось душно, и я хотел поскорее окунуться в холодную голубую воду бассейна. Может быть, если бы не Сааринен с его культяпками, я бы, как и Микко, глазел на девчонок и не парился ни о чем, но теперь всякие мысли о сексе, даже о традиционном, казались мне мерзкими. Но вдруг мальчик отпрянул, будто ему в глаза плеснули серной кислоты.?— Фу, блядь! —?в голос вскрикнул он, чуть было нас не выдав. Появилась она. Про Сюзанну Пиево мы уже были наслышаны. Не обходилось ни одного дня, чтобы Микко Паананен не говорил нам о ней: то она списать не даст, то настучит училке, когда всем классом было решено сбежать с последнего урока, то про проверку домашнего задания напомнит, то просто ?толстая сука?. Чаще всего?— последнее. Гораздо ниже среднего ростом, с выпирающим ?вдовьим горбиком? на шее, испещренными красными акне, будто вымазанными сырно-томатной пиццей, спиной и круглыми плечами, на коротких, как у бульдога, ногах, она и впрямь выглядела безобразно. Конопатая к тому времени уже вымылась и, завернувшись в полотенце, выпорхнула из душевой в раздевалку. Ее место заняла Сюзанна, теперь оказавшись самой ближней к нашей точке обзора. Нет, фигура Пиево показалась мне не столько ожиревшей, хотя лишний вес тоже присутствовал, сколько невнятной. Ее торс напоминал изжеванную жвачку. Под нависшим над лобком бледным рыхлым животом топорщилось мохнатое нечто, напоминавшее что-то среднее между старой щеткой для обуви и железной губкой, которой только что отдраили сковороду или казан. Подмышки тоже украшали такие вот ?щетки?. Мое лицо расплывалось в улыбке, я окончательно решил приступить к исполнению своего плана по отпугиванию герцогов фон Блудкенштейн. Пиево стала для меня примером для подражания. Но также я понимал, что одного обильного питания будет мало. Отец ни за что бы не позволил так просто уйти с дзюдо. Я решился на кардинальные меры. Да, господин Муконен ничего не рассказывал про герцогов де Блядуазье и как с ними бороться, но зато он много говорил, как нельзя ставить ноги и руки при поддержках, захватах и падениях. Чем очень мне помог. После того, как мне на ногу наложили гипс, я, естественно, как и запланировал, не смог посещать тренировки и школу и, чтобы хоть как-то себя занять, вновь взял в руки пылившуюся несколько лет бас-гитару, которую мне подарил дядя на рождество. И помимо того, что стал еще больше читать и есть, как гусеница перед окукливанием, брынчал часами напролет, просматривая видеоуроки в интернете. К радости мамы, я после выздоровления решил пойти в музыкальную школу. Перелом оказался таким, что о возвращении в профессиональный спорт можно было даже не думать. Мама и бабушка, как сговорившись, начали меня буквально откармливать. Женщины баловали меня разными вкусностями, пытаясь хоть как-то отвлечь от ?тоски из-за ухода с секции?. Пироги, отбивные, жирная форель пропадали во мне, как в Бермудском треугольнике. А когда я оставался один дома, что было это почти каждый день, так как все работали, а маленький Йессе ходил в сад, я жарил себе целую гору картошки, несмотря на трудности похода с костылем на кухню. А потом, не оставляя в сковороде ни соломинки, вымазывая оттуда масло куском бабушкиного пирога с начинкой, я чувствовал себя абсолютно счастливым. Оттого, что росту. Вширь. На момент снятия гипса я с пятидесяти пяти килограммов при росте метр шестьдесят располнел аж до семидесяти. Но мне этого показалось мало. Как и задумал, я записался на музыку. Мой образ жизни стал не просто сидячим, а сидяче-жруще-лежачим. После школы я покупал себе картошку фри и молочные коктейли со сладкими сиропами в полулитровых стаканах. Ледяные горы макфлури с шоколадными топпингами пропадали в моем рыхлеющем пузике, как в черной дыре. Семьдесят пять, семьдесят семь килограммов. Преподаватель по контрабасу** постоянно хвалил меня родителям. А еще бы нет! Проведенные за инструментом часы давали о себе знать. И играл я даже не столько из-за достижения результатов, сколько для того, чтобы найти причину не двигаться. Рядом со мной во время игры, на моем письменном столе, находился либо пакет чипсов, либо тарелка блестящей от масла золотистой жареной картошки. За игру-то меня хвалили, а вот за заляпанные маслом ноты?в жирных пятнах?— ругали. Семьдесят восемь, семьдесят девять. Моя задница и ляжки становились все больше. Пришлось расшивать школьную форму. ?Жирная бочка родила сыночка!?, ?Жиртрест-комбинат, три сосиски, лимонад!??— и другие детские дразнилки ласкали мой слух сильнее самых лестных комплиментов. Жиробас-то уж точно не может вызвать никакого желания! Боров не поднимет чью-то сосиску! Восемьдесят. Восемьдесят два. Я стал отличником. Просиживал над учебниками ровно по той же причине, что и над басом. Жировой обод, выползающий из-под домашней футболки представлялся мне спасательным кругом в море престарелых педофилов, а прибавляющиеся, как население Китая, килограммы?— плащом невидимкой, который спрячет меня от очередного маркиза де Извратокруа. Но как-то, спустя год после моего превращения в подушку, накануне летних каникул, мой отец вернулся с работы в необыкновенно веселом настроении. Он сиял как медный таз. ?— Вилле! Ты едешь в спортивный лагерь! —?с порога объявил он. *** Выключив конфорку, Тилль услышал громкий, удушливый кашель, доносящийся со второго этажа. Он устремился наверх. Возле двери туалета, согнувшись, на корточках сидел Вилле, держась за горло. Увидев лесника, он свободной рукой начал тыкать на свой рюкзак. Тилль, не сразу сориентировавшись, все-таки догадался и наконец принес сумку мальчику. Порывшись в ней, тот извлек ингалятор и тут же судорожно засунул пластиковый носик себе в рот. ?Прекрасно, блядь!??— пронеслось в голове у интеллигентного Тилля, стоявшего возле своего гостя, как вкопанный, на ватных от испуга ногах.