Глава 5 (1/1)

Он старался двигаться настолько бесшумно, насколько позволяла вернувшаяся неуклюжесть скрюченных членов. Запахи конюшни?— свежего сена, конского пота и навоза?— неожиданно успокаивали, а просачивающиеся через узкие окошки под самыми потолочными балками лунные блики превращали тревожную нервозность в нечто зыбкое, неопределённое… Зачем он здесь? Почему ступает так осторожно, почти неслышно, почти крадучись? Он, король, владыка всего и всея?— в стенах замка и на многие мили вокруг. Какая сила потянула его из собственных апартаментов, от важных дел, от череды тщательно изучаемых документов, да чёрт возьми, в конце концов от неоконченной шахматной партии с лучшим соперником из возможных?— с самим собой?— сюда, где находиться ему нет никакой нужды? Ночью, без факела, без какого-либо сопровождения, принимая в помощь лишь свет неполной луны да россыпи редких звёзд, с трудом пробивающихся сквозь запятнанное тучами небо…Может быть, проведать Серри? Ну да. Проведать Серри. Пострадавшего от его же безрассудства коня?— единственное существо, которое мог, на самом деле мог позволить себе любить: свободно, без опасений быть преданным своей любовью или наказанным за неё. Конечно же, он здесь, у замковых конюшен, чтобы проведать Серри… Но тогда почему крадётся сейчас как вор, а не шествует с гордостью повелителя?Ричард обогнул тянущиеся чередой стойла, отмечая, как фырканье и лёгкая возня лошадей окончательно заглушают шорох его шагов, словно вступая в сговор с непонятными намерениями несовершенного, пронизанного болью, но не собирающегося сдаваться тела.Обиталище любимого скакуна находилось чуть дальше, почти в самом конце прохода, однако доковылять до него Ричарду так и не довелось: отсвет зажжённой свечи, лёгкие звуки плещущейся воды, к коим изредка добавлялось едва различимое болезненное шипение, привлекли его внимание прежде, чем он достиг предполагаемой цели своего паломничества, до того, как оторопело, неожиданно для себя осознал?— вот куда на самом деле несли его прихрамывающие ноги.Казалось, прошлой ночью обескураженный непривычными чувствами разум не обратил никакого внимания на объяснения нового конюха, что, за неимением свободного места в помещении для слуг, его временно поселили рядом с лошадьми, в отведённом для сменного дежурного закутке, заодно возложив на новичка все нехитрые заботы ночного бдения. Казалось… Ричард нахмурился. Слишком много всего в последние сутки происходит с ним помимо воли или задолго до осмысления.Но вспыхнувшая было досада тут же погасла, так и не успев разгореться гневным пламенем в монаршем сознании, вдруг увлечённом открывшейся перед строгим взором картиной.Обнажённый парень стоял спиной к нежданному венценосному гостю. Ричард мгновенно охватил взглядом и убогое короткое ложе, притулившееся у самой стены, меж двух загонов, с усмешкой отметив, что если бы не скромный рост светловолосого конюха, ночевать здесь постоянно было бы тому не слишком сладко, и сброшенную к ногам рубаху, и пристроенную прямо на покрытом рогожкой лежаке чашу, видимо, с каким-то травяным отваром, щекочущим ноздри приятным, но резковатым запахом, и небольшую тряпицу, которую Джон, периодически смачивая в составе, методично прижимал к тем рваным, оставленным кнутом росчеркам на плечах и спине, до которых мог дотянуться.Вид кроваво-воспалённых отметин собственного необузданного гнева на чужой плоти заставил Ричарда страдальчески поморщиться?— то ли от невольного сочувствия, то ли от очередного осознания непривычного участия к этому чудаковатому парню, то ли от ощущения удивительного тепла, исходящего от ладного, хоть и израненного по его монаршему повелению тела. Тепла невозможно солнечного, живого, притягательного и, как ни странно, успокаивающего… Уотсон, увлечённый процедурой, что была явно не из приятных, и настойчиво пытающийся сдерживать собственные мучительные стоны, не замечал чужого присутствия. Опираясь одной рукой на дощатую перегородку, он, по всей видимости, изо всех сил старался держаться на ногах, чтобы хоть как-то обработать отмеченную несправедливым наказанием спину до того, как организм окончательно сдастся и рухнет на предоставленное в распоряжение слуги не слишком уютное ложе.?Почему же ему никто не взялся помочь???— пронеслась в голове короля возмущённая мысль, тут же настигнутая не лишённым вины пониманием: ?Боятся. Такой же неистовой и несправедливой ярости, что обрушилась на эту вот бедовую голову. Кто-то из женщин, возможно, работающих на кухне, сердобольно рискнул заварить лечебных трав, чтобы украдкой передать сюда, на конюшню, но осмелиться на более откровенную поддержку не рискнул ни один из моих подданных. Ну ещё бы!? Смешанная с раздражением досада нарушила размеренный шелест ночных шорохов вырвавшимся сквозь сжатые губы невольным тихим вздохом.Ричард застыл, будто опасаясь быть разоблачённым, и тут же разозлился на себя за несвойственную ни высокому положению, ни самой его гордой натуре робость. Зачем королю подобная осторожность в собственных владениях, где он может поступать как угодно и когда угодно? Но пока озадаченный разум метался в поисках наиболее подходящего в сложившейся ситуации действия, своенравное тело совершило то, что подсказала ему истосковавшаяся от долгого, слишком долгого одиночества душа.Ричард шагнул вперёд.Уловив-таки позади себя постороннее присутствие, парень замер, но очевидная попытка резко обернуться была остановлена королевской дланью, опустившейся на плечо конюха поверх его руки и зажатой в ней ветошки. Осторожно высвободив тряпицу из послушно разжавшихся пальцев, Дикон, следуя очередному почти неосознанному порыву, на мгновение погрузил ткань в целебное варево и, слегка отжав, приложил лекарство к багровой полосе, до которой Джон никак не мог достать собственными силами…Ричард не знал, сколько минут провёл так, методично опуская ткань то в чашу с варевом, то на чужие, подрагивающие от боли плечи, лопатки, поясницу. Не знал, сколько времени подвергнутый жестокой экзекуции парень, сцепив зубы и повинуясь воле своего короля, стоял, не оборачиваясь, низко опустив голову, безропотно принимая неожиданную заботу и не издавая более ни единого звука. Не знал, зачем ему самому нужны эти размеренные движения, и почему гнев и бешенство, терзавшие его целый день, не усмирённые ни опытными руками лекаря, ни треволнениями более поздних событий, улеглись именно сейчас, в присутствии вздрагивающего от его прикосновений слуги с пшеничного цвета всклокоченной шевелюрой и синими, как самое синее небо, глазами.Приходилось лишь признать, что всё обстоит так, как есть, и поделать с этим Его Величество король Англии ничего не может. Пока.Он в последний раз промокнул подсыхающую сукровицу и отложил в сторону изрядно побуревший лоскут. Развернулся, собираясь уйти так же молча, как и появился, краем глаза отмечая, что Уотсон натягивает на себя сброшенную до того рубаху, всё ещё покорно не оборачиваясь, каким-то образом уловив невысказанную вслух волю государя.Но тихое и щемящее: ?Спасибо, мой король,??— заставило остановиться на самом выходе.Слова прозвучали так просто, так искренне, почти обыденно и настолько проникновенно, что грозный Йорк не выдержал:—?За что благодаришь, глупец? —?и добавил с издёвкой:?— За то, что как минимум две седьмицы не сможешь лежать на спине? На твоём месте, я бы подумал в следующий раз, прежде чем жертвовать собою ради такой награды!Однако тон светловолосого слуги нисколько не изменился.—?За помощь, государь,?— парень наконец медленно повернул голову и встретился тёплым взором с изумлённым взглядом Ричарда. Тот лишь досадливо крякнул и только выходя из ворот конюшни понял, что к своему Серри он так и не заглянул.Ночь сменилась унылым утром, затянувшим небо серыми низкими тучами, но вопреки царящей за стенами замка беспогодице Ричард впервые за много месяцев проснулся без гнетущего чувства потерянности и гложущей сердце обречённости. Нарушая давно устоявшуюся привычку подниматься с рассветом, молодой король на сей раз не торопился покинуть ложе, боясь потерять удивительное послевкусие, оставшееся от посетивших его ныне сновидений. Ричард закрыл глаза, прислушиваясь к себе и пытаясь вспомнить, что же ему снилось?— судя по ощущениям, что-то приятное, несколько будоражащее и смущающее, но точно хорошее?— однако ночные грёзы таяли, ускользали, и вместо них услужливая память преподнесла отчётливый образ чужой иссеченной спины, которую он бережно обтирал смоченной в лечебном отваре холстиной, ласковый синий взгляд без тени обиды, страха или злости, и слова благодарности, застрявшие в сердце, будто заноза, мучительным чувством вины, но в то же время согревающие каким-то необъяснимым теплом. Или это ему тоже приснилось?Поднеся руку к лицу, Ричард ощутил запах целебных трав, который до сих пор хранили его пальцы, подтверждая реальность ночного происшествия. Что же всё-таки это было?Припоминая, как хорошо и спокойно он чувствовал себя вчера рядом со светловолосым конюхом, Его Величество с удивлением отметил, что даже физическая боль, кажется, в тот момент отступила, ослабив хватку и перестав терзать своего венценосного пленника всё учащающимися жестокими приступами.Не доверяя собственным ощущениям, Ричард задумчиво нахмурился. Кто же ты такой, Джон Уотсон? Откуда в одном человеке, да ещё в простолюдине, может взяться столько доброты и благородства? Почему ты появился именно сейчас? Кем ты послан?Вдохновлённые робкими упованиями мысли вызвали усмешку, горькую и едкую: ?Уж не надеешься ли ты, пропащая душа, что небо озаботилось твоим спасением и направило к тебе своего посланника? Нет, Джон?— обычный человек, разве ты сам не убедился в этом, прикасаясь к его ранам и смывая его кровь? —?Засевшее в подреберье чувство вины вспыхнуло, будто огонь, оброненный в сухую траву, разгораясь и выжигая недавнее зыбкое умиротворение:?— Не стоит выдавать желаемое за действительное, ты проклят, ты принадлежишь аду, так будь последователен, иди до конца, до самого края бездны, а потом и в саму бездну, это твой выбор и его последствия, принимай их, неси ношу сам, как и подобает мужчине, королю, и не жди ни помощи, ни поддержки?— их не будет! Ты их не заслуживаешь!?Остатки подаренной сновидениями непривычной отрадности смело шквалом безжалостных самообличений. Выбравшись из постели, Его Величество потянулся к стоящему на столе кувшину с вином?— с некоторых пор неизменному компаньону его наполненных кошмарами и болью ночей. Но порция хмельного зелья не смогла заглушить ни голос жестокой совести, ни щемящую тоску в сердце. Он потерял всех, к кому испытывал хоть какую-то привязанность, он сам навлёк на них смерть, так или иначе?— они погибли из-за него. Эдмонд, отец, Анна, их маленький сын… Он заслужил своё одиночество.Вздох, стоном вырвавшийся сквозь стиснутые зубы, был не менее горек, чем недавняя усмешка. Джон Уотсон… Да, Ричард прекрасно знал, что ничем хорошим его сомнительные душевные порывы закончиться не могут, и всё же, вопреки всем доводам разума, его влекло к этому неказистому с виду малому, чистая, светлая, незапятнанная, казалось, никаким намеренным грехом душа которого притягивала молодого короля, даря хрупкую, призрачную надежду, как заблудившегося путника манит мелькнувший в чаще огонёк или бредущего по пустыне?— затерявшийся среди песков оазис, вполне возможно, на самом деле являющийся всего лишь миражом.Мираж, призрак, обманчивый фантом, просачивающийся сквозь стиснутые в кулак пальцы бесплотным дымом… Мечта, ранящая своей неисполнимостью…Что ему нужно от простого парня, пусть даже обладающего невероятной добротой и открытым сердцем? Сочувствие? Прощение? Понимание? Да что может понимать этот конюх?! Если бы он только знал?— бежал бы от Ричарда, как чёрт от ладана, точнее?— как ангел от адского пламени. Вот только взгляд этот синий… Он словно действительно всё видит и всё знает… И в нём не только сочувствие и прощение, но и забота, и искреннее желание помочь. Ричард покачал головой: каким же надо быть глупцом, чтобы отказаться от такого подарка судьбы? Тем более сейчас, когда адский покровитель, похоже, бросил его на растерзание не только ожесточившейся совести, но и телесным мукам, решив, видимо, что подобные мытарства лишь добавят покорности строптивому подопечному.Ну и дьявол с ним?— с Джимом Мориарти, решившим, будто английский король, наследник гордых Йорков, уже целиком и полностью находится в его сатанинской власти и будет готов на коленях ползать перед хитрым заносчивым инкубом, умоляя об избавлении от боли и душевных мук, платя за сие благодеяние любую затребованную цену! Посмотрим, что запоёт это исчадие ада, когда увидит, что у его жертвы появилось иное обезболивающее.Мысль об обезболивающем, возникнув, тут же переросла в неожиданную задумку. С громким стуком опустив осушенный кубок на отделанную мрамором столешницу, Его Величество подождал, пока на шум явится дежурящий за дверью опочивальни лакей.—?Одеваться,?— коротко приказал король, скользнув по вышколено вытянувшемуся слуге равнодушным взглядом. —?И позвать ко мне лекаря.Когда же пред ясные государевы очи предстал привычно испуганный лейб-медик, ожидающий кары за так и не найденный способ облегчить страдания королевской плоти, Ричард, прервав оправдательно-сбивчивый лепет придворного о каких-то укалываниях и прижиганиях, потребовал принести ему лучшее заживляющее средство, которое только мог составить опытный эскулап.—?Зачем лекарство, Ваше Величество? Вы ранены? —?всполошился доктор, но под мрачным взором посуровевшего монарха тотчас осёкся, не решаясь дальше проявлять рискованное любопытство, и поспешил исполнить высочайшее распоряжение со всем возможным усердием и предусмотрительной конфиденциальностью.К полудню затребованное снадобье было доставлено, и Ричард, откупорив сосуд и вдохнув резкий лавандовый запах, еле удержался от соблазна сразу же отнести целительный бальзам тому, для кого он и предназначался. Однако вошедшая в повадку короля осторожность подсказала, что делать высочайшую благосклонность к безродному конюху достоянием всеобщего внимания пока всё же не стоит, а посему Его Величество, припрятав полученное лекарство в поясной мешок, занялся обычными повседневными делами и заботами, в какой-то момент, впрочем, внезапно поймав себя на том, что вместо просматриваемых бумаг и выслушиваемых докладов думает о светловолосом слуге, с почти мальчишеской увлечённостью пытаясь предугадать реакцию парня на очередной акт монаршего милосердия. С удивлением и некоторой досадой гордый Йорк вынужден был признать: ради искренней благодарности, вспыхивающей в синих глазах Джона Уотсона, он, ещё вчера не считающий нужным усмирить неправедный гнев, ныне опрометчиво готов поставить под удар и свою репутацию бездушного тирана, и ту холодную неприступность, что призвана защищать его сердце от боли неизбежных разочарований, потерь и предательства... Это было уж слишком! Усилием воли придушив сомнительные фантазии, опасно граничащие с юношеской мечтательностью, и избавившись от ненужных зрителей резким взмахом руки, Ричард в который раз принялся ковыряться в собственных эмоциях, отстукивая жёсткими пальцами привычный успокаивающий ритм по чёрно-белым квадратам шахматной доски. Не хватало только, чтобы потребность переросла в привязанность. Нет. Нееет… Никакой особой симпатии, ничего личного. Джон Уотсон?— отдушина, и не более! Просто способ, лекарство, от которого в любой момент можно отказаться, костыль, который будет отброшен, как только в нём отпадёт необходимость. В конце концов, он сам жертвовал куда большим, чем малознакомый безродный слуга. И на конюшню Ричард отправится не ради этого простачка, точнее?— не только ради него. Вчера король так и не дошёл до своего любимца, так почему бы сегодня не проведать Серри, не побаловать его излюбленным лакомством?— подслащёнными сухариками? А заодно, так и быть, снисходительно даровать Джону Уотсону мазь, раз уж никто больше не осмеливается помочь бедолаге. Позаботиться о том, что даёт тебе облегчение?— разумно и предусмотрительно. И ничем не чревато.Усмирив внутреннюю разладицу, Его Величество вернулся к делам, решительно пресекая любые поползновения своевольных мыслей в сторону светловолосого конюха. Но когда на пасмурное небо неохотно вползла бледная, размытая луна, молодого короля вновь охватило назойливое, неприятное смятение, подвергающее сомнению его, казалось бы, хорошо взвешенный и продуманный план.Голос искушённого в жестоких играх и привыкшего подозревать всех и вся разума настойчиво предупреждал о вероятных последствиях продиктованных чувствами действий, о невидимой пока, но вполне возможной угрозе проявить недопустимую слабость, оступиться и пропасть, однако вместе с ним в идущей кругом голове английского монарха звучал и другой зов?— тихий, вкрадчивый, но не менее настойчивый, уговаривающий, убеждающий довериться и открыться, расслабиться хотя бы на миг, позволить заледеневшему сердцу в полной мере принять подношение бескорыстного тепла и, наконец, оттаять.Так и не выбрав, к какому из советчиков прислушаться, негодуя на собственную нерешительность и всем естеством желая, наконец, хоть какой-то определённости, Его Величество, дождавшись ночи, побрёл-таки на конюшню, твёрдо вознамерившись воплотить задуманное, невзирая на все колебания.Место уже входящих в привычку ночных паломничеств встретило короля предостерегающим душным сумраком, в котором тусклые свечные фонари, развешанные вдоль прохода чьей-то заботливой рукой, казались зловещими и насмешливыми зрачками подглядывающих за ним демонов. Да Ричард и сам готов был жестоко расхохотаться над собственным малодушием, делающим и без того неуверенные шаги монарха ещё более робкими. Перед кем ему робеть? Взяв себя в руки и приосанившись, Его Величество уверенно прошествовал к стойлу длинногривого любимца, с трудом сдерживаясь, чтобы не оглянуться в поисках злополучного конюха. Впрочем, в этот раз Джон, видимо, был настороже, а потому, стоило входным дверям скрипнуть, закрываясь, как он тут же показался из своего закутка, на ходу приглаживая торчащие во все стороны соломенные пряди и приветствуя государя лёгким поклоном.—?Добрый вечер, Ваше Величество!Задержавшись взглядом на почтительно склонённой голове, король лишь хмыкнул и толкнул дверцу, из-за которой уже доносилось добродушное пофыркивание обрадованного приходом хозяина Серри. Сдержанный, как и его господин, статный жеребец никак больше не проявил свою радость, терпеливо дожидаясь, пока Ричард выудит припасённое угощение, и беря лакомство с ладони монарха с неспешным достоинством прирождённого аристократа. Быстро скормив коню сухарики, Его Величество ещё немного потоптался возле четвероногого фаворита, трепля шею и морду небрежной рукой, а затем, посчитав, что все приличия, кажется, соблюдены, и собравшись с духом, выглянул из стойла, рассчитывая увидеть перед собой ещё одного виновника своего ночного променада.Но в слабоосвещённом проходе конюшни Джона Уотсона не оказалось.Недовольно насупившись на такое небрежение, Ричард на мгновение забыл об истинной цели своего прихода и, закипая раздражением, проковылял к знакомому закутку, намереваясь поставить зарвавшегося наглеца на место, но ясный взгляд, плеснувшийся навстречу молодому монарху тёплой волной, тотчас укротил готовый вырваться из-под контроля гнев. Поднявшись с узкого ложа и будто прочитав мысли самодержавного визитёра, Джон Уотсон пояснил:—?Не хотел мешать, государь. Я могу Вам чем-то помочь?Странно, но в таком простом обращении со своей высокопоставленной персоной Ричард не увидел ни фамильярности, ни неуважения, наоборот?— это казалось более, чем естественным. Только вот придумать такой же простой и естественный ответ у обычно блистающего острым умом Величества никак не получалось, а потому, нахмурясь ещё больше, он лишь ткнул пальцем в прикрывающую иссеченные плечи конюха рубаху и произнёс, ворчливо и коротко:—?Снимай.Лёгкая оторопь, скользнувшая в удивлённо распахнувшихся глазах парня, пролилась на уязвлённое самолюбие короля каплей живительного нектара, и, доставая из поясного мешка целительный бальзам, он добавил уже более уверенно:—?Всё равно ведь сам не дотянешься.Не дожидаясь дальнейших разъяснений, понятливый конюх стянул с себя одежду, сдержанно покряхтывая, когда грубая ткань цеплялась за подсохшие струпья, и повернулся к Его Величеству спиной. Ричард же, откупорив сосуд, макнул пальцы в густую маслянистую жидкость и, отбросив последние сомнения, принялся щедро и осторожно смазывать змеящиеся по светлой коже рубцы. Повисшее между мужчинами неловкое молчание слишком не вязалось с сокровенной интимностью происходящего, и вскоре было нарушено монаршим вопросом, вполне подходящим для обычной приятельской беседы:—?Ты говорил, что раньше жил не в Англии… Должно быть, люди в твоём краю сильно бедствуют, раз ты решился искать счастья так далеко от дома?—?Не сказал бы, государь,?— голос светловолосого слуги звучал глуховато, но без всякого стеснения или замешательства.—?Тогда почему ты покинул родные места, свою семью? У тебя ведь была семья? Большая? —?Ричард сам поразился и своему неподдельному любопытству, и дружелюбному тону, которым это было произнесено.—?Да, господин, родственников у меня предостаточно,?— кивнул Джон, всё так же не оборачиваясь. —?Но я пришёл в Лондон не в поисках лучшей доли. Мне хотелось служить достойнейшему из королей.—?Достойнейшему? —?осведомился молодой правитель, вскинув брови с жёсткой насмешливостью. —?Разве ты не слышал, как меня величают подданные? Злобным горбуном, дьявольским отродьем?— не лучшая рекомендация для самодержца, не находишь?Его собеседник неуловимо пожал плечами:—?Я привык судить о человеке не по тому, что о нём говорят злые языки, а по его делам…—?О, дела мои действительно весьма красноречивы,?— язвительно заметил Ричард и в подтверждение своих слов провёл пальцем вдоль одного из едва подживших шрамов на украшенной россыпью редких веснушек спине конюха.—?Вы сделали это не со зла, государь,?— мягко прошелестело в ответ.—?Вот как? А с чего же тогда? —?упрямо дёрнул уголками губ не желающий оправдывать себя самодержец.—?Часто, когда кому-то долгое время бывает очень больно, он и другим старается причинить боль. Такого человека нельзя осуждать, ему нужно помочь справиться со своей бедой и пороками. А ещё… —?Джон помолчал, словно собираясь с духом, и тихо продолжил:?— Вы не хотели показаться слабым, мой король.Монаршая рука с очередной порцией лечебной мази замерла в воздухе, а на высокий лоб легла сердитая складка. Никому ранее Ричард никогда бы не простил подобного высказывания, ставящего под сомнение его силу и храбрость, но сейчас почему-то ограничился лишь недовольным фырканьем:—?Хочешь дать мне урок нравственности, лапотник?—?Ну, кто-то же должен,?— ничуть не оробев парировал отважный конюх.Послышавшееся за его спиной гневное сопение неожиданно вылилось в отрывистый смешок:—?А ты не такой уж и смиренник, Джон Уотсон.—?Смиренник? —?повернувшееся вполоборота лицо слуги озарилось лукавой улыбкой:?— В своей семье я слыл строптивцем, государь.Его Величество состроил понимающую мину, однако, посерьёзнев, тут же поинтересовался:—?Твои родичи относились к тебе плохо?—?Нет, в моей семье уважают и ценят каждого,?— с почти осязаемой теплотой отозвался конюх. —?Таков завет нашего отца.—?Твой отец, должно быть, весьма строг и взыскателен, раз дети так чтут его заветы,?— не замедлил предположить худшее наследник славных Йорков.—?Он строг, но справедлив, мой король,?— невозмутимо возразил Джон. —?И любит нас всех, хотя не всегда это показывает.Губы Его Величества вновь дёрнулись?— на этот раз в едкой усмешке:—?Уж не проповедник ли твой старик? То-то я гляжу, что ты не похож на простого крестьянина.—?Да, господин, что-то вроде того… —?Казалось, впервые за весь разговор Джон Уотсон несколько смутился, но увлечённый собственными мыслями король не обратил на это никакого внимания.—?Чтение проповедей?— занятие глупое и бесполезное,?— категорично заявил он и, закончив с последним шрамом, огляделся в поисках, обо что вытереть испачканные бальзамом пальцы. —?Ты же сам утверждаешь, что дела человека важнее любых слов.—?Иногда и словом можно сделать очень многое,?— повернулся к Его Величеству Джон, протягивая невесть откуда взявшуюся чистую тряпицу. —?А если слова помогают человеку измениться к лучшему…—?Измениться к лучшему?! —?скомканная ветошка с остатками снадобья отлетела в угол, а льдистые глаза Ричарда нехорошо сузились. —?Полагаешь, люди хотят меняться к лучшему?Светловолосый слуга, прикрывший, наконец, свою наготу застиранной тканью поношенной рубахи, вытянулся перед суровым государем во весь свой невысокий рост и взглянул в пророчащие гневную вспышку очи твёрдо и решительно.—?Я верю в это, государь,?— негромкий голос переполняла непоколебимая убеждённость:?— Разве не таков смысл нашей жизни?—?Чушь! —?лицо Его Величества побледнело от сдерживаемой ярости. —?В этой жизни каждый думает лишь о себе! Кто отказывается от собственной выгоды ради призрачной возможности ?измениться к лучшему?? Что вообще значит?— стать лучше?—?Это значит?— отказаться от греха в пользу сострадания и любви, мой король, всё просто… —?начал было Джон, однако Ричарда, видимо, подобное объяснение не удовлетворило.—?Просто? —?прервал он конюха, так и не дав тому закончить фразу. —?А если грехов столько, что для любви в душе уже нет места?Джон вздохнул?— глубоко и, как показалось возмущённому Йорку, сочувствующе.—?Для любви есть место в любой душе, как всегда есть место для покаяния и прощения, мой король.Затопившее было монарший разум негодование вдруг отступило, сменившись какой-то обречённой усталостью.—?Ты добр, Джон Уотсон, но излишне наивен. Для некоторых и покаяние, и прощение, и любовь?— слишком поздно… —?произнёс Ричард с нескрываемой горечью и, сунув флакон с лекарством растерянно умолкнувшему собеседнику, стремительно покинул конюшню, не проронив больше ни слова.Возвратившийся в личные покои, после смерти королевы Анны всё более уподобляющиеся мрачной берлоге, Ричард был разочарован. И не просто разочарован?— молодой король чувствовал себя обманутым и преданным. Джон Уотсон, в котором он увидел если не путеводную звезду, то, по крайней мере, приветный костёр, способный приютить и обогреть истомлённого тяжкими скитаниями путника, похоже, оказался всего лишь наивным простачком с промытыми отцовскими нравоучениями мозгами.Подумав о неизвестном проповеднике, Его Величество раздражённо поморщился: а любопытно было бы взглянуть на Джонового батюшку. Монаршее воображение тут же живо нарисовало портрет толстого, обрюзгшего старикана с брезгливой физиономией лицемерного святоши, а в ушах отчётливо зазвучал слащаво-пренебрежительный голос, с ханжеской заботливостью читающий скучные нотации о смирении и покорности. А может быть, как раз наслушавшись всяких фарисейских нравоучений и возомнив себя неким мессией, его доброхот-сынок и отправился на службу при дворе, дабы, вразумив, наставить на путь истинный проклятого короля-злодея?И ради подобных прописных лубочных истин Ричард терзался все последние дни? Неужели Джон действительно верит в эту ерунду? Ведь парень явно неглуп, несмотря на очевидную простаковатость. Задумчивое выражение, проступившее на лице молодого монарха, перетекло в обозлённо-досадливую гримасу: вспоминая слова, интонации, взгляд светловолосого слуги, Ричард не мог не признать?— верит. Более того?— убеждён и непоколебим в своей убеждённости.Осознание сего факта почему-то не давало покоя и даже приводило в бешенство. Как можно быть таким идиотом?! Его Величество сердито мотнул головой, до конца не будучи уверенным, кому именно адресован гневный упрёк: простачку-конюху или самому монарху, так глупо прельстившемуся обманчивым сиянием добросердечного синего взора. Хорошо ещё, что, увлёкшись и поддавшись безрассудным душевным порывам, он не натворил непоправимых ошибок. Но теперь всё кончено, наваждение спало, и Джон Уотсон больше не будет торчать навязчивой занозой в мыслях и чувствах гордого Йорка. Да и как вообще искушённый в человеческой природе тиран позволил случиться подобному? Или это очередной выверт жестокой совести, которая с методичностью ревностного инквизитора изобретает всё новые и новые пытки для его погубленной души?Ричард до боли прикусил дрогнувшую губу: разве трудно обмануть того, кто жаждет обмануться? Главное, что прозрение пришло вовремя, и он смог остановиться, не загнав себя в западню. Одиночество всегда хранило его?— пусть так будет и впредь, а синеглазому Джону самое место на конюшне, подле лошадей, раз уж у него так замечательно получается их обхаживать.Однако осуществить решительное намерение вырвать светловолосого конюха из собственных помыслов оказалось довольно затруднительным. Чем бы ни занимался Его Величество, куда бы ни шёл, на чём бы ни пытался сосредоточить своё внимание?— в голове назойливой мухой звенели сказанные Джоном Уотсоном слова, вновь и вновь подбивая Ричарда на молчаливый горячий спор с занимающим всё его воображение призрачным собеседником. Застыв неподвижной статуей, пугающей придворных окаменевшим, немигающим взглядом, Дикон про себя остервенело доказывал белобрысому фантому собственную правоту, приводя в качестве доводов и свою, никак не праведную жизнь, и поступки многих других людей, также не говорящие в пользу проповедуемых Уотсоном принципов.Но воображаемого оппонента не смущали ни яростный напор английского государя, ни несомненная истинность приводимых им примеров. Упрямый призрак безмолвствовал, взирая на венценосного спорщика с нескрываемым состраданием, а его едва уловимая мягкая улыбка действовала на разъярённого монарха неожиданно успокаивающе и обезоруживающе, ввергая Ричарда в ещё большие противоречия и растерянность.Жгучее стремление отстоять личную правду вместе с неукрощённым, несмотря на все приложенные для этого усилия, желанием увидеться со своенравным конюхом достигли предела как раз в тот момент, когда вконец измученный самодержец готовился принять целебную ванну, и Его Величество, приведя в парализующий ужас покорную прислугу, внезапно ринулся на конюшню, не дожидаясь ночи и легкомысленно пренебрегая собственным совершенно расхристанным видом. Он ворвался в пропахшее лошадьми и свежим сеном помещение, не замечая снующих вокруг челядников, и встал перед слегка оторопевшим парнем, бледный от возбуждения и едва усмиряемого гнева.—?Значит, ты утверждаешь, что смысл человеческой жизни заключён в том, чтобы становиться лучше,?— прищуренные глаза монарха сыпанули ледяными искрами. —?Зачем?Проводив рассеянным взглядом торопливо ретирующихся с поля непредвиденной бури сотоварищей, Джон секундно помедлил с ответом, а затем произнёс, рассудительно и убеждённо:—?Затем, что это единственный способ сделать лучше весь наш мир, мой король. Каждый человек?— его неотъемлемая часть, а, как известно, меняя части, можно изменить и целое. Иное, к сожалению, людям обычно не под силу. —?Конюх вздохнул с видимым сожалением:?— Даже таким сильным и могущественным, как Вы, государь. Всякое, самое благое начинание не достигнет своей цели, если не будет подкреплено любовью и состраданием.—?О чём ты говоришь, глупец? —?кривя рот в ядовитой усмешке презрительно прошипел гордый Йорк. —?Люди копошатся в этой клоаке, подобно червям, множа свои грехи и пороки бесконечно. И каждый день к небу возносятся тысячи безответных просьб и молитв о спасении и милосердии. Похоже, наш мир самим его Создателем отдан на растерзание злу и тьме. Почему? Таков был Его замысел? Ему не хватает могущества справляться со своим творением? Или, может быть, Богу на нас попросту наплевать? А если это наказание за пару недозрелых плодов из Эдемского Сада?— то не чересчур ли оно жестокое? —?Покончив с обвинениями, Ричард мрачно подытожил:?— Когда сам всесильный Творец не может или не желает улучшить сию юдоль горя и бед, то что остаётся нам, смертным тварям? Не стоит и пытаться.—?И всё же Вы пытаетесь, мой король,?— светлый взор конюха обласкал искажённое жёлчной гримасой лицо монарха. —?Несмотря ни на что.Проникновенная двусмысленность произнесённой Джоном фразы заставила сердце Дикона пропустить удар. Он взглянул на собеседника с вопрошающим подозрением, пытаясь оценить глубину проницательности этого странного парня, не известно, по чьей воле появившегося в жизни находящегося на краю бездны заложника преисподней. Но написанные на простодушной физиономии Уотсона доброта и участие, казалось, не хранили под собой никаких скрытых прозрений, и Его Величество, упрямо дёрнув подбородком, продолжил язвительную пикировку:—?И какую награду получил я за свои попытки? Что-то не слышно, чтобы облагодетельствованный народ пел мне осанну. Если, разумеется, не брать во внимание льстивые дифирамбы моих вероломных приближённых.—?А какой награды Вы желали бы, государь? —?в тёплой синеве зажглось неподдельное любопытство. Не найдясь, что ответить, Ричард досадливо хмыкнул, а Джон предположил, вновь обескураживая короля своей прозорливостью:?— Возможно, Вы совершаете благодеяния не ради славословия и вознаграждений, а потому, что испытываете удовлетворение, защищая подданных, помогая обездоленным и устанавливая справедливость?—?Не пытайся судить о том, что выше твоего разумения, Джон Уотсон,?— прячась от смущения за привычным высокомерием, жёстко предостерёг король. —?Это довольно опасное занятие, особенно для простолюдина.Конюх послушно умолк, но его взор оставался по-прежнему заинтересованно-вопрошающим, и Ричард не смог оставить сию мужественную настойчивость безответной, не отступая, однако, и от собственных, годами взлелеиваемых убеждений.—?То, о чём ты говоришь, слишком эфемерно,?— произнёс он с пренебрежением, призванным скрыть всё возрастающее волнение. —?Власть и богатство, право вершить судьбы человеческие?— куда более осязаемая и соответствующая плата за труды и потраченные усилия, не находишь?—?Они делают Вас счастливым?— власть и богатство? —?широко распахнутые глаза странного слуги вновь потеплели сожалеющим участием. —?Дарят покой и радость? Примиряют с собой?Череда бесконечных ночных кошмаров, переплетаясь с горечью реальных разочарований и утрат, закружилась вокруг молодого монарха невольным и нежелаемым ответом, бередя и без того не заживающие раны, и Ричарду стоило немалых усилий не выдать своих страхов и причиняемой ими боли.—?Вы совершенно правы, государь,?— меж тем продолжал Уотсон, и свора кровожадных призраков, наседающих на короля, отступила, будто разгоняемая безмятежным звучанием его уверенного голоса. —?Я действительно ничего не смыслю ни во власти, ни в праве вершить судьбы народов, да и богатство меня не прельщает… Но в чём я твёрдо уверен, так это в том, что подарить человеку истинное счастье может только любовь.—?Ты вновь говоришь о любви, как о некой панацее, способной исцелить от всех бед,?— с ожесточённым упрямством покачал головой Дикон. —?Однако не нужно лукавить: тебе, как и любому другому, должно быть известно немало примеров, когда любовь становилась причиной ужаснейших ошибок и опаснейших безумств. Ради этого обманчивого чувства люди во все времена готовы были совершать отвратительные преступления и ввергать мир в кровавые войны, разве нет?—?Это не любовь! —?пылко возразил Джон, в порыве праведного возмущения подаваясь навстречу поражённому такой горячностью обычно невозмутимого слуги монарху. —?Лишь гордыня, похоть, алчность, прикрывающиеся её светлым именем и образом! —?Встретив удивлённый взгляд Ричарда, парень осёкся, словно опомнившись, и, облизав губы, продолжил уже сдержаннее:?— Тот, кто открыл своё сердце для истинной любви, не приемлет жестокости, государь. Да, Бог редко вмешивается в дела человеческие, но не потому, что не жалеет свои творения или ему безразлична наша судьба. Просто Отец Небесный ждёт от нас не рабской покорности, не бездумного служения, а осознанного выбора идти дорогой любви. И не столько любви к Нему самому, сколько друг к другу?— вот чего Он желает, вот что Ему действительно дорого. Только какой может быть выбор, если выбирать не из чего? Сострадание и любовь?— лучшее, что может быть на этом свете, но чтобы оценить их в полной мере, нужно владеть возможностью лишиться этого?— лишь тогда радость обладания будет абсолютной. - Уотсон на секунду устремил взгляд в пространство, но тут же, чуть улыбнувшись, вернул синеву своих глаз настороженно замершему перед ним Ричарду: - Когда-то в Эдемском Саду человеческие прародители сделали свой выбор, однако теперь каждый из нас имеет право сделать свой, не неся на себе бремя греха предков. Только так мы можем получить истинную свободу и право творить, уподобляясь Создателю. И Бог на стороне всякого, кто идёт по этому нелёгкому пути, где сострадание важнее справедливости, а любовь превыше всякого человеческого закона. Любые законы несовершенны в отличии от истинной любви! — Джон вздохнул и, точно исчерпав все убеждающие доводы, сокрушённо покачал головой: — Такие вещи невозможно понять разумом, мой король. Их необходимо почувствовать, пропустить через сердце?— и тогда не надо будет ничего ни доказывать, ни объяснять. Господь создал мир из любви и для любви, но чтобы понять это, нам тоже нужно сперва любить научиться.Слова синеглазого конюха звучали искренне и проникновенно, но именно эта неподдельная задушевность и послужила той последней каплей, что переполнила чашу бушующих в груди Дикона противоречивых эмоций.—?Для любви?! —?полный отчаянной ярости крик короля был похож на звериный рык. —?А это тоже создано для любви?!Монаршая рука с остервенением рванула ворот рубахи, и тонкая выбеленная ткань расползлась, жалобно затрещав и обнажив перед Джоном уродливо изогнутый торс несчастного самодержца, переплетённый иссушенными болезнью мышцами.—?Это тоже создано для любви? —?вызывающе повторил Ричард, с каким-то извращённым удовольствием предвкушая страх и отвращение, должные, по его мнению, непременно проявится на добродушном лице конюха при виде столь отталкивающего зрелища.Но реакция Уотсона оказалась совершенно противоположной ожидаемому. Вместо того, чтобы отпрянуть или замереть в ужасе, парень несколько мгновений невозмутимо рассматривал искорёженное недугом тело Дикона, а затем вновь взглянул королю прямо в глаза, и в его открытом взоре Ричард не заметил ни омерзения, ни даже вполне объяснимой и предсказуемой жалости.Ясные, как самое безоблачное небо, очи светловолосого конюха излучали нечто такое, чему Его Величество не осмеливался подобрать ни названия, ни объяснения. Приблизившись к растерявшемуся монарху почти вплотную, Джон промолвил по-особенному тепло и даже нежно:—?Да, мой король. Вы созданы для любви. Мне ли не знать?Это было почти признание, и оно оглушило Ричарда своей подкупающей бесхитростной откровенностью, в один миг окончательно перевернув весь его чудовищный, но знакомый и понятный мир. Прошлое, до этого сковывающее несчастного венценосного пленника несокрушимой цепью, изогнулось и забилось в конвульсиях, словно отрубленный змеиный хвост, ослабляя крепко затянутую петлю прежних ошибок и преступлений. Невозможное, недостижимое оказалось на расстоянии вытянутой руки.Так искренне предложенное. Так легко взять.Подарок, которого он точно не заслужил.Королевская длань, робко потянувшаяся к вожделенной мечте, так и не достигла цели, замерев в паре дюймов от лица Джона. Болезненная гримаса, отражая невероятную внутреннюю борьбу, свела благородные черты злосчастного Йорка судорогой непреодолимого отчаяния. Ричард встряхнул головой, словно прогоняя опьяняющий разум дурман, и, резко отшатнувшись, покинул конюшню, не сказав ни слова, не оглядываясь и не чувствуя согбенной спиной провожающего его твёрдого спокойного взгляда, хранящего в своей синей глубине искру доброго, ласкового сочувствия и непоколебимую веру.