ГЛАВА 7 (1/1)

Годы 374-375 Истинного Исчисления* * *Перевязано повеленьем, оковано. Гранит отполированный гробу подобен, однако он – трон, что не выбран, а предрешён. Капают в сознание неразбитые голоса, цепями в словах звенят. Звенья – наказ, указ, приказ. Поученьем щетинится изредка слог. Шёпот. Шелест. Шорох. Топот. Лязг. Скрип пера. Посохов стук. Выдох глубокий. Испуганный вдох. Бесчеловечный восторг.Они кругом и вокруг – мастера-испытатели, учителя-надзиратели, – слуги Кайрос."Освоишь? Или казни будешь предана?"Промозглое утро туманом ложится на плечи её. В отсветах солнца, прорезающих сумрак дерев, роса блестит, точно жемчуг, но взор направлен в никуда – в простор лесной, забвенью преданный, – и ловит навострённый слух отрывистые сплетни воронья, что слышатся старинной ритуальной песней. Чуть-чуть – и будто станут в звуках различимы и понятны их слова, но тотчас – карканье.Далёко здесь от дрёмы, но вовсе далеко – от бытия.Разума изъян – первая черта, что манит несказанно. Целое без цельности – во вред, во благо ли?.. Гость очередной – новый подопытный, свежая кровь. Всё одно, всё – скверна, хаос, хворь."Далила, прекратите! Вы же способны не отвлекаться! Посмотрите в него, немедленно!.. Изумительно! Убрать это. Привести следующего!"Экзарх Далила бесцельно блуждает по древнему саду, границ его не находя и вдруг оказываясь в уже знакомых местах, – час за часом. Облачённая в белоснежное платье, аквамарином искрящиеся ожерелье, браслеты и диадему, во цвете осени увядающей чудится призраком позабытым, что хладом объят. На минуту теряясь среди поросших вьюном колонн, он проявляется вновь в тусклом золоте и багрянце ярким пятном, силуэтом плавным. В складках ткани мягкие тени то сливаются воедино, то разнятся…Не спеша, тьмой удушливой тяжелеет воздух. Удлиняясь, чернеют мягкие тени, от земли отрываются. В стати мужской, ими обретённой – складный образ Бледена Марка, на месяцы Далилой потерянного.– Тени слетаются не только на твой одинокий голос, но и на твоё долгое молчание, девочка.– Отрадно слышать, что они помнят про меня. Но помнишь ли ты? И что помнишь?– Каких твоих подвигов мне не забыть, ты хочешь сказать?Поворот её головы – едва-едва, в мимолётном касании взглядом непроницаема отстранённости пелена, но……растекался густо полуночный мрак – ни звёзд, ни лун, ни огня. Шарканье слабеющих ног – из угла в угол. Её память теперь безупречно чиста, полна и открыта, но глаза пусты и бессмыслицей дрожат. Слеп рассудок и глух, да мёртв ли?.. Не кривится в насмешке рот. Не дымит трубка боле. Ни наблюдений, ни наставлений, ни разговоров.Слыша ритм жизни болезненно-взволнованный, сожалеющий, Марк улыбается Далиле в ответ – и ту улыбку заслоняет тень.– Неважно, кто из нас виноват или мы разделяем эту вину на троих, – снисходит умалить напряжение Архонт. – Важно то, что ты – всё ещё неловкий детёныш, который пытается овладеть своей силой, и только это спасло тебя от того, что в тот раз я не вырвал твоё сердце из груди.– Так велела тебе Владыка? – безучастен тон и смутен интерес.Наблюдая, как ненароком тянется к ожерелью её рука, массивному и тугому, Бледен Марк позволяет себе смех короткий. Он знает: сие прямое, свободное одеяние и витиеватые украшения точно клетка из шёлка, бериллов и серебра, что металла прочнее. Изысканная, дорогая красота, но для этой девочки неудобна и чужда…Однако – такова прихоть Кайрос.– Высоко берёшь, – от следов Архонта на дорожке, камнем серым мощённой и мхом поросшей, остаётся ночная мгла, медленно исчезающая. – Себе льстишь или мне?– Разве тебе может польстить то, в чьих руках находится твой поводок?Не смотрит она, не оборачивается. От сказанного – не отказывается. И можно подумать: сознания промах досадный или характера искра, соскочившая с языка, но взгляд, наконец, целенаправленно выделяет Архонта. Нет страха, что был в ученице Суда. Теперь лишь уверенность в собственном праве, закреплённая личной силой и знанием тайным.– Я дорожу своим местом, если ты об этом, – его очи, будто смолой залитые, кажутся глазницами ожившего покойника, одержимого голодом, толику злобными. – А так ли ты дорожишь своим?– Для начала я хотела бы узнать, где оно, – в иронично-вежливом настроении приподнимается бровь: – Кроме того, разумеется, что в ногах у Владыки.– Всё гораздо проще, – слабо тлеет золотом радужка. – Твоё место – между моим клинком и желанием Кайрос. Пора бы тебе подумать об этом как следует.Она кивает, вновь отвлечённая: разбитый постамент – прямо на пути. Стёрта надпись, в песок раскрошено изваяние. Лишь один осколок посредине, у сожжённого пергамента… Девичьи пальцы находку аккуратно берут, поглаживая – история внутри, но камни не говорят. Так близко, да не найти ключа.Ищет упрямо, вглядывается. Осколка оборотная сторона – фрагмент маски. Почти как…"Что ж, с возвращением домой… экзарх".В несдержанной спешке положен назад. Липкий страх, в груди растекаясь, к горлу подступает. Смертельно пусто, промозгло делается в этом месте заброшенном, где жизнь – будто беспробудное сновидение того, кто в реальности потерян. Всё чаще она чудится снохождением, но знает разум: это не так.– Тени шепчут о том, как их шаги приближаются, – слышна усмешка Бледена Марка, растворяющегося в тенях; прозорлив его хищный, вспыхнувший ярче, взгляд. – Ты знаешь, что делать.Напоследок взором постамент окинув, Далила стремительно блекнет. На месте её – пустота и угасающее эхо звона хрусталя.* * *Заскорузлая краска осыпается блеклой бирюзой, – что хлопья пепла. В обесцвеченных багетах, от крохотных до малых, размытые серые холсты. Пергаменты и свитки на стеллажах разложены небрежно. Не тронуты: слоем ровным пыль. И ложе позабыто не застеленное.– Как тихо. Вижу, ты научила их бояться тебя, – безответно замечание. – Вернее, самих себя. Нелюдимо здесь, отрешённо. Ни внимания, ни тепла, и дыхание огня, что из камина слабо тянется запахом древесного дымка, – будто жизни отголосок, но сотворённый из стекла. В нём, ретивом пламени, отражение того, кто переступил порог. В нём – без образа, беззвучно – путь к естеству. Украдкой, издалека – в эфире блуждающее нечто, словно сквозняк, и кажется, будто звенит оно ненавязчиво на языке и в ушах; на коже – прохладой мягкой, изредка покалывая в затылке, в висках.Незваные тени щетинятся, учуяв в пространстве столь ощутимый изъян. Чернее ночи, но легче пера, они занимают пространство – свет приглушив, но от давления не избавив. Их хозяин – или раб? – едва не скалясь, бесшумно идёт по белокаменным полам и уверенность с осторожностью сочетает. Всё ли ведомо ему, Клинку Кайрос? Всё ли понято им? Его тени ложатся туманом, вздымаются, подобно пару, робко искрясь изнутри, точно кристаллы, исполненные лучами земного дня. Преображённые не в иллюзию – в продолжение искусственное, неподвластное.– Ты никогда не тратишь времени даром, – произносит он весело, но безрадостно. – Мне всегда нравилось это в тебе.Мягкое кресло – вполоборота. Меж тонких пальцев замер чистый листок. Касается ветерок длинного подола платья, тревожит подобранные, но по осени сырой непослушные локоны. Архонт Теней слышит пульс ровный, но под веками суетливо движутся яблоки глаз. Дремота?.. Неточное слово. Отрекшись от человечьего сна, экзарх Далила всегда пребывает в сознании. Заметила бы удар? Вспоминая весь её путь и нынешний наблюдая, Архонт теряется в догадках.– Твоя откровенность наводит на мысль, что я уже обречена, – во взоре, в никуда устремлённом, читается абсолютная ясность, пребывающая меж временем и пространством. – Или, возможно, ты?– Не обольщайся, – от усмешки самодовольной веет опасностью. – Но попробуй, если придёт этот час… и не говори потом, что я тебя не предупреждал.Листок, падая, исчезает в тенях.– Иными словами, ты ослушался бы повеления Владыки, будь оно таковым?– Для неудобных и каверзных вопросов у тебя есть Тунон, – ничуть не сбитый с толку, отмахивается толику насмешливо Бледен Марк. – А может быть правильнее сказать "был", уж не знаю. Но я ему не замена, учти.Ни поддёвки в ответ, ни сарказма. Молчаливо поднявшись из кресла, экзарх шагом неспешным достигает окна. Касается её обнажённой спины не мрак, но Архонта взгляд оживлённый. Узкая и бледная, темнеет она. Делаясь шире, мужские черты обретая, превращается в хищный эбонитовый стан. Архонт единожды моргает – исчезает морок, но режет боль очи, точно поражённые песком.– Однажды ты сказал, что если долго всматриваться во тьму, тьма может всмотреться в нас, – задумчиво молвит экзарх. – Подозреваю, меня она так и не увидела.Пред неотрывным взором Архонта её волос тёмный обращается сединой, в толстые косы переплетённой, но – за дверью слышится суета, в петлях шорох. Расплывается образ, отложены непростые слова. С тенями сливаясь, Бледен Марк позволяет себе потереть лоб, будто горячей иглой меж бровей пронзённый, и сквозь целительный мрак наблюдает вошедших процессию гордую. Лишь в центре иной – смятенный, сдержанный, затаённо испуганный – не ум учёный, не маг, а человек, ничем примечательным не отмеченный. На сей раз не каторжник и не раб, не богач, не дитя, не старик, не сокрытый маской и не слепец, не другой экзарх. Но, к гостю лицом обращённая, Далила проявляет интерес, непроницаемым взглядом оценивая посредственность, что одинокой, беззащитной фигурой выставлена пред ней…Позади Далилы скрывшись во тьме, Бледен Марк, улыбнувшись, в мыслях ставит на смерть.* * *Дрожь на пересохших губах. Влагой холодной покрыты грубые ладони. В тончающих зрачках – выигранный страхом у любования бой.Пятится. Мотает головой, будто опьянённый. Снова видит то материальное, что не отражает ничего. Замирает. Шесть фигур поодаль – в нарядах помпезных, цветастых, и одна – белее белого, аквамарин и серебро. Все они отбрасывают тени, что мрачнее бездны. Он растерян и ошеломлён.– Кто ты? – тихий отзвук, эху подобный, вторит голосу глубиной, по-девичьи мягкой, и спокойствием. – Твоё имя?– Деметрий из Туманных Равнин, пастух, – запинаясь, спешно проговаривает он и сгибается в неуклюжем поклоне: – госпожа."Что ты по-прежнему ищешь в них, девочка? Чего ожидаешь?" – искажённым голосом Марка шепчет ей шипящая тьма. "Откровения", – в сердце хранимое, признание не сказано вслух, не загадано, и тень экзарха, к неудовольствию Архонта, остаётся непоколебимо нема. Меж тем, будучи в нетерпении, старцы шепчутся, точно взбудораженные дети. Рассматривая пастуха, Далила почти жалеет, что по случайности выжгла разум лишь одному из этих напыщенных, дряхлых болванов; другая сторона – каждого благодарит за шанс. Ибо видят обе – не глазами из плоти, но будто неким астральным оком, – сколь память гостя собранна и сильна. "Подопытного", – вторгается сухое напоминание. – "Жертвы". Далила почти ощущает истошное биение мысли в умах высокого полёта, но забытьём изрешечённых, червоточащих. Она с трудом, вновь и вновь, подавляет стремление обернуться чудовищем, которое вернуло бы ими утерянное. Оно преследует, как раскалённое добела наваждение, сочится голодом, тоскливо зовёт, и старцы, словно учуяв опасность, надевают глухие безликие маски, помалкивают.Далила сдерживает усмешку, воображая, как срывается магической силой с их надменных лиц бронза, как вынуждены по воле вычерченного сигила распахнуться их заплывшие морщинами подслеповатые глаза. Как кровь струится по жестоким и порой скабрезным ртам. Лишь тогда случится подлинная тишина, в сиянии безупречной целостности, блистающей чистотой – сквозь мглу их утраченного рассудка или во вспышке предсмертной, – что есть её, Далилы, проклятье и искупление, её слабость и блаженство… её могущество и предназначение – изломанное, точно молодое деревце в шторм."Долг и Верность".Словно ненароком скользят пальцы по медальону, сжимают крепче чарующе ровную гладь. Цепочка, крепко оплетая кисть, покалывает кожу."Мы все принадлежим Кайрос", – в лунном свете великий Судья, созерцанию ночи предавшийся и раздумьям, предстаёт внеземным, продолжением недостижимо далёкого звёздного неба, глухого к чьим-либо чаяниям и мольбам. – "Помни об этом, Далила".Вкладывал ли Адъюдикатор больше, чем имел в виду? Возвысившись над суетой настоящего, сей яркий образ из воспоминаний остужает пыл. Неуместной тревоге сопротивляясь, Далила внутренне содрогается: как та, кто помнит всё, она, власти вкусив, забывает о главном.В эти минуты оно, приведённое из Туманных Равнин, смотрит на мир первобытным страхом – преждевременно потерять свою краткосрочную жизнь.* * *Когда в тронном зале наступает безмолвие и шарканье стёртых подошв остаётся незначительным эхом, быстро тающим, подле стены одна из длинных теней насыщается тотальной чернотой. Она золотится двумя огоньками-глазами не ранее, чем сильнейший всея Терратуса ушедших эпох и времени настоящего – великий единый Кайрос, мать и отец, властитель во веки веков, – дозволение выражает жестом царственным.Его внимание высочайшее давит со всех сторон на призрачный силуэт, обретающий плоть. Грацию вечных сумерек, нравом хитрых и диких, одолевает покорность – вне повеления их Архонта.…предвкушение тьмы вожделенно растекается в венах. Расстояние длиною в медленный вдох. Почти на лезвии клинка биение жизни. Миг решимости – время внутренней тишины…Архонт Теней недолго смотрит на развёрнутые свитки, витающие пред Владыкой. Узнанная печать одного из надзирателей Далилы раздражением вытесняет любопытства искру. Сгорая в магическом пламени, эти мелко исписанные от края до края послания обращаются в пыль каменную цвета аспида и оседают невидимо на полу, будто проглоченные самой пустотой.– Любуясь силой, разгадывая её, они забыли за ней о том, кто ей хозяин, – безразличный тон Владыки демонстрирует не недовольство, но снисхождение в нарочито вкраплённых нотках скуки. – Твоё слово, Марк. Я желаю услышать абсолютно всё, с самого начала.…она досягаема. Она уязвима. Так близко…Архонт щурится, и в очах смиреннее становится тьма. Но в руках, скрещенных на груди, острому взору открылось бы лёгкое напряжение, за равнодушием – образ задумчивый, с мутным оттенком тоски.…как никогда. Будет ли шанс?..Он говорит известное и матовой пеленой окутанное. О прежнем терпеливо молвит, а спорному – находит аккуратный слог, но Кайрос видит неточность, и каждый новый вопрос вскрывает сокрытое беспокойство, точно скальпель гнойную опухоль.…стянуто наручем предплечье, но крепче – связана душа. Кем был? Чем стал?..Сегодня Марк не уверен, не есть ли в прозорливости Владыки третья сторона, и в мыслях тут же разгорается образ изумрудного пламени, коварство, пытки и какофония голосов – Нерат.…воплощение Справедливости давным-давно на дне океана крови, им же законно пролитой – бездыханное, но живое. Но тот, по кому века?ми рыдает плаха – не часть океана, ибо защищён Миром Кайрос. Доколе?..Труднее сдержан в узде голод тьмы. Горяча тёмная кровь, – терзает.…иногда в пустоте различается Время, пролёгшее тонкой сеткой морщин вокруг запертых в маске глаз. Что осталось ему, марионетке Кайрос, первой из первых на пьедестале?..Марк, незаметно поглаживая рукоять одного из ножей, прислоняется к колонне. Холоден камень.…кипит в жилах, бурлит… на острие, близко...Именем Далилы шепчет позабытый страх. Нежеланный свет, тень прогоняющий.…никогда?..Ярость сильна, но невидима, сдержана, оглушена. Не унять то, что супротив воли пробуждено, будто смерч взвивающееся, но бережней тенью обнять тайное – чужому не притронуться, не разгадать.…даже Кайросу?..– И что ты предлагаешь?Во взгляде Владыки – рассчитанный интерес, изящно брошенный издалека. В очаровании – подвох, недоговорка. Марк чует, как крепко-накрепко сплетена очередная игра для неугомонных архонтов, однако не ищет ничего, сквозь властителя своего глядя отрешённо, и только ловит знание на изломанных гранях опыта – об абсолютной силе, что не нуждается в экзархе ни в живом, ни в мёртвом.Экзарх уместна, но не важна.Архонт Теней предаётся намерению, вновь складывая в уме заготовленные слова. Он шёл к решению дольше, чем смог бы признать, но, не медля более, цепляется за ускользающий шанс.* * *Он видит сотни исчерченных линией квадратов висящими на стенах спальни, застывшими в воздухе, упавшими на пол. Их угольный след, прерываясь, плывёт по белому, матовому – слагая истории о невыдуманных местах. Ландшафты природы, архитектура, костюмы, скульптура, домашняя утварь… Он быстро касается взглядом камина, где тлеют листы и сгорают дотла – десятки творений, о которых нашёптано тенью как о печали, тоске и неуверенности, обратились и обращаются в пепел. Меж тем, выведшая их рука задумчиво касается кончиком пальца оконного стекла, морозным узором застланного. Проникновеннее звенит тишина.– Вижу, ты всё ещё здесь. Не успела соскучиться по Суду? Кайрос позволила тебе разгуливать по Империи… хотя кому я напоминаю об этом.Экзарх игнорирует присутствие постороннего – ни оборота, ни попытки взглянуть на мрак, густеющий за спиной. Его проводник всё ближе и ближе, мягкой поступью хищника движется – к ней, истончившейся и пульсирующей огромной энергией непрерывно, сконцентрированной, сияющей ярко в свете зимнего дня точно выхваченная с неба луна, – диковинный контраст. Ещё один шаг – и коснуться хрупкого плеча… Но невыносимо ослепителен свет. Оплетаемый тьмой, как королевской змеёй, Архонт Теней нехотя щурится – тускнеет золото глаз.– Можно подумать, что эта опостылевшая дыра тебе приглянулась, – безучастностью встречено любопытство Бледена Марка: – Ладно, храни свои тайны. Вернее, то, что ты считаешь тайной.– Пусть тебе польстит, что не озвучивая очевидного, я следую твоему примеру, – разлетается полунасмешливо эхом и доносится отовсюду, превращаясь в многоголосье – чистое, как горная вода. – Полагаю, надеяться на то, что твой визит несёт долгожданную весть, мне вновь не следует?– Ты как всегда прозорлива, – молвит он с лёгким сарказмом, – и как никогда вгоняешь меня в уныние. Что происходит? То ли ты маешься от скуки, то ли пытаешься развеять страхи отца. Кстати, было занятно наблюдать, как ты вселяешь в него надежду, которой сама не имеешь. Суд может гордиться тобой.– Всегда рада развлечь судейского палача. Приходи почаще, – с намеренной сердечной небрежностью сказано в ответ, но словно осколками колет воздух, делаясь мистически холодным. – Нам есть что вспомнить, повторить… и теперь, несомненно, чему поучиться друг у друга. Например, тому, как поступать с теми, кто не умеет или не желает следить за своим языком.На стекле дымчатый силуэт Архонта обретает чёткость, заслоняя инея живописное полотно. В хрупком отражении синих очей – отблеск серебра и неподдельный интерес, жажде родственный. Пошла бы на риск? Бледен Марк мимолётно чует, как её обузданный голод не находит покоя, но покоряется воле, в силе разума воплощённой строгим контролем; как тонкая улыбка нарочито выдаёт озорство. Заостряются черты Клинка Кайрос: экзарх переняла у древней тени больше, чем той хотелось бы желать. Однако тень, не скрывая, сумрачное удовольствие ощущает.– Иногда я жалею, что Тунон не захотел отправить тебя ко мне, – вздох таит несерьёзную злость. – Но если ты будешь плохим ребёнком, то своё я получу. Пусть и не в том виде, в котором ожидал.Заминка не дольше мгновения – точно треск под ногами прочного льда. – Не соизволишь выразить свою мысль яснее? – Не мысль. Предупреждение, – он, вдруг задумчивый, время тянет до звона её тревоги в безмолвии, льющимся ожиданием столь вязким и горьким, точно Гибельные Топи. – Предупреждение в знак моего расположения, скажем так. Владыка потребует от тебя испытать свою силу на Туноне. Если между тобой и стариком ничего не изменилось, то наверняка тебе есть о чём подумать.На полувдохе, на полуслове, на полувзгляде – всё замирает недосказанным в её мирах, стенами упокоенного рода огороженных и запертых, что безымянен, ибо позабыт столетия назад. Оно – прозрачное и тонкое, покойное, бесследное и полное чужих следов – во царстве тени преломляется впервые своим латентным естеством – и пусть слегка, и пусть непродолжительно, но не укрыться от чутья того, кто отнимает жизни из века в век. В сей капле откровения, что невзначай обронена, Марк видит отпечаток схватки железного рассудка со страхом гибельным и беспощадным, – неравной. Но, улетучившись, капля вольной фантазией чудится: непроницаем образ экзарха – хладом кровь, лишь взгляд полумглой, устремлённый в Архонта, да в скепсисе изогнута бровь.– Не хочешь верить? Не верь, – безразличие Клинка снисхождению подобно. – Конечно, ты можешь спросить у Тунона. И, может быть, тебе даже повезёт, – в усмешке дрогнул рот. – Удача любит улыбаться глупцам, а с твоим… талантом тебе будто бы не составит труда убедить её.Отрешённость. Противоречие. Памяти плен – высвобождение? – но зна?ком немым воздух объят. Архонт Теней чувствует слово экзарха, скользящее на сомкнутых устах. Оно бледно – бледнее взора, едва заметного из-под опущенных ресниц, – но не мертво. Оно, растерянное, в быстроте рожденья своего дыханием исходит медленным, неровным и так хрупко, и так сильно… и снова – прячется умело за гладью, схожей с безупречно вычищенным зеркалом. Архонту громче шепчет тьма об искушении, но в гласе – призвук неестественный.– Благодарю за сведения, Марк, – меж тем, экзарх невозмутима, но омрачена.Он пожимает плечами ленно. Обманчив расслабленный вид: жёстче очерчены скулы, хмурится лоб.– В следующий раз я приду с приказом Владыки, – обращённый всем обликом в тень, Бледен Марк на прощанье сверкает глазами. – И с клинками за спиной. Будь готова, девочка. Выбор за тобой.* * *Льётся из горлышка графина в бокал не вода, но воде подобное, изумрудом крашенное. Изливается, капает на серебро, но не в настоящем: то лишь звенья памяти бренчат, соприкасаясь, давним – тем концом, что сделалось началом. Им не утонуть сегодня, не уснуть, пока перед очами пламенеет этот изумруд, бронзою оправленный. – Как аромат раненой жертвы. Как вой бессонницы, под черепом, – он останавливает ладонью руку хозяйки: полон сосуд до краёв. – Прозренный тобою, прозревший, этот желторотый птенчик оперен настолько, что очарован твоей персоной. Твой первый пророк, твой последователь, твоя жила и твоя кровь, – палец с нежностью гладит тонкие грани стекла. – Но только не обманись: они ещё более текучи и непостоянны, чем время. Они – ненадёжный ресурс.Он сидит на полу, скрестив ноги, и без умолку говорит. Пахнет желчью, горечью исходит. Мускус в алых одеяньях смешан с вонью мёртвой плоти. Скалятся лукавством маски мастера интриг."Ты складно таишься и складно ищешь, мотылёк", – затекает в сознание похвала. – "Тебя хорошо учили в Суде… но потому, что Суду повезло умыкнуть такой талант, как ты. Умыкнуть у нас, Голосов Нерата!". Рык, гудящий утробно, превращается в истерический крик.– Тот пастух, конечно! – встрепенулось пламя в прорезях для глаз. – Мы знаем, ты чувствуешь его.Озеленённая вода испаряется раньше, чем возможно заметить, но разум разоблачает поток – мозаикой прошлое предстаёт, разложенной на секунды. Оно рябит и мутно, будто в реку опущенное. Реальное, прогнувшись под нрав иллюзии, не меньшей реальностью предстаёт.– Мы пришли утолить нашу любознательность, только и всего, – его обмотанные лоскутами кисти свисают мирно с колен, клинок и скипетр лежат поодаль, на низеньком столе. – Твой путь был ничтожно короток, но завидно тернист. Не скроем, мы приложили к нему наши умения и тем желаннее шанс прикоснуться к шедевру, – наблюдая за ней, сидящей напротив смиренно и тихо, Архонт Тайн выпрямляется в насмешливой горделивости. – К тебе, Далила, о зеркало умов и душ!"Зачем ты воззвала к нам, воспитанница Тунона?" – меж тем, источая любопытство, он крадётся негромкой мыслью. – "Пусть мы польщены и немало изумлены тем, что наше общество ты выбрала первым в возможном списке своих встреч, но чувствуем плутовство. Несомненно, ты будешь просить, как и многие до тебя. Нам, признаться, лестно, но всё имеет свою цену". В неразборчивом гвалте тысяч голосов проникновеннее позвякивает одинокая трель, отстранённая. Она, среди них томившаяся, вдруг вспыхивает, искрится, как падающая с неба звезда, и обретает сей образ звук, облечённый в слова: "Тогда будь любезен назвать её".Смеётся Нерат.– Именно мы выбрали это поместье для тебя, для тебя разбросали ключи к твоим тайнам, – в кривую улыбку сложен дымок. – По воле Владыки, мудростью Владыки. Восхитительное испытание, не правда ли? О сколько откровений! Отыскала ли ты их все? – небрежно, но требовательно брошен жест на бокал. – Лей ещё. Нам нравится наблюдать за нашим отражением, когда оно в твоих руках.Журчит вода. Извиваясь, меняется. Зелёное – в красно-кровавое. Стон – в крик, в воркование. Плоть прислоняется к плоти, металл – на жилах выводит тончайший узор. "Мы – легион", – ликование. – "Мы – легион!"– Лей, мотылёк…"…лей свою песнь…"– …не останавливайся.Голоса пьёт до дна, не касаясь. Иссыхает графин. В окнах, обнятых ночью, множится свет потусторонний, холодный. Тишью вдруг прорезаясь, замедляет свой ход беспокойный эфир и, встречая пришествие пустоты, Далила вскользь её мертвенность отмечает, где, сквозь стекло распадаясь, исчезает изумрудное пламя, но Архонт – не отступает. Он – безумный, восторженный, – внутрь проникая, упивается собственным страхом, словно детищем исключительной красоты. Чувством глубоким, чувством необъяснимым Далила почти понимает его, но гонит участливость прочь и хранит безмолвие.– Как жаль, – из стороны в сторону качается шлем, – твой сосуд иссяк. Но пока он существует, всегда найдётся, чем его наполнить. На чём мы остановились? Ах да…"Ты окажешь нам услугу, когда мы будем в том нуждаться", – ничуть не смутившись, продолжает Нерат. – "Она не будет направлена против Тунона, нет. Ты просто-напросто сделаешь то, для чего создана, взамен получив всё, что пожелаешь". Скепсис Далилы разрастается подозрением. Словно сизой мглой, застилает взгляд. "Не упрямься", – стройно лоснится усмешками хор, будто в сговоре. – "Твоя цена и так высока, чтобы набивать её ещё больше. Ты можешь сделаться нам не по карману".– Мы обратились к наследию твоих предков, к которому ты имеешь слабость, – Архонт нежно шепчет, подавшись вперёд. – Представь, какова ирония: порой именно в слабостях живёт великая сила.И вновь – звенит стеклом воздух, но мелким и острым. Ещё одна трещина в устремлении к хладнокровию, ещё один изъян. Немая догадка Далилы гудит, как эхо в бездне, ведомая чутьём, и в чувств противоречии мечется, меж сердцем и рассудком, меж главным и частным, где оба переплетены, спутаны, соединены и пониманием, и гневом, и расчётом, и страхом. Однако Нерат – не заметив или предпочитая не замечать – лишь разводит руками, будто сдаваясь своим же речам, будто склоняясь пред сказанной истиной, что глядит на всех свысока, бессмертной, немыслимой... но под бронзовой маской томятся в огне прозорливость и озорство, что присущи роли творца – создателя и хранителя разнообразных отмычек, ключей и замков, – Мастера-взломщика. Мастера-кузнеца."У меня есть основания для того, чтобы пойти на некоторую уступку", – беззвучен выдох Далилы, неспешен, и голоса тон почти безмятежен, лишь толику напряжён, словно строг. – "Твои условия приемлемы, Архонт Тайн. Я даю своё согласие".– Мы можем рассказать тебе о людях прошлого, которые обладали ею, – разминая в нетерпении длинные пальцы, жадным взором смотрит Голоса, ядовитым туманом приближается к разуму, однако вдруг замедляется, делаясь чутким и аккуратным. – Ты ведь любишь истории, мы знаем. Ты когда-нибудь слышала о…Он кружит вокруг, словно стервятник, и к сверкающему осколку памяти устремляется с невероятной быстротой, но, настигнув, замирает – вслушиваясь, всматриваясь, – проникая в самую суть. То хохочет, то цокает языком. То вздымается яростью, то одаряет липким теплом. То ворчит неразборчиво на неведомом, чудно?м языке. Наконец, застывает на прощании Марка хмыканьем громким, высокомерия полный, – ни разочарованный, ни впечатлённый."Ты хочешь исчезнуть раньше, чем придётся исполнить волю Владыки, но не тем способом, которым исчезают посмевшие ему не подчиниться," – он обнимает уверенностью тающий осколок. – "Да, мы можем помочь".Попытку закрасться чуть дальше настигает провал. Всюду гладь, отражая, являет Нерата и его Голоса. Архонт позирует сам себе, неестественно изгибаясь, и улыбается. Его дурачеству вторит безликая, но пёстрая масса. Каменеет, услышав невозмутимый вопрос: "Солгал ли Марк?". Под одобрительный свист толпы, успокоившись, отвешивает низкий поклон Нерат. "Мы не знаем об этих планах, но ты просила мудрости, и наша мудрость обличает ложь. Тунон Справедливый нужен Кайрос, и пока его положение таково, он неуязвим. Но это – всего лишь наше слово. Ты не поверишь ему так же, как сомневаешься в слове Клинка… и это устроит Владыку. Ты – беспроигрышная карта для Кайроса, но не для Архонта Теней", – зубчатым лезвием по глади водя, он смотрит на зелёные борозды с завистью. – "Нам нужно вернуться к тому, что есть настоящее начало – к твоим цепям, к твоим изломам, к твоим оковам. К тому, что ты не можешь открыть, наш дорогой мотылёк. Будем откровенны: ты знаешь, что мы знаем больше, чем пытались сказать".Внезапно Голоса Нерата распадается на тысячи огней. Бушует пламя мириадами пожарищ, и плавятся барьеры, медленно стекают, – но не водой, а воде подобным, в изумруд окрашенные. Изливаются на серебро, но только в настоящем.Экзарх встречает то начало, что сделалось концом.* * *Фигура, схваченная морозцем, бесшумно переступает порог. В пыли мастерской, в этом царстве искусственных изваяний, предстаёт одной из скульптур – сокрытая тёмно-серым плащом, замершая. Не сразу кажется живой. Не сразу – реальной, сквозь магии светлую вуаль, подобной чистому кристаллу.– Здравствуй, отец, – снят капюшон.Имперский градостроитель не верит ни чувствам своим, ни глазам. Забывает о начатом бюсте, отводит усталый взор – не от неё, крови любимой, родной, но от того, чем звенел мимолётно эфемерный хрусталь.– Глина поддаётся тебе проще, чем нежданная встреча. К сожалению, в моей жизни наблюдается обратное, в чём по досадной случайности ты мог убедиться.За мягкостью улыбки гостьи, за взглядом-извинением – молчание о хватке мастера, в которой различим изъян, что наблюдается в творении. Беспрецедентно напряжение в самоотдаче гения, довлеет принуждение, но, как и раньше, сила есть в плечах.Он не сдаётся ни ошибкам, ни тревогам, ни потерям.– Далеко не каждый день ко мне приходят архонты, – молвит отец спокойно, возвращаясь к трудам, но каждое слово радушием сердца объято. – И вовсе исключение, когда этот архонт – моя дочь. – Я не архонт, – отмечено с лёгким укором. – Не рискуй головой понапрасну, нарекая меня тем, кого Владыка всё ещё не признала во мне.Он искоса смотрит на дочь в попытке понять, но видит лишь безмятежность.– Известно, что Кайрос особенно ценит преданность, – интуиции песнь, недолгому размышлению отданная, закономерный итог выдаёт. – Наш род славится ею. Мы впитали её с кровью наших предков со времён восхождения Владыки. И, нет сомнений, эта кровь в тебе сильнее, чем…Омрачённый, отец сбивается в деле и в слове. Отстранившись от бюста, вытирает исхудавшие руки о фартук. Отпивает глоток вина из бокала на стойке, стоящей поодаль. На висках – в напряжении вены. Пустотой пред очами – незавершённый макет. Погрязая в воспоминаниях, он изгибы пространства, течение времени едва ли воспринимает, – погружается в полузабытьё.– Разве ты не любил её беззаветно? – воспаряет всепроникающим эхом тихий вопрос. – Так, как она любила их?Не спешен отклик. Опустошён бокал.– Речь не о твоей матери. Она всегда была другой. Не такой, как всё её семейство, – слышится объяснение, словно издалека. – Моя любовь к ней неизменна, но будущее нашей династии важнее личных чувств. Ты должна знать это лучше меня, Далила. Лучше многих.– Ты как будто винишь себя.– Отчасти. Когда-то я позволил себе наивность и слабость. Выбрав твою мать, я потакал своему сердцу, своей страсти. С другой стороны, не появилась бы ты, гордость и надежда нашего рода, – он улыбается печально. – Если бы только она увидела тебя сейчас…Удушливой чудится мастерская. Оправляя ворот полукафтана – сизого, как грозовые облака, – Далила глубже вдыхает. Смотрит по сторонам, словно оценивая, призадумавшись.Глаза – бирюза. Отрешённая речь. Оклик – солнцем остывшим, далёким. Нарисованы звуком кудри цвета каштана тёмного, вырезан росчерк пера – резкая линия на числовых столбцах.Бытию человека и зову смерти – мучительная пора под названием Вечность. Неестественность.Зелёная нить разветвляется в разуме, высекая, вытравливая сумбурным рельефом рассказанные картинки о сломанном, заново собранном, отороченном, из безвольного в самовольное обращённом, переплавленном. Глина, названная Далилой, с изумрудным клеймом – радость Нерата, наслаждение его. С чёрным вкраплением-голосом, вторгшимся в лепку. В случайность сего – веры нет."Как мы могли пройти мимо твоей матушки? Мимо остальных?" – удивлением Архонт не прощения просит, но взывает к бесстрастию, к расчёту. – "Столько стараний, чтобы заполучить согласие Владыки! Но оно того стоило. Тебе ли не знать, что такое жажда сохранить наследие предков и достижения современников!"Будто непомерен груз – ядовит, с гнилостью внутри. Страхом сжата душа, но сдержан порыв, заперт. Чувством ужаса тлеет она – не от участи предков, не от поступков Нерата."Ведь ты можешь понять, как никто другой…" – опущен его взор на медальон. – "Как мы – тебя".Остановлено внимание на лице отца. Сапфировый отблеск в его очах – словно мистический огонёк в беспросветной ночи, незримым манящий, за горизонтом, – мечта Голосов."Это мы убедили Гильдию сломать тебя, и сломать таким образом", – уронен Архонтом графин на мраморный пол. – "Без нашей прозорливости твой дар превратил бы тебя в обращённое внутрь себя серое, безвольное существо".Всегда на шаг впереди. Ежечасно чуть позади. Нарочито. Невзначай. Он, Голоса Нерата, распевал уловки украдкой – взмахом скипетра, танцем клинка, коллективным разумом. Шаг в шаг. След в след. Из века в век на полотнах кровавый семейный портрет, в клетке пламенной запертый."Мы давным-давно роднее родни, мотылёк".Зелёная нить прерывается прозрачным осколком, который, как бритва, остр.– Мы вдоволь насмотрелись на ушедшее, как думаешь? Давай посмотрим в будущее, – смурое затишье развеяно отцом, вновь степенным, сдержанным. – В последний раз твой фантом… то есть ты, разумеется; я никак не могу привыкнуть, прости. Так вот, ты обмолвилась о неких найденных тобою интересных формах и решениях. Мне не терпится увидеть эскизы. Ты взяла их с собой?..Ложится на плечи его рука. Впервые за долгое время коснулись пальцы не эфира – густого, как морская вода, и жизнью астральной пульсирующего, – а кожи, что источает призрачно подобие человеческого тепла.* * *Не умоляет, но зимнего полотна бледнее. На сжатых крепко устах замкнуто прощальное слово. Немеет в суровом взгляде непокорное эго, сжимается страхом в дрогнувших зрачках, однако непримиримость и гордость столь высоки, что не подвластны смирению, и кажется, словно охряный сигил, на фибуле вытравленный, блекнет от одного лишь суждения носителя своего, признанного виновным в преступлениях против Империи.– Ты точно хочешь завершить свою жизнь таким неподобающим образом, мой юный собрат? – чёрствый голос Вершителя Судеб чуть насмешлив, но горечью отдаёт.Продолжая безмолвствовать, некогда преданный сын Суда остаётся верен только себе, как верным закону Владыки – Архонт Правосудия. Мрачнеют тени повсюду, тускнеет свет, однако звонкий и пронзительный стук посоха-молота не изменяет ни строгости, ни бесстрастию, ни суровости. Но затем, после казни свершённой, в объявшей зал тишине – среди отсутствия тревог и сожалений, в сём равнодушии сухом, достойном лиц без интереса, – как будто время замедляется и тяжелеет, пока падает бездыханное тело, пока катится отсечённая голова. Пока капля за каплей стекает по лезвию кровь и, расплываясь на мраморе белом, окропляет утратой полночный час – под эхо шагов, повернувших вспять, под шорох убранного в ножны меча…"…и пока его положение таково…""…ты хочешь исчезнуть…"Стоя в самой далёкой тени беззвучно, наглухо кутаясь в плащ, Далила прикрывает очи. Густеет в рассудке здешняя бесконечная тишь. Не видеть мертвеца, выносимого слугами. Не слышать того, как уходят Вершители и судебные приставы. Лишь пустота кругом, чья неподкупная ясность толкает к осознанию намерений благих, грехов, пороков – и принятых решений, возможно, неугодных выбранной судьбе, где выведены на бесценном серебре два важных слова: Долг и Верность. Разгаданы их смыслы, но будет ли принят ответ?..Настойчивый взгляд Архонта ощутив на себе, Далила не сразу взор поднимает. Не сразу отмечает, всецело душой замерев, как железная маска оживает движением призрачным и черты её ожесточённые, властные обращаются постепенно в ледяное спокойствие, в пронзительное внимание. Пребывая в превосходстве неколебимом, непроницаемый, Адъюдикатор смотрит с главной трибуны вниз, в опустевший зал, словно с небес на землю. Видит ли всё? Зрит ли в накрепко запертое, сокрытое? За сущностью-зеркалом, за образом-хрусталём сумел бы дух надломить алмазный? Проникнуть внутрь? Разгадать его?Меж тем, минута, другая – точно безмерны. Бессмысленный, ошибочный счёт. Ни слова с вершины, ни жеста, лишь взгляд, чья мощь не слабеет. Впервые за время присутствия здесь Далила чувствует себя на виду, едва не обличённой, раскрытой, однако в действительности ещё чуть-чуть – и самой собою была бы предана."Знаешь, чего ты боишься?" – в полудрёме истощившийся разум…"Ты боишься не ощутить своего имени на его устах", – несуразное, здравое? Привязанность, выросшая из детства – как первая любовь: нетленное существо."Как вой бессонницы, под черепом", – за спиной у зелёного пламени шепчет клинок, сотворённый из тьмы. – "Откуда тебе знать о любви?""Мы давным-давно роднее родни, Архонт-мотылёк", – в глазницах бронзовой маски два солнечных янтаря выжигают металл, сгорают. – "Их место – в наших бездонных карманах".В спешке сделан шаг вперёд, безвозвратен. Нескончаемой чудится длинная лестница, топкой. С приближением – в сердце сильнее тревога, будоражит натянутый нерв. Но в обманной лёгкости поступи ни ошибок, ни недочётов, ни промахов.– Ваша Честь, – открывая лицо, Далила склоняется в полупоклоне.– Экзарх, – приветствием сдержанным короткий кивок.Внимая сказанному, рвётся на поверхность её глубинный страх, но – лишь робкое волнение во взоре. Незначительный оттенок, серый, но не для того, кто ведал, направлял – для учителя, наставника и господина.Погрузившись на секунды долгие в раздумья, медлит Архонт.– Немало времени прошло с тех пор, как ты покинула эти стены, и я не сомневаюсь в том, что тебе многое пришлось пережить, многое узнать и многому научиться, – как и слог, безмятежно стелются чернильные тени, размеренно. – Но, полагаю, твоё неотлучное пребывание в этом зале в течение всего дня обосновано интересом к трудам суда, а не излишней скромностью или нерешительностью.Ни недовольства, ни осуждения, лишь порицания изящно вплетённая нота – почти как прежде и вместе с тем по-другому. Далила с трудом не отводит от наставника взора, с трудом хранит хладнокровие, и робкий румянец перетекает в бледность фарфоровую. Распознана чутьём и опытом в дистанции бескрайней знакомая тропа – как раньше, тончайшая, прямая, подвластная лишь одному Судье, единственно доступная, встречающая… открытая однако не для прежнего сближения, но ради относительного равенства меж избранными силой, недоступной смертным, – меж ними, образами вечного, проводниками мироздания на сей земле. Здесь расстояние, как и с любым другим архонтом, не выше чем взаимовыгодный союз, где каждый есть соперник друг для друга. Однако, отлично от иных, собой Адъюдикатор не являет ни вражды, ни отчуждения, лишь исключительную обособленность… Вопреки смятению, Далила ищет в ней родное – доверие былое, теплоту.– Вы всегда просили меня быть откровенной с вами, потому я не могу не признать своей нерешительности, – веет тоской от кроткой улыбки, словно пожаловавшей из прошлого. – Но в не меньшей степени я наблюдала за работой мастеров. В этом, как известно, много пользы.Струйки тёмного дыма, сгущаясь в тенях Архонта, уподобляются смоле – тягучие, вязкие.– Воистину. Меж тем, ты помнишь о моём требовании, однако следуешь ему лишь отчасти. Ты была не до конца откровенна со мной, – почти на грани укора звучит замечание. – Учитывая твоё новое положение и сопряжённый с ним риск, я могу отнестись к такому отношению с пониманием. Что ж, тогда поведай мне, какая нужда до сих пор удерживает тебя в этом зале.– Стремление понять, какое место я занимаю в нём, – оглядываясь вскользь, по старой привычке Далила задумчиво потирает пальцы. – Или…Непроизвольно делает шаг назад. Замирает. В синей радужке – переливы серебра. Приглушённые холодные тона. Величия монументальные линии. Слишком высоко: не дотянуться маленькой ручонке, не прикоснуться, но с вершины – царственным жестом повеление выйти вперёд."…ты станешь Вершительницей Судеб…"Чернее бездны кожа перчатки в сиянии посоха золото?м, посреди белизны каменных стен. Пред дланью Его – преклонение колен, намерений, помыслов; данные словом о верности смирение, послушание и покорность. Скреплён духовной печатью обет – не сыскать силы крепче."Ты точно хочешь завершить свою жизнь…"Но позади, на алой дорожке, неизменно багряный след. Воедино багряное с алым сливаются – не различить.– …Или, возможно, могла бы занять.Далила смотрит на трибуну отрешённо, с хрупкою надеждой. Сквозь прилив воспоминаний – отражение ушедших лет. Неуверенность, сомненья, робость, страх, боль до слёз неудержимых, беспощадное давление… но пронизанные самой прочной нитью – пониманием и чуткостью его, строгого и жёсткого, но мудрого учителя.Он был рядом, как никто другой.– Не мне вершить твою судьбу, – намерен акцент на очевидном. – Но я понимаю, что ты хочешь сказать. Нужна веская причина для того, чтобы я отказался от своего воспитанника, – едва различимо смягчается голос: – Я останусь твоим господином, будь на то воля Кайрос. Остальное зависит от тебя.Архонт глядит на экзарха с ощутимым интересом. Наблюдает за тем, как пальцы, подрагивая нервно, касаются воротника полукафтана. Как из-за этой плотной, тёплой ткани блестит металл – изысканный орнамент ожерелья; тугой ошейник, дарованный Владыкой Кайрос…Но он не видит в монолите разума, в одной из мириад стеклянных сот зелёную искру, которая не дремлет. Она закована, глуха, ослеплена, но острым нюхом следует по шлейфу чувства – волнительного до необычайности, встревоженного, где внутреннему спору спорного недостаёт. "Обуздай своё пламя, Нерат", – гулким треском предупреждение в отблесках клетки, в прозрачных лезвиях. – "Иначе я это сделаю. Раз и навсегда". Неохотно отступление Архонта Тайн.– Благодарю вас, – признательность Далилы почтения преисполнена, однако взор направлен в никуда и в тёплой улыбке – сумрачность. – Каким бы ни было желание Владыки, моя верность принадлежит вам, Адъюдикатор.Низок поклон. Прощание в искренности. То, что найдено за обособленностью в мимолётном ослаблении преград, силой насыщает, воодушевлением. Там, где каждый есть соперник друг для друга – отголосок веры в исключение. Крохотный потенциал для будущего……которому не суждено настать.Рассматривая Маску – в сие единственно известное лицо Судьи, – испытывая замешательство от ощущения тотальной пустоты на месте памяти Архонта, Далила сознаёт, как в собственном бесповоротном устремлении пройдена опасная черта. Нет сожалений. Тают ожидания. Разбит сосуд желаний, осколки – оседающая пыль. Всё, преломившись, кажется естественным.Он чувствует это. Знает.– Далила, – повелительный глас его будоражит потоки энергий, волна за волной.Медальон, ускользая из её разжатой кисти, что сокрыта под плащом, оплетает крепче браслетов тонкое запястье… Но – разрывается привязь. Не вернуть, не удержать. В океан чернильных теней, под ученицей разверзшийся, звонко падает бесценное серебро. С грохотом бьются об пол украшения, за чьей красотой – грубая тяжесть тюремных оков.Она дышит свободнее, легче. Молниеносно растворяясь в пространстве, встречается взглядом с Ликом Внимания сквозь отражённый смолянистый дым, на барьере безжалостно сомкнувшийся, давящий…На расстоянии короткого шага – встречи последний миг. Лицом к лицу, в ярком сиянии Власти Закона. Вновь – ожесточённые черты, но впервые праведный гнев источает тревогу. Пред учителем, наставником, господином – ни души, безлюден зал, и только тает в безграничной тишине хрустальный, нежный звон.Сжимая в руке медальон, Архонт Правосудия не произносит ни слова.* * *Он появляется не раньше, чем зов громоподобный, бессловесный, слышимый лишь одному ему, достигает той глубины, за которой великое терпение Адъюдикатора Тунона напоминает о возможности сделаться исчерпанным, – и тут же, вслед за стройным седовласым силуэтом, крадётся мрак, спешно застилая слишком светлый зал Суда. Вынужденной бережностью веет от теней, обнимающих огонёк за огоньком. Их присутствие, вплетаясь в пустоту, привносит шёпот скользкий и шипящий, что принадлежит явлению из снов – ему, призраку ночных кошмаров, пристально из-за плеча следящему, с улыбкой на оскаленных устах. Он, тьмой повелевающий, ничего не произносит и не кланяется. Лишь, взором вопрошая, изгибает крашенную красным бровь.– Далила была здесь, Марк, – резкость черт Лика Внимания словно обещает случиться недоброму более, чем заледеневший тон. – Как ты и говорил, она изменилась.– И? Между вами пролегла чёрная-пречёрная тень? – натянута усмешка. – Возможно, то была ваша. Или девочку насторожила собственная. С ней такое всё ещё случается, я же предупреждал, и… Под неуклонно давящим взглядом не отводя глаз, Бледен Марк однако закрывает рот. С каждым мгновением вязкого безмолвия острое чутьё в ощущении малой неприятности обнаруживает сквозь туман неведенья нечто среднее меж катастрофой и бедой.Наблюдая приближение Адъюдикатора, Марк не отступает, но щетинится хищным мраком.– Ты знал, что она обнаружила в своей сущности ключ к телепортации? – остановка на расстоянии вытянутой руки точно готовность схватить за горло, холоден набирающий силу гнев. – Что она овладела этой способностью?– Очевидно, нет, – он хмурится, вдруг отчасти на размышление отвлечённый. – Иначе сказал бы. Но ведь вы ожидали от неё чего-то подобного. Так что тот медальон придётся как нельзя…Речь обрывается на полуслове. Из чернильных теней, в руке, перчаткой затянутой, – блеск округлой и плоской глади, цепочки лёгкий звон. И, чуть поодаль, воспаряя в воздухе, знакомые изящные оковы: тонкие браслеты, тугое ожерелье… всё – аквамарин и серебро.– Не надейся, что я продолжу делать вид, словно ничего не замечаю, – чернильные тени дымом густым вздымаются. – Я жду объяснений, Архонт Теней.Марк косится взором по сторонам, словно что-то ища. В очах, поглощённых тьмой – беспокойная, жаждущая крови злоба, бойкая решимость, которой неведом страх… И, как клинок предателя в горле – мимолётный отпечаток замешательства в зрачках, схваченных сиянием янтарного цвета, мутным, нечестивым желанием.– Говори же, никто не услышит нас, – негромок голос Тунона, но глубок, и вторящее ему эхо, разлетаясь множество раз, содрогает исполинские стены. – Если тебе дорог твой язык, ты не молвишь лжи и более ничего не утаишь от меня.В чернеющей мгле, обрамлённый куколя алыми полосами, Лик Внимания кажется белым как обглоданный дочиста, отполированный череп. Проступают линии на ровном лбу… Время, пребывая от иного Лика в считанных мгновениях, за прорезями Маски обнажает напряжённые морщины, и снова – непроглядна смоляная пелена.Марк не сдерживает широкой улыбки, то ли сожалея, то ли веселясь. Разводит руками, пятясь назад, в тенях утопает. Свет освобождённых огоньков, подчиняясь тьме, складывается в слово, что есть жизнь и смерть, что есть абсолют……в истинно вечное – "Кайрос".