День 2. Девушка с ?вот такими? волосами (1/1)

У Кургана травы особенно сочные водились. Твири да савьюра почти не найти, зато у сорняков стебли нарождались мясистые, водянистые, веревки из таких вить — одно удовольствие. Артемий и вил, и потому с Ноткиным они к Кургану наведывались регулярно, чтобы подсобрать материала. К тому же были у Артемия кое-какие ?мыслишки?.— Что за мыслишки-то? — Ноткин серпом поддел стебли у самой земли, как Артемий учил. — Рассказывай.Делиться подробностями было, конечно, рано, но имело место мнение, что травы сорные можно для твирина использовать, добавляя к настоям в определенных количествах. Так что не компостом единым…— Ого! Сечешь фишку-то. А потом Оспине покажем, да?— Ага.— Ей так понравился тот…— Погоди-ка, сегодня вторник? — Артемий поднял глаза к небу, присматриваясь к яркому кругу солнца, проглядывающему сквозь полотно сероватых облаков. По всему выходило, что часа два пополудни уже минуло, и этот тонкий звук… — Вот шабнак! Поезд же!Траву они спешно запихнули за пазуху да рванули к Станции, куда каждый вторник неизменно приходил состав. Вообще, конечно, если смотреть по-настоящему, то состав уходил из Города в Столицу, чтобы отвезти мясо и шкуры, а затем возвращался обратно в Город. Ходили даже слухи, что поезд приписан самому купцу Ольгимскому и регулярно учитывается им в каких-то там статьях городских расходов. Однако на стоянке состав проводил, если не соврать, считанные часы и пропадал на новую неделю, отчего все городские считали его исключительно столичным.Артемий не считал никаким, но с Олгоем — машинистом — менялся регулярно всякими полезными вещами. Олгой, наверное, зарабатывал на обменах целое состояние, только неизвестно, куда ему деньги девать, если с поезда он никогда и не слазил. Артемий прямо под окнами локомотива вставал, а Олгой высовывался и махал кульком мешковины. Торг проходил быстро, без слов: рукавами помашут, гавкнут пару раз степными ругательствами, вот тебе и сделка. Либо всё на всё меняешь, либо не меняешь вовсе.В этот раз только Артемий до поезда не добежал. Запнулся за корень, когда черная тень у колеса мелькнула.— Чу, Шабнак там бродит! — ткнул он пальцем в сторону второго вагона, рванув Ноткина за рукав с такой силой, что лучше б сам упал. Ноткин с шипением послушно припал к корням и осторожно приподнял голову над верхушками подсохшей травы, высматривая нечистую.— …Ого, да не Шабнак это, Тёмка! — горячо зашептал он. — Приехал кто-то! Это ж это! Из Столицы, значица, приехали! Во новость-то!— Из Столицы!.. — Артемий вынырнул из сухостоя, всматриваясь в, казалось, совсем-совсем черный силуэт. Чужак прыгнул через буерак, и только тогда ясно стало, что это не бестелесная тень: на свету ярко блеснул длинный плащ.— Поди ж ты, аж свет отражает, — присвистнул Ноткин. — Мне б такую одёжу, а, Тёмка? Вообрази, сколько карманов можно заделать, да по бутылке в каждом!..Артемий его почти не слушал, внимательно всматриваясь в чужака, окутанного туманным ореолом Столицы. Тот скоро шел вдоль поезда, ловко прыгая через овражки и куцые островки сухостоя, потом махнул машинисту и исчез в недрах станции.Артемий проводил его долгим взглядом и оторвался от созерцания станционных стен, только когда Ноткин толкнул его в плечо:— Тём, а Тём, новость-то, а? Пошли в город пока слух не пошел!— К Олгою надо, — отмахнулся Артемий, — а то народ на загрузку пойдет, не до нас ему будет.— Ну и иди к Олгою! — фыркнул Ноткин. — А я — в город. Все иголки мои будут, может, и на плащ хватит! Хотя бы Артисту.— Тебе лишь бы кошака своего наряжать. Иди уже, раз собрался.Толкнув друг друга в плечи, они разошлись в разные стороны. Убедившись, что Ноткин скрылся из виду за холмом, Артемий рванул к поезду. Олгой обычно говорить отказывался, ссылаясь на то, что не умеет, но в этот раз сделал исключение, даже просить не пришлось. Сам махнул длинным рукавом в хвост состава да глубже в воротник закутался, ворчал всякое. Змей, говорит, летучий, крылья змеиные. Еще скрестил руки в кистях и помахал, но это Артемий и без слов понял, плащ ему тоже понравился.— Из Столицы-то? — всё спрашивал он, словив степняка за рукав. — Ну, отвечай, шельма!— Штолыца-Штолыца, — закивал Олгой, трудно выговаривая слова и шипя на глухих. — Тыкать ш города, да. Пяткы шветыть. Плащ шветыть.— Светить… Это сверкать что ли? От оно что…— Платыть Олгою. Много платыть. Очшень надыть ему тут.— Понял я, понял.Артемий выпустил рукав и привалился к горячему железному боку локомотива. По всему выходило, что чужак не стал дожидаться регулярного столичного поезда, ходившего туда-обратно каждые два месяца (этот уж точно был ?столичный?, так как два состава даже Ольгимский себе позволить никак не мог), а уговорил Олгоя взять его с собой в нарушение всех правил. Спешил покинуть Столицу, либо по какой-то причине очень хотел оказаться здесь.На этом анализ ситуации для Артемия закончился, поскольку анализировать больше было нечего. Оставив Олгоя наедине с его впечатлениями, он двинулся в сторону Станции, чтобы выйти в город со стороны Омута и дальше пройти к площади. Ноткин уже наверняка успел перебаламутить весь народ, осталось только слушать внимательнее.Зацепившись за первую же реплику гуляющих, Артемий вклинился в разговор за подробностями.— Эй! Не видел человека вот в таком… — Артемий сцепил ладони большими пальцами и махнул пальцами, изображая птицу, — …плаще?— О, как же! Видел, конечно! То ж Даниил Данковский. Приехал сегодня на мясном поезде.— Кто-кто?— Да Данковский, дерёвня! — всплеснула руками полненькая женщина. — Дохтур, причем самый что ни на есть настоящий! Изве-естный! — мечтательно протянула она. — О нем даже в газетах пишут. От всех хворей лечит, говорят, и лучше всяческих травников. Вот так-то.Артемию даже обидно стало: отец его лучшим знахарем был и тоже от всех хворей лечил. Да и до сих пор он лучший, потому как со дня его смерти не нашлось толковых врачей во всем Городе. Один только Артемий в его записях и разбирался, но рецепты в дневниках лишь твирина касались, а все остальное отец на словах объяснял. Разве ж за какие-то десять лет всю науку объяснишь? А тут еще десять лет, почитай, как с его смерти прошло, уж и не вспомнить, сколько почек человеку по природе полагается: одна или две.А Город ничего, живой, от флюсов не повымерли.— И чего именитый дохтур столичный забыл у нас? — поинтересовался со смешком Артемий. — Случайно свернул не в ту степь?— …Вот и я говорю: неужто сжалились над комендантом? Уж писал и писал он в Столицу, что нету теперь врачевателя у нас, только слушал ли его кто! А вот послушали, выходит? Прислали? Кабинет небось у нас тут откроет, лечить станет… может, и прививки делать начнут?Это уж было слишком. Артемий уязвленно выдохнул и оставил горожан судачить самостоятельно, без его, Артемия, помощи. То, что чужак был врачом, да еще и хорошим, немного пугало. Отец много Артемию про Столицу рассказывал и про науку тамошнюю тоже, непонятной она была и страшной, поэтому Даниила Данковского Артемий тут же зауважал, хоть и не без обиды. К тому же его появление в Городе навело знатный шорох, а такое случалось ой как редко. Артемий шел по улицам, выслеживая Данковского, и то тут то там слышал разговоры уже известного содержания.— Слышал, Данковский в Столице большая шишка, ученый.— Говорят, он бросил вызов самой смерти.— Отгрохал себе хоромы в центре в два этажа, а у нас никак канализацию нормальную не сделают.— Данковский, приятель, это ВООБЩЕ другой уровень. Особенно впечатлял, конечно, собственный кабинет где-то в Столице и карьера успешного во всех отношениях врача. В позаимствованных газетных вырезках писалось, что господин Д. Данковский заведует кафедрой при Университете под надзором какого-то А. Тельмана, лечит все хвори без исключения, кроме разве что старости. Но и на этот недуг Данковский грозился найти управу, чем вызывал ироничные комментарии у авторов статей и очерков, а ирония эта смешивалась у них с таким почтением, что Артемий восхитился авторитетом доктора и тем трепетом, который его фигура вызывала у далекого от медицины люда.Одним словом, хороший был врач, почти каким отец покойный был, и обстоятельство это вызвало у Артемия напополам с завистью еще более жгучее любопытство.И чем дальше, тем любопытство жгло сильнее.— Слышала я, слышала о Данковском. — Анна, оправив пышную юбку, присела на край стола. Артемий, дошедший по следу из слухов аж до северной части города, привалился к стене. С Анной они не то чтобы ладили, но какой-то общий язык все-таки нашли. Артемий иногда пересиживал у нее, когда попадался комендантским на спекуляциях спиртным, и в это время они вполне мило чесали языками за рюмкой самопального. — У Евы он остановился. Тебе-то какое дело? Ты же не врач.Голос у нее был мелодичный, но скрипел, как несмазанная петля. Для Артемия это оставалось медицинской загадкой, поскольку глотку она смачивала регулярно — то водкой, то твирином. Пила наравне, так что с этой женщиной Артемий никогда не вежливичал.— А ты не Анна, — без жалости ответил он, — но тебе это жить пока не мешает.Анна в улыбке закусила губу, выдерживая паузу, положенную уязвленной женщине.— Вот же злой какой, собака, — все же улыбнулась она и закинула ногу на ногу.— Ты рассказывай давай, рассказывай, — поторопил Артемий. — Больше прочих о Столице знаешь, что за фигура?— Хорошая фигура, — благосклонно мурлыкнула Анна. — Самый молодой бакалавр в истории Университета.— Самый молодой…— И говорят, что звание он себе зубами выгрыз. В Университете молодых да ранних не любят, вот тамошний царёк ему и воспротивился из-за молодости. А Данковский зубами его за руку хвать!..— Зубами…— …И вот уже лет шесть (или, может, восемь) у него своя лаборатория. А что до наших мест, то поговаривают, Данковский приехал искать нетрадиционные методы лечения.У Артемия в душе что-то ёкнуло. Это ж про них! Про него самого да про науку отцовскую. Зависть отступила окончательно, а Артемий заинтересованно шагнул ближе к Анне, жадно ловя детали и уже в мыслях предлагая Данковскому что-нибудь такое, от чего он точно не откажется.— Ты не обольщайся, — попыталась осадить Анна, — Данковский на тебя даже не посмотрит…— Ага.— …Так что последуй моему совету: не нервируй умного человека и держись от него подальше, знахарь.— Ага.— Ты меня вообще слушаешь?— Ага.— Артём!Капелла захлопнула книгу и заскрипела креслом, поддерживая Ноткина в его порыве.— Что?— В облаках витаешь — ?что?. — Ноткин встряхнул выменянную куртку и сбросил ее на дистиллятор. Куртка была потертой от старости, зато кожаной и с карманами. Неплохо наварился на новости о приезжем враче. — Полчаса обсуждаем, сколько ящиков будем нести, а ты все змей на полях рисуешь.— Куда нести?В степи, в отличие от Машины, было ветрено и холодно. Артемий перехватил ящик с бутылками удобнее. Ноткин запрокинул голову, кивая на Многогранник:— Да вон, на самую верхотуру.— …Вы с Ханом не в ладах, разве нет?— Ну… да, но это не повод не продавать им алкоголь, если они платят.— И то верно.Артемий, глядя на самую вершину лестницы, обделенной перилами, вздохнул и в очередной раз перехватил ящик. Бутылки жалобно звякнули, перспектива неприятно качнулась. Песиглавцы пропустили их внутрь, и на зеркальных гранях Артемию в хмельных снах виделись очки, капюшоны и двухэтажные хоромы в центре Каменного Двора.А еще — личный кабинет в Столице.