ГЛАВА 5 (1/1)

Годы 371-372 Истинного Исчисления* * *Крошится камень, летит вниз – плеск воды волной заглушен. Горной грядой рассечённые небеса серостью заволокло – быть ледяному дождю или снегопаду. Лес дремучий чернеет в прощании заката… Ничего не изменилось, на первый взгляд, но что-то не так. Она склоняется над обрывом, оборачивается, ищет повсюду. Сквозь понимание – растерянность, тревога. Вьётся нехоженая тропка меж деревьев, в глубь мглистую уводя.– О нет! – восклицает лукавство рядом, окружает полушёпотом сотен. – Нет-нет-нет, мотылёк, стой. Чувствуешь? – осязаема улыбка, загадок полна. – Он всё предусмотрел… или почти всё.Изумрудный свет отражается на коре, на чахлой траве, в инее блестит. Выглядывает рогатый шлем Архонта Тайн из-за ствола, резвится зелёное пламя в полых глазницах. Мотылька полупоклон – в судорожный кивок обращён, заперты слова, скомкано удивление. Прыть недоверия мерцает барьером, источающим смертоносный хлад – верховодит своевольная суть.Двойственность клокочущую насилу примиряя, мотылёк молчит с трудом.– Ах, твои крылышки разрываются между тобой и тобой! – разносится по округе смех сладкий, скучный, заразительный, отвратительный: смешивается несмешиваемое, спевается. – Никто не поймёт этого так, как мы.Голоса Нерата выходит вперёд пружинистым шагом. Алые обмотки в свежей крови, висит на поясе клинок и в зубьях нечистых его – как будто ухмылка. Одна часть мотылька ненавидит Архонта Тайн, другая очарована безмерно, точно околдована, однако держатся обе поодаль, к иному намерению подступают, к невидимой стене. Плотна потусторонняя преграда и вовсе не стена, но словно море. Молнии ветвь сплетённая растворяется, достигнув её – мёртвой зоны с почерком знакомым.– Тунон всегда лучше всех знает, как сделать лучше, разве не так? – иронизирует Архонт, проницая возмущения и верности сокрытую дуэль. – И, конечно же, ему можно доверить твою… пустоту.Пустота… Оковы, железо, стол, разговор – за каждым словом-ключом изобилие деталей, но в тумане – всегда они вчетвером. За ними провал, беспросветная темнота, лишённая чувств. Она поглощает разум неведеньем, точно бросает в водоворот, но – пробуждение. Тянется память из утренней мути – неразрывная цепь длиною в дюжину лет. Всё вспоминается: собираемое из осколков, раскладываемое усердно, предаваемое постепенно порядку. Всё, кроме неё – темноты непокорной.– Чему ты удивляешься? Эту бездонную дыру в твоей голове услышит даже глухой, как и твой страх. Ты боишься её и… – вспыхивает ярко шлем, – ничего не знаешь? Он не сказал тебе? – заливается гоготом Голоса Нерата, смахивает мнимую слезу. – Как мило с его стороны! Вот только справедливо ли? Бедный, бедный мотылёк… Хотя ты наверняка догадываешься.Отклоняется скипетр в сторону, самоцветами переливаясь – влево, вправо, влево, вправо. Стук из ниоткуда, словно судейского молотка призыв – раз-два, раз-два, раз-два. Хихиканьем шепчущиеся голоса лесной покой вытесняют, нарастают, манят, принуждают… Три – неизменен мотылёк. Застывает скипетр, прерывается давление вмиг.– Тебя случайно разбили. Хотели убрать ненужное, но откололи кусочек, трещина пошла. Залепили, чем смогли, подкрасили, как умели, а теперь… – многозначительно выведен скипетром небрежный овал. – В тот день твоё слоистое пёстрое гнёздышко разворошили, чтобы сделать его пчёлок послушными, скучными, кроме служения ни к кому и ни к чему не привязанными и никому ничем не обязанными. Вот только твои пчёлки совсем, совсем другие. Неуклюжая ошибка, мотылёк, но, в конце концов, мастерам хватило мастерства не убить тебя и не свести с ума. Радуйся! – сложен в усмешку зелёный дымок. – Ах да, о ком же это мы?..Мотылёк домысливает – предположением очевидным, разочарованием разрывающим, – но стоит неподвижно, мучимый тоской. Лишь взгляд его вдаль устремлён, где некогда родная тропа теряется в полутьме, в беспросветной дали.– А ведь мы претендовали на тебя! Первые в первых рядах, единственные избранные! Только представь, каких вершин мы вместе смогли бы достичь! – разгорается безысходностью Голоса Нерата, желанием неисполненным мечтательно тлеет; распадается на плутовство, раздражение: – Но всегда есть Тунон и его тень. Значит, барьер, который ты не пройдёшь. Знания, которых ты не получишь. Желания, которых ты не исполнишь. А знаешь отчего Тунон больше не пускает тебя в Гильдию? – вздыхает печально, посмеиваясь. – Наверное, непросто находить оправдания тому, почему тебя ни во что не ставят после стольких…Назад, сквозь себя, изнутри наружу. Хлещет сказанное по уязвимому, подобно безжалостному кнуту. Немалым усилием укрепляясь, колючей агонии противится разум, но громче зовёт обратная его сторона. "Мир – это иллюзия сердца и ума", – эхом доносится голос Архонта то вдалеке, то рядом. Всплеском воли – на грани отчаяния – путы рассечены. Вздорное эго до острой боли обуяно гневом. "Это война иллюзий", – бесповоротно тает изумрудный прищур. – "Какова же твоя, мотылёк?"Звон стекла. Суеты тревожный шорох, сторожей пересуд. В открывшихся очах мотылька – ошеломление, дрожь. Виден тускло мрак, поглощающий потолок. Это жуткое марево всё ниже и ниже. Так близко, почти у лица. Удушит? Утопит? Раздавит?.. Но – мгновенно затмевается белизной. Бесконечной вспышкой, что пронзает насквозь.Не понять ничего, не увидеть, не разобрать. Мотылёк чует лишь свой бессознательный страх, и немедленно на кончиках пальцев искрится заклятье, но сей агрессивный выпад быстро и метко схвачен в невидимый круг немоты. Невероятно оковы крепки, однако нет в них печатей – ни для пленника, ни для врага. Следом – касается взмокшего лба уверенная рука, беззлобно. От гладкой кожи перчатки исходит покой холодком, сгоняет с рассудка ядовитую пелену. Светлее вокруг. Тише... Но то, что принято за чистоту, за простор, – внезапно опустошением видится.– Далила, – голос-океан несколько напряжён, – поведай мне, что произошло.Далила отдёргивается резко, отползает, словно ослеплённая всем своим существом. Поднявшись спешно, пятится к стене – громок треск стекла под подошвами сапог. На полу, усыпанном осколками, отражённый блеск полуденного солнца. Дует северный ветер в побледневшее лицо сквозь разбитые окна, занавеси вздымает, пергаментами шуршит.Она не испугана гостем, но мысль в лихорадочном поиске – не побега, не взывания к жалости, но к достойному выходу из сложившихся диковинных обстоятельств.Однако – вдруг проясняется робко и чувство, и взгляд.– Посмотри на меня, – чеканя каждое слово, бесконечно спокоен Судья, – Далила.Магическим коконом окружённая, Далила смотрит на своего господина, сквозь уходящий белый морок не сразу его различив. Её дыхание сбивчиво, неудержимо грохотание в сердце, но, падая и духом, и телом, она ослабляет барьер. Мгновение – страхом скрепляется вновь, однако на считанные секунды: оживает осмысленность в синих очах. Бормотанием на устах – только имя, скользкое и опасное, да признание в непокорстве.– Соберись, – глубже, властнее звучит его тон. – Ты должна рассказать мне о случившемся. Немедленно.Она замирает, точно парализованная. Миг-другой подобна хрупкой скульптуре, но после – в глухом безмолвии раздаётся вдох. За протяжным выдохом – устремление к тому, что господин требует, чего желает. Отрывист её кивок, то ли к нему обращённый, то ли к себе самой. Она отражает увиденное, услышанное точь-в-точь, без утайки – под взглядом суровым, пребывая в длинной тени Судьи. Взор синих очей, опущенный в пол, отрешён и спокоен, но в теле – тихой волною озноб. Льются смиренно слова, однако за ними – сомнение к Маске обращено да вопросы слегка прикрытые.Наконец, Далила смотрит на господина – слишком пристально для верного слуги. Её двойственность впервые не милосердия ищет, но объяснений. Риску наперекор, сообща.* * *Едкой гари вкус на языке режет по сокровенному, саднит в связках. В пепелище обращённое наследие под подошвами хрустит и шуршит. Где-то во глубинах этой сожжённой, истерзанной земли всё ещё тлеет былое, воет предсмертно, зовёт, но, помеченное казнью, возврату не подлежит. Многовековое, оно лишь замирает печально, недоумённо в потрясении той, кто могла оказаться частью его, сложись немногим иначе судьба."..ты ведь ничего не знаешь, правда? Посмотри на себя: ни-че-го!..""…трактует Закон, как хочет…""…он – единственный, кто способен уберечь тебя, если только…""…кое-кто не категорически против…"Замерев на краю, Далила вдыхает зимнюю свежесть осторожно, однако не наполняются лёгкие, не остывает голова. По-прежнему тянет прохладой из открытых окон, пахнет моросью и комнатным теплом – отсюда далёкие, словно удушливые. Здесь – властвует забвения закон. Там – ожидание высокое.Спускаясь, она спешит – легко, не оставляя следа. Тревожится пыль разрухи порывами ветра, гудит стихия вольно на мёртвом пустыре. Гигантская воронка, извергая гробовую тишину, лишь в памяти звуки жизни хранит – ни с кем не делимое эхо на одного. Вокруг белизна искрится под звёзд россыпью, но здесь не исчезает угольная чернота, не смывается копоть и витает аура магии – чужая, однако известно чья. А когда-то……библиотека. Полки до потолка. Свитки, скрижали, книги. В третьем зале, с вечера до утра. "Придёт день, когда ты станешь великим магом, Далила", – гордость в седых глазах старого мастера Килана.Где же он? Прах не покинувших с золой смешался, разлетелся, осел на дне… Не отыскать – ни покойников, ни вещей."В этой могиле ты не найдёшь ничего, кроме разочарования, но выбор я оставляю за тобой".Всё уничтожено – его повелением, его рукой.– Невероятно.Неосторожность слетает с уст, однако лик Маски, необычайно строгий в сей час, ничуть не меняется, по-прежнему наблюдает, пребывая в молчании. Он расплывается на миг в глазах молодых, встречающих резкий выпад ненастья. Заметёт ли снегами сей тлен, наконец? Ослепит ли очи бураном? Как ни случись, ничего от души, что болезненно мечется меж восторгом ума и ужасом сердца, – не спрятать, не скрыть. Они сталкиваются в хаотичной дуэли, в непримиримой борьбе. Строптивы оба, упрямы. Лукаво сливаются в танце, пятятся друг от друга, и вновь – сближения достигают. Читают усердно воспоминания, разыскивая свою правоту в цветастой мозаике образов, где ни одна деталь не потеряна, безупречно сохранена, почти подчинена…Сия насыщенность памяти ранит мучительнее заклинания, стрелы, ножа."Воистину, утрата досадная", – пред собой наблюдая фигуру бесплотную, туманится Старейшины взор, – "но что мы можем сделать против воли Советника Владыки?"Падает снежинка на ладонь – в призрачной сущности искрится дивно, вниз улетает. Тает, земли не достигая, как таяла обескураженность чародеев, страхом сменяясь."Ты лишь звено в длинной цепи преступлений", – недосягаем великий Судья. – "Не вини себя"."Оно засекречено", – вторят Вершители, плечами пожимая, улыбкой сочувствуя, отстраняясь."Ты у меня спрашиваешь? – разносится хохот тени озорно, но безрадостно, в скуке. – Я что, похож на архонта жалости?""Ты ведь ничего не знаешь, правда?.." – вдруг хихикает бессознательно внутри, щетинится, грохочет, точно ядом травит, точно разъедает кислотой. – "…ничего не знаешь… ничего не…". Дланью воли вскорости сжатое, наваждение затихает, хрупок шёпот его. Примиряются разум с рассудком, но кажется, будто нет противостоянию конца. Лишь выиграна битва вновь, не война.– Достаточно, – вторжение воли Архонта пыл остужает. – Возвращайся.Напоследок останки Гильдии взором окинув, Далила путь покорности чтит ошеломлению наперекор. Чётче делаются мраморных стен очертания и цвета, чище – запахи… и пустота: она повсюду, одинокая и холодная, но не нуждается ни в ком. Она, могучая, дышит ровно и глубоко, и в центре неё, в чернильно-смолянистом мраке парящее создание. Её начало, её продолжение, её всецелое естество. В неподвижности пребывая, оно изучает взглядом подданную свою – напряжённую и тревожно-бледную, в задумчивости сумрачной, со склонённой головой, в борьбе суждений и впечатлений, магии полотно будоражащих без цели. Неизменчивы его хладнокровия строгая оправа и суть, но теней мистических покой обращается зыбью мёртвой.Меж тем, Далила не находит слов. Всхлипнув единожды, выдыхает неровно, теряется. Всмотреться в него – не смотреть. Протестовать – согласиться смиренно. Уйти, не спросив – остаться. Обвинить – оправдать. Спорить без умолку, оспаривать, прямоты не чураясь и жестокой участи не страшась. Но… она помнит его. Помнит себя. Помнит всё кристально чисто – на беду ли, к счастью ли. Знает самый главный урок, почти осознаёт и разумом, и сердцем: всему своё время и место.– Я не смею судить о неведомом, Ваша Честь, – тих и доверчив её шаг навстречу, – но смею надеяться, что с утратой их наследия и потенциала Империя сохраняет больше, чем может потерять.Безмолвной благосклонностью принятая, Далила не поднимает смятенного взора: Маски резкие черты кажутся как никогда чужими.* * *– Чего ты ждёшь, Марк?Свет трёх свечей танцует в её зрачках, на белизне сорочки, в тёмных локонах. Прокладывая явь пред ней, он удлиняет тень. Густеет холодная ночь, полна далёкая луна, и, встречая возвращение весны, обе в огоньках становятся теплом прохладным, объятием сумрачным, надеждой сырой. Они сливаются в единое целое, но здесь – не пробуждаются предвкушением перемен, не ощущают времени, не внемлют ни вере, ни стремлению, не ищут ни будущего, ни прошлого, но в прошлом будто настоящее стынет. Архонт Теней улыбается им – тонкая полоса с чувством сарказма. Клинок Кайрос не сразу смеет развеять одинокую песнь лишившихся сердца стен, куда закралась мимолётно юность цветущая, но осунувшаяся. Возможно, ему почти жаль. Возможно, чуть-чуть горько. И, наблюдая за ней, потому, возможно, в этой огромной зале так мягко сгущается первозданная тьма.– Тебя жду, – медленен вздох, не блекнет улыбка. – Всегда тебя. Как будто не знаешь.– Всё ещё не скучно? – не касается взглядом, в задумчивости не угасает. – Столько времени прошло.– Я терпеливее, чем ты думаешь, девочка. Таким, как ты, всегда есть чем развлечь таких, как я.– От себя не убежишь…Девочка умолкает, в размышлении растворяясь. Выхваченные лунными тропами силуэты макета увлекают её, собой затмевают Архонта. Россыпь улиц, бульваров, парков, проспектов – столица, как на ладони, видна. В каждой детали миниатюры безупречно воссоздан и образ, и форма, сохранено величие… За прошедшие годы эти виды стали до?роги девочке и милы, но один из них – несравнимо важнее других. – Ты тоже считаешь, что я готова?Она хмурит лоб, мрачнеет. Расслаблена телом, но мыслью напряжена. Спокойна речью, но горяча чувством. Раздвоенность по-прежнему царит в ней, но в гармонии. Её сила растёт, но под контролем. Живее всех живых она, ожидаемая покойница, не испил кинжал крови, и интриги соцветие продолжает расти. Усилия Адъюдикатора и магов не пропали даром, да пропадут ли пропадом?– Я ничего не считаю, – отмахивается словом Марк. – Каждый должен заниматься тем, что умеет. Моё дело – следить за тобой, а не копаться в той мути, которая с тобой приключилась, – приподнимается выкрашенная красным бровь: – Думаешь, старик не знает, что делает?– Когда ты прекратишь называть Адъюдикатора стариком? – она прячется за негодованием, поглощённая тоской. – Это не позволительно ни тебе, ни кому-либо другому.– М-да, в чём-то ты не меняешься.Шутлива надменность в усмешке Архонта, ничуть не зла, но чернеет золото глаз на секунды неспешные. Из теней увиденное выстраивается лесенкой, но ввысь введёт или вниз? Умное и взрослое, но дитя. Верная беззаветно, но своенравная слуга. Ресурс, испытываемый на преданность и честность неустанно, на суждений здравость, на внимания цепкость и быстроту. Она стала, но теперь была – точными ушами и глазами Суда подле хозяина своего, безошибочным архивом под его властной рукой. Диковинка Адъюдикатора, правосудия полезный инструмент. Игрушка, преемница, наложница, дочь – в сплетнях боязливых, взволнованных, недоумённых. Слышит ли она их? Знает ли? Видит ли двойное дно? Никогда не говорит, в невозмутимости уподобляясь господину своему... В чём-то она меняется вдвойне.– Конечно, глупо было надеяться, что Адъюдикатор сделает исключение, – прервав смурую тишину, девочка мягко ступает впотьмах. – А ведь раньше, ещё в Гильдии, я мечтала отправиться в путешествие по Империи, посетить места, о которых читала, – замирает шаг в конце залы, у миниатюры одного из городов. – Что ж, утратив актуальность, мечта стала реальна. Как думаешь, с чего всё начнётся?..Её предположения сыплются непрерывно, перемежаясь с историческими познаниями и ни в чьём мнении не нуждаясь. От макета к макету – живее движение, но обманчива лёгкость. Максимально приблизившись к господину, девочка ожидает максимальной отдалённости от него. Дни отбытия перетекают в часы – неизбежность необоримая, безысходность… страх. Вопреки глубокому почтению, она сомневается в понимании старика.– Ты будешь рядом, Марк? – робко теплится надежда в сомнении, в недоверии.Присматриваясь, медлит Архонт. Потирая подбородок, будто плутовством примеряется. Его хищные тени, негромко издавая шипение, вокруг девочки скользят в любопытстве, играючи.– Возможно. Но это не значит, что я к твоим услугам, – тускнеет во тьме туманной палач Суда, и лишь сияние очей задерживается в ней. – Удачи, девочка. С Вершительницей Матильдой она тебе пригодится.Кивнув на прощание, Бледен Марк исчезает. Затихает следом дремлющая зала, засыпает, возвращаясь к прежнему порядку вещей. Вновь становится непреложным здешний покой, не иссушивший скорби, однако витает в воздухе присутствие другой стороны. Слышен сверху выдох глубокий, внимание ощутимо, но интерес тревожный молчалив, осторожен.Подарив ему улыбку, девочка уходит. Повисает в воздухе его вопрос… Но там, где жизнь Суда царит, нет места посторонним – даже любящему и любимому отцу.