7 (1/1)

Следующий день был уже более спокойным. Все были заняты подготовкой к свадьбе, украшая поселение, готовя ванну для лиса и подвенечные наряды. То и дело возвращались с охоты волки с дичью. Лисы и кочевники готовили, помогая строить широкие навесы и укреплять стены для зала торжества, где стаи будут праздновать несколько дней. Лисы Белого вождя готовили шкуры и покрывала, чтобы устилать брачное ложе. Каждый был занят, и только Хань и Мин допускались до несложной работы или отстранялись от неё вовсе. Лу то и дело приносили разные яркие ткани, чтобы выбирал материал себе по вкусу, цепляли различные украшения, несли на пробу блюда. Уже к середине дня лис прятался с головой под шкурами на кровати. Решительно настроенный Мин воинственно выгонял из шатра всех приносящих и вопрошающих, размахивая деревянной ложкой, которой помешивал кашу с фруктами в котелке.Сэхун время от времени наведывался к пока ещё названному мужу, выуживая того из-под одеял, тиская за щёки холодными руками и целуя в нос. Слушал, как тот протестующе фыркал, напористо целовал, слабо прикусывая губы, и получал ответ. Робкий, неуверенный… Хань поскуливал и ловил руки Сэхуна, когда тот клал их ему на живот.— Ты не защитишь нас, уйдёшь к нему...— Нет, молчи. Лу, это не так, не так... — Хун ластился к своему лису. Он чувствовал желание защищать, привязанность и как точит душу этой его неправильной любовью. Он не был честен до конца, пряча Кая в своей душе.Оставив лису флягу медового напитка, он вышел, погладив Минсока по голове и заботливо поцеловав в макушку. Мин улыбнулся, опустив взгляд. Забота, которую все проявляли к нему в стае, была тем, к чему он долго не мог привыкнуть. В его стае не было такого, чтобы волки, помимо мужа, всячески помогали. Мина по сто раз на дню гладили, обнимали и целовали, следили за состоянием, и если Чондэ не было рядом, лис не чувствовал одиночества или слабости. Он не был один. Третий месяц беременности — период, когда тяжело обращаться лисой. Мин перемещался, сидя либо на спине верного Чондэ, либо одного из волков их стаи. Ходить по снегу было нельзя — промочит ноги и заболеет. Лис уже даже не спорил, забираясь на спину вождю. Щенки — святое, лисы — ценное.— Я не позволю к себе как к сахарному относиться, если у... — начал было Син свою песенку о равноправии, но, получив яблоко в зубы от любимого мужа и ?прекрати этот писк? от вождя, сердито засопел, молча пережёвывая фрукт.Бэкхён проверял крепление крыши навесов, выделанных грубой жёсткой шкурой морских нерп, чьё мясо считалось богатым жирами, а прочные шкуры — знатным материалом для укрепления строений. Гончий весил не больше обычной лисы и из волков был самым лёгким, поэтому именно его послали проверять крыши. Бён и вездесущий Син ползали на четвереньках, где нужно проверяя прочность. Исин заметил плохо прибитую шкуру и, достав самодельный молоток, пристроился было уже это исправлять. Бэк резко дёрнул его к себе за щиколотку, заставив упасть на живот, выронив молоток. Подтянул к себе и, развернув, уселся сверху.— Бэкхён, — выдохнул Лис, распластавшись весьма беззащитно под гончим. — Зачем?Волк улыбнулся, касаясь пальцами стриженых прядей, разметавшихся по поверхности крыши.— Такой ты неуклюжий, неловкий, угловатый. Не лис, а горе. Ни фигуры у тебя, ни морды. Чучело... — Бён упёрся руками по обе стороны головы лиса.Син лежал молча, внимательно смотря гончему в глаза.— Такой тёплый, ямочка эта твоя... Син, ты самый красивый лис в стае, — продолжил волк.— Мён тоже так считает, — тихо сказал лис. — Ты чего, из-за Чанёля переживаешь? Сэхун тебя не даст в обиду, — он обнял гончего за шею, прижимая к себе и чувствуя, как Бён расслабился и тяжело выдохнул.Волк вдыхал запах пахнущих травами волос. — Нет хуже пытки, чем встретиться с ним...? ? ?Сэхун таскал тяжёлые глыбы льда, самостоятельно занимаясь вопросом воды. Для готовки, чистоты и прочего приготовления её требовалось много. И, так как все были заняты, и Хань благополучно уснул, пока крышей занялись Син с Бэком, он взялся за воду. Подняв очередной кусок льда, он легко бросил его в котёл, подкладывая дров. Вождь почувствовал приближение ещё со спины, понимая, кто именно пришел в помощники. Рыкнув, не оборачиваясь, и разбивая ударом кулака большой ледяной осколок на несколько, он принялся бросать их в котёл.— Я сказал пойти на охоту с кочевниками, что ты не понял из этого, гончий?Кай хмыкнул, подходя со спины вплотную.— Я сделал больно намеренно. Кто-то должен был напомнить, что ты всё-таки вождь, — он говорил мягко, полушёпотом, находя холодную руку Сэхуна и сжимая его пальцы.Вождь вырвал руку, оборачиваясь.— Я сказал охотиться. Два раза должен повторять? — сам себя накручивал Сэ.— Зубки скалишь? — Чонин словил его за подбородок, и Сэхун, не выдерживая долгого взгляда, опустил глаза.— Не было и капли правды в моих словах. Придёшь сегодня ночью к навесам, хочу выпросить прощение, — гончий пошловато улыбнулся, упираясь лбом в лоб Сэхуна. — Родной... — произнёс гончий еле слышно.Хун, не выдержав, резким движением обнял его, стискивая что есть сил.— Идиот.Чонин погладил его по спине.— Ещё какой, Сэхун, ещё какой.? ? ?Прийти ночью к навесам оказалось делом не из лёгких, учитывая царящую суматоху, известие, что Чанёль задержится из-за погодных условий, и микро-истерик Ханя на ровном месте. Лис же намеренно портил всё, что мог, в попытке избежать свадьбы, пока в конец не разозлил Сэхуна.— Лу Хань! — поймал его вождь за руки выше локтей, чуть приподняв над полом юрты. — Я велю запереть тебя в сарае вместе с быками и охранять, если не прекратишь. Как тебе такая ночь перед свадьбой?Хань смотрел чуть с опаской, закусив нижнюю губу и сжав кулаки.— Не хочу свадьбы, ты ведь не любишь, не защищаешь. Я не хочу жить тенью возле тебя! Не хочу, чтобы так жил мой ребёнок, не хочу...Он прицельно ударил Сэ в колено, но тот удар выдержал, поставив лиса на ноги и больно сжимая плечи.— Прекрати, я прошу. Всё, Лу, слышишь? Я тебе объяснял, что ты мой и моим останешься. — Глаза вождя темнели, заставляя лиса дрожать и невольно хотеть прижаться. От Сэхуна веяло силой и теплом, именно тем, что так было нужно ему, но то, что он видел пещере...— Ты ведь любишь Кая... — тихо буркнул он, цепляясь за ворот твида вождя.— И тебя я люблю, только по-другому. Больше говорить об этом мы не будем. Хун отпустил его, разворачиваясь к выходу и старательно глуша чувство злости и раздражения. Хань кинулся на кровать, начиная громко плакать, в бессилии сминая шкуры и с надрывом всхлипывая.— Не хочу-у-у, не верю-ю, ненавижу, я ненавижу тебя... — причитал он, начиная колотить кулаками постель.Сэхун испытал сильнейшее желание свернуть его тонкую шею, сжимая сильные кулаки со вздувшимися на них венами. С усилием он развернулся к Лу, продолжающему рыдать, и сделал твёрдый шаг к кровати. Воздух пропитала тяжёлая аура, давящая и душащая силой. Сэхун был зол настолько, что глаза заволокло чёрным.Хань затих, отползая в угол и притягивая шкуру к себе, укрываясь по самые глаза, тут же бросая шкуру и обнимая себя за живот двумя руками. Очень неуверенно и дрожаще рыкнув, он обнажил белые клычки, что в человеческом обличии были маленькими и аккуратными.— Я боюсь... не подходи ко мне! — попросил он, когда до постели Сэхуну оставался всего шаг.Хун смотрел, не сводя с него глаз.— Чувствуешь? Хань кивнул.— А ведь ты боишься только в половину, Лу. Я вождь по праву, а не только из-за своего рода. Всё ещё считаешь, что защитить не смогу?Хань сильнее сжал руки на животе. Дышать стало трудно, и давящая энергия Сэхуна отчего-то начала злить, а не пугать. Он схватился рукой за голову, ощутив, как та закружилась, и тяжело выдохнул.— Уйди отсюда, я с первого раза вцеплюсь тебе в шею, поверь. То, что пугает меня, заставляет защищать его... — Лу смял ткань халата на животе.Хун хмыкнул и сделал последний шаг. Хань, не заставив себя ждать, молнией кинулся к нему, предупреждающе тявкнув. До шеи он не достиг всего несколько сантиметров, понимая, что Сэхун поймал его прямо за челюсть, вторгаясь пальцами в рот. Лис фыркнул, кусая изо всех сил, но Сэ даже не морщился, надавив ему на подбородок и заставляя ослабить силу укуса. Как только Лу разжал челюсть, он перехватил его за шею и легко развернул к себе спиной, заваливая на кровать и прикусывая кожу, прямо, где метка. Второй рукой он добрался до живота, накрывая широкой ладонью.— Ты ведь мой лис, это ты тоже чувствуешь, и то, что ты защищаешь моё, понимаешь? Непокорный... — Хун закрыл глаза, внюхиваясь в до боли родной запах своего лиса. — Непокорный, — ответил ему успокаивающийся Хань, ласково фырча и накрывая его руку своей. После разговора и убедительных покусываний Хань успокоился и заснул, спустя какое-то время. Хун укрыл его, укладывая в ноги уже привычным жестом казан с углями. Поцеловал поочерёдно небольшие пяточки, пряча их под шкуру. Взгляд его упал на пустой деревянный стаканчик, который Сэхун лично расписывал яркими красками, и который Хань сцапал, пометив словами ?это теперь мой?. Волк добавил в напиток сонного корня, выпрошенного у Исина для хорошего сна, когда делал Ханю отвар. Лис теперь проснётся только утром. Сэ встал на колени перед кроватью, беря в руки тонкие запястья.— Прости меня, слышишь? Я никогда тебя не оставлю и буду терпеть любые выходки. Я заслуживаю этого. Прости, Хань. — Он целовал руки, осторожно сжимая тонкие пальцы. — Бедный мой лисёнок...Он бесшумно выскользнул из шатра, завязывая укрывающий вход полог крепкими узлами, как ещё учил делать его отец. Просто, и развязать сможет лишь тот, кто делал. Случай с кочевником всё ещё колол его сердце совестью, даже несмотря на то, что Лу принял извинения чужака. К навесам он пришёл уже глубокой ночью, не надеясь, что Кай станет его так долго ждать. И верно, гончего там нет. Слабо ощущался его запах, видимо, он всё-таки ждал его.Хун вздохнул, прохаживаясь мимо столов, трогая хлипкие стены, наскоро сооруженные именно для весёлых пиршеств, выражавших радость встреч, смотрел на остывшие кострища, припорошенные снегом, и думал о том, что ждёт впереди. Свадьба, рождение щенка, полгода относительно тёплых месяцев, когда в некоторый местах снег таял и становилось видно землю. Что его ждёт?Хун сел за стол, безошибочно находя именно то место, где сидел Кай, и опустил голову на руки, пряча лицо. Будущее убивало тоской и безысходностью, вешая на шею петлю, в которую превращался их замкнутый круг. Конечно, он был рад, что Хань понёс от него щенка, был привязан в какой-то степени к своему лису, но Кай...То, что происходило уже многие-многие, сжимало сердце, прожигая душу тоской. Это то, чему не суждено. То, что никогда не поймут и не одобрят. Это единственное, что Хун чувствовал по-настоящему, вопреки всему.Это началось давно, когда братья только начинали подрастать. Хун всегда тянулся больше к доброму Чонину, чем к задире Чану. Младший волчонок был очень тихим и застенчивым, пугливым и робким. Вечно прятался за длинные подолы лиса-родителя, не стремился мериться силами, не рвался охотиться. Он вёл себя, словно лисёнок, а не волчонок. Братья же, наоборот, соревновались в скорости и силе, ловили мелкую дичь в попытке вызвать похвалу отца, без передыху дрались, то и дело разнимаемые белым лисом.Первая охота Сэ на лесного зайца с пушистыми лапами и тёплым мехом закончилась тем, что пушистого зверька он принёс домой. Живым. На попытку умертвить ушастого, в первый раз в жизни ответил агрессией, обнажив клыки и смея вставить слово наперекор старшему брату.— Это моя добыча! Буду, что хочу, делать! — хмурился волчонок, передавая зайца в руки Белого лиса. — Я тебе его дарю, только... не убивай, ладно?О, лис обожал младшего, держа больше возле себя, чем остальных двоих волчат. Потакал капризам, уступая и выгораживал перед отцом-вождём, уверяя, что время Сэхуна ещё настанет. — Тебе двоих мало? Они лбы друг об друга поразбивали! Ты растишь соперников! Они не признают семью, а только силу! Сколько я просил осадить старшего сына? Он называет Чонина безродным, а Сэхуна — трусливым лисьим хвостом! — распалялся белый, ругая неумело оправдывающегося мужа.— Ну, он молод...— И туп! — фыркал гневно лис. — С сыном справиться не можешь! Чан, а ну иди сюда, я уши тебе повыкручиваю! Сейчас же отпусти малыша! — отвлёкся лис, наблюдая, как Ёль завалил визгнувшего Сэхуна на пол.— Малыш! Аха-ха-ха! — обидно рассмеялся Чан, придушивая Сэ. Тот не отбивался, тихо поскуливая и цепляясь за руку старшего.— Отстань... — хмурился и тут же преставал Хун, чувствуя, как начинал задыхаться.— Трусливый лисий хвост! Ну что, неужели, и сейчас не ответишь? Только вшивых зайцев и можешь защищать, а не свою честь! — Чан расходился, начиная душить сильнее.Сэхун под ним уже не на шутку испугался, пытаясь вырваться и забившись в сильных руках.— Хуни... — попытался было влезть лис, но был остановлен мужем. — Он его задушит! — запаниковал родитель, непонимающе смотря на вождя.— Не лезь, я сказал. Сэхун! Дай отпор, кончай валяться! — скомандовал отец.Но Сэ не хотел драться с братом. Он продолжал лишь вырываться, сипло прося перестать.— Хватит... — с придыханием выплюнул он, чувствуя брызнувшие из глаз слёзы.— Давай, малявка, покажи, на что способен! Немощный шакал! — напирал Чан, сдавливая его ногами.Сэ чувствовал, как задыхается, и как слабели руки; слышал, как рвался к нему папа-лис, но ещё немного и...Тяжесть Чанёля исчезла — он кубарем откатился в угол, сшибленный огненным волком. Чонин отшвырнул его к стене, рявкнув так, что Чан растерялся и испугался одновременно. После, он бросился к младшему, начиная вылизывать ему лицо, пока тот не обнял его за шею. Потом уже он обратился и обнял дрожащего Сэхуна в ответ.— Давай я тебе покажу, Чанёль? И на что способен, и кто из нас трус, и кто хвост. Знаешь, кто такие шакалы? Это те, кто кидается на своих, псина паршивая.— А ты, — отстранил Кай от себя Сехуна, — дай ему уже в морду, хватит его жалеть!Отец тогда восхищённо смотрел на Чонина, понимая окончательно, кто из троих настоящий вождь.И, разумеется, когда пришло время созревания, лис вокруг наследников крутилось пруд-пруди. Даже в этом Чонин и Чанёль соревновались. Частенько братья забавы ради выбирали одну лису и спорили, кто первый получит главное. Сэхун же, как обычно, держался в стороне. Он стеснялся лис, совершенно не пытался их портить, да и вообще наивно полагал, что незачем размениваться на других, лучше искать своё единственное счастье. Но кто бы мог подумать, что найдёт он не лису?Он найдёт Чонина, забавляющегося с таким же юным, как и он, бурым лисом. Они быстро и слишком грязно для шестнадцатилетнего Сэ сношались на скотном дворе в жёстком сене. Стояли относительно тёплые дни менее холодных месяцев вечной зимы, гон у волков набирал силу, а тут ещё и течки созревших уже лис. В стае, во всём посёлке, стояло лёгкое возбуждение народа и нервозность. Родители переживали за молодняк, которому гормоны били в нос и голову.Хун держался, как и прежде, в стороне, игнорируя подколы братьев и старательное сводничество от обоих родителей в разной очерёдности. Конечно, его волновали перемены в теле, витающие в воздухе запахи и симпатичный молодой лис, что трудился на кухонном дворе вождя, этот странный с милой ямочкой прохвост Исин, то и дело позволяющий зажать себя в укромном уголке. Но это всё не выходило за рамки лишь слегка нагловатых поцелуев в губы и робких касаний там, где нельзя. Исин боялся, стоило Сэхуну зайти хоть немного дальше. Чуть сильнее сжать, чуть больше позволить куснуть за шею, и тогда...— Пожалуйста, молодой вождь... — тихо просил его Исин, и Хун прекращал. Делать больно тому, кто явно не станет, если что, сопротивляться и перечить, он не мог. Брать силой, когда он так просил, нет, Сэ никогда не был волком. Таким, какого в нём хотели видеть. Он дружил с Исином, испытывал к нему симпатию и всегда считал очень близким для себя. Да, их история могла бы закончиться чувством. Если бы не Чонин и, возникший в последствии, Чунмён. Кроме как тайные зажимания с хорошеньким Исином, Хун не делал ничего, в отличие от своих братьев. Те явно шли на поводу инстинктов, не упуская ни одного случая.Понести в первую течку или иметь возможность в первый гон оплодотворить не было. Природа учила их прежде понимать свои инстинкты, понимать, как и зачем, уже после давая возможности, а для кого-то даже последствия. Когда всё случалось впервые, лисы и волки учились, а уже в третью течку или, у плодовитых, во вторую получали возможность понять, зачем. Щенок мог быть только у пары, перенёсшей несколько течек и гонов. И обычно, у истинных или природных, эти периоды совпадали. Они получали стопроцентный шанс на потомство. Но природные — не слишком частое явление. В большинстве своём пары верили чувствам, пытаясь зачать либо в течку одного, либо в гон у другого. Процесс текущего — идеальное время принять, гон же — идеальное время отдать. Самцы в гон пахли так, что лисам головы сносил, и если опять же, пара природная, неповторимый запах любимого запоминался навсегда, не перебиваемый ни одним другим. Лисы пахли в течку всегда сладко, но с разными оттенками.В тот момент, когда Сэхун увидел Чонина с бурым, у волка как раз был гон. Первый тревожный момент — запах брата свёл с ума, заставив стыдливо прятаться за тюки сена, зажимая рот и нос руками, чтобы не вдыхать, сжимая наливающийся кровью член между ног. Сэ тогда сильно испугался, сгорая от стыда, багровея пунцовыми щеками. Он намеренно причинял себе боль, крепче сжимая руку между ног, обхватывая через ткань штанов твёрдую плоть. Он кусал от боли губы и жмурился до выступивших слёз, пока ещё больше его не напугал голос Чонина в голове. Тот учуял его по обострившемуся возбуждением запаху.?Не надо, тебе ведь больно? — тихо попросил Кай, продолжая иметь лису в нескольких метрах от него, прямо за тюками. Тот поскуливал жалобными всхлипами, напрягая и так натянутые нервы Хуна.Сэ задрожал и испугался так сильно, испытывая желание сжаться в мелкую частичку, лишь бы не находиться больше здесь. Он вжался в тюки, чувствуя, как от стыда всё горело, включая многострадальные щёки. ?Не бойся, я чувствую, как тебе страшно. Я не буду ругать... Хуни, ты так пахнешь... я тебя чувствую?.Чонин громко простонал, изливаясь в лису, позволив ему после уйти, а сам направился за тюки, находя скрючившегося в уголке брата. Тот смотрел виновато и немного с опаской, прикрывая мокрое пятно на штанах.— Сэхун? — позвал Чонин, опускаясь на колени.Тот вздрогнул и забился меж тюками, часто задышав и спешно отодвигаясь.— Тихо ты, чего испугался? Меня, или того, что случилось из-за меня? — улыбнулся он одной стороной рта, опуская глаза на разросшееся пятно.Сэхун, не выдержав, громко расплакался, смотря прямо на Чонина и вздрагивая между громкими всхлипами. Стыдно было настолько, что в глазах темнело от гадкого чувства. Разрыдавшись, как маленький, он сжимал в кулаках охапки сена, а Чонин смотрел очень тепло, ловя руками за красное лицо и стирая пальцами слёзы.— Ну-ну, не надо, всё хорошо. Иди сюда.Он обнял брата, чувствуя, как тот обнял в ответ, и внюхался в запах волос, жалобно складывая брови домиком. Это было начало их личного конца. Ведь Сэхун пах так, как ни один лис. Ведь он тоже водил мокрым носом по его груди, вдыхая запах, ведь Чонин снова... твердел.— Тебе надо уйти, Хун-а, — нервно сообщил Чонин.Сэ заметил, что Кай возбудился, и сорвался с места, шмыгнув носом. Но Чонин словил за запястье, заваливая в сено. Он был гораздо сильнее младшего...— Не надо... — робко и совсем неуверенно попросил Сэхун, смотря в тёмные глаза огненного.— Разреши, я я хочу коснуться тебя. Только коснуться, ты ведь трогал себя сам? Ну вот, так же... —сбивчиво произнёс Чонин, продолжая нюхать, словно гонясь за потрясающим запахом.И Сэхун позволил. Позволил уверенной руке скользить по своей плоти, собирая мокрую вязкую смазку. Позволил пальцам касаться и тереть нежную чувствительную головку. Он кусал руку Кая, чтобы не стонать громко от того, что было до одури приятно. Позволил тереться о свои влажные ягодицы возбужденным членом, давал целовать шею. Беспорядочно хватал руками то за бёдра, то за двигающуюся руку. Шептал, срываясь:— Только не говори, пожалуйста, не говори никому.Чонин обещал, целуя покусанные губы, трепетно, не проникая языком, и дал младшему кончить, протяжно застонав и содрогнувшись всем телом. Сэхун после долго лежал с ним, крепко обнимая брата и стыдливо признаваясь:— Ты пахнешь, Чонин, так пахнешь...— Пришёл-таки? Я думал, забыл про меня.Сэхун услышал голос гончего и, вздрогнув, обернулся. Кай ждал его. Он никуда не ушёл.Воспоминания пробудили и без того сильную тоску в сердце вождя. Он умоляюще глянул на Кая в попытке получить ответ. Понять, как ему теперь жить и, возможно, получить свободу от того, что разрывало грудь и преследовало снами, где они ещё подрастающие волчата, прячущиеся по углам. Где в головах обоих ещё наивная мечта сбежать вместе и максимализм, кричащий ?бросить всё?. Получить свободу от этой убивающей любви. Сыновья самого великого волчьего клана. Сыновья сильнейшего из волков. Сыновья вождя...— Как, как так получилось? Я больше всего на свете не хотел быть вождём, почему, Чонин? Почему на твоём месте мы с Чанёлем? Все знают, наш отец был огненным, все знают, что огненный ты. Почему я во всём этом, почему в моём шатре беременный лис, почему я делаю то, что ненавижу?..Хун упал на лавку, роняя руки на стол и пряча в них лицо, тут же зарываясь пальцами в волосы. На щеках чувствовались бессильные слёзы, или это таяли снежинки, попадая на горячую кожу.— Ты обещал, что мы сбежим. Говорил... Твою мать! — Хун опрокинул стол, вскакивая и требовательно смотря на продолжающего молчать гончего.Огненный стоял и смотрел насмешливо. Маска надменности, что навечно прилипла к его лицу, скрывая истину. Скрывая сломленного волка.— Как я люблю тебя... — произнёс Чонин бессильно, отворачиваясь в сторону.Сэхун чётко увидел мгновения, как болезненно исказилось его лицо, и за секунды маска слетела. Чонин вымученно поднял голову к потолку навеса.— Выгони меня, живи достойно, стань хорошим сыном, тем, кого мечтал видеть отец...— В тебе, — закончил Сэхун, не давая ему договорить. — Чонин, в шестнадцать лет ты взял у меня всё. Ты полностью убил во мне любое другое чувство, кроме...— В шестнадцать лет я совершил ошибку. Я поддался и сделал то, что нельзя, — перебил в свою очередь гончий. Он нервно сложил руки на груди, напрягаясь и отчего-то злясь отчасти на самого себя. — Вместо того, чтобы прекратить, когда было ещё не поздно, я только и делал, что мечтал о твоей заднице. Только и делал, что при любой возможности брал тебя, для отвода глаз подкладывая под тебя лис, на которых плевать хотел. Я был идиотом, ломающим твою жизнь со своей вместе. Так скажи мне, Сэхун, почему ты позволял? Почему ни разу... — он замолк, пытаясь унять рвущиеся изнутри чувства и восстановить позорно дрогнувший голос. Руки бессильно сжались в кулаки, а выжигающая невозможностью все исправить боль душила, удавкой стискивая горло. Плечи под тяжестью груза вины, что заставлял трястись колени. И лишь глупая похоть щекотала низ живота. Постыдное, мерзкое желание не убивало ничего.— Ты должен был хоть раз меня остановить. Скольких мы сломали своей глупой любовью? Хань, который страдает из-за нас и носит твоего щенка, в чём-то виноват? Мама, моя мама. Бурая лиса, она знала этот позор, она умерла, утаскивая тяжёлый камень с собой, не получив освобождения. Бэкхён, он ведь тоже знает. И я уверен, ему больно и за стаю, и за тебя, и...— И за то, что его трахал наш брат, — съязвил Сэхун, фыркая и раздражаясь.Он злился, смотря в упор на Кая. Тяжело дышал, гневно раздувая ноздри, и точно так же сжимал кулаки.— Почему не остановил? Потому что всё чего я хотел, это не быть должным, не быть сыном, от которого ждут того, на что он не способен, быть не отпрыском вождя, а ребёнком вождя, которого просто любят за то, что он есть, а не расстраиваются, что белая так и не смогла родить огненного. Быть не вечным тем, кому говорят: ?А вот Кай, а вот Чанёль, а ты всё...?. Я хотел видеть одобрение не только в глазах так любимого мной лиса, я хотел, чтобы отец мог и меня просто погладить по голове. Просто, а не за то, что я взял лису, убил кого-то на охоте, победил в поединке. Отец только тебя обнимал просто так, только с тобой рвался охотиться, только тебя учил лично. Тебя и Чанёля. Отец любил бурую больше, чем белую. Ты знаешь это. Ты был любимым сыном, тем, кого ждали и хотели. А я — вечным ненужным младшеньким. — Сэхун сжал губы в плотную линию, жмурясь и отводя взгляд. — Всё, чего я хотел и чего хочу сейчас — это ты. И только, — произнёс он тихо, срываясь-таки на больной всхлип и разворачиваясь к Каю спиной. — Я люблю своего лиса, но лишь потому, что мы парные. Потому что он, в самом деле, мой. Половина моих чувств — это природа. Природа, которая попросту заставила. Это не мой выбор. Не любовь, которая родилась сама. Это чужое, с чем не поспоришь. Да, он красивее всех, он пахнет, как сама любовь. Он нежный и ласковый настолько, что у меня вырывается сердце. Но он — не ты и никогда не встанет даже рядом, — признался Сэхун сам себе, чувствуя, как ненамного, но стало легче. Кай набросился на него со спины, валяя на настланный холодный пол. Подмял под себя и начал сдирать с него одежду.— Обращайся, я не могу, я не могу больше терпеть. Ты нужен мне, и я готов умереть, только бы получить тебя, слышишь?Сэхун слышал. Под цокот собственных зубов он помогал Чонину раздеть себя и в ответ избавлялся от его одежды. Он чувствовал ровно то же самое.