Глава 24 (1/1)

11.04.2014 Всё не так, всё совершенно не так. И хоть эта мысль не давала мне покоя со вчерашнего дня, отражаясь тянущим узлом в низу живота, словно тащившим меня ко дну, я всё равно бесчисленное количество раз при любой попытке уснуть вскакивала с кровати, опускала ноги на холодный деревянный пол, который чуть скрипел, когда я поднималась, и ходила по комнате, отчего даже начала кружиться голова. Свет настольной лампы так и продолжал освещать ничтожную часть моей комнаты, но даже его было достаточно, чтобы я чувствовала себя в безопасности. А что, если это не так? Что, если прямо сейчас кто-то наблюдает за мной из окна? Что, если кто-то держит в руках свою камеру, пытаясь настроить фокус, и каждый раз матерится себе под нос, когда я снова срываюсь с места? Что, если я под прицелом? И этим прицелом необязательно должен быть фотоаппарат. Мне так сильно хотелось сейчас взять свой побитый телефон, набрать номер Филлис, Майкла?— кого угодно?— и просто кричать обо всём, что было у меня на душе. Так сильно хотелось рассказать о следах от ногтей на моей шее, так хотелось рассказать о пятнах, мелькавших перед глазами из-за того, что я слишком сильно жмурила их, так хотелось рассказать о холоде этой комнаты, этого дома, этого города. Мне так сильно хотелось сказать обо всём, что уже второй день не давало мне уснуть ночью, и ещё больше мне хотелось кричать обо всём, что происходит, до того, чтобы мой голос осип. Мне хотелось выть, хотелось биться головой о стену и хотелось закопать себя живьём, потому что молчание было невыносимым. Оно не давало мне сдвинуться с места, словно я?— корабль, а оно?— якорь, ушедший глубоко под морское дно. Единственное, что я могла,?— это двигаться в том радиусе, в котором ?якорь? мне позволял: не спать ночами, не выходить из своей комнаты и не разговаривать ни с кем, даже с собственной тётей. Только это было мне дозволено, ведь иначе, если бы я всё же набралась сил и оторвала от себя эту цепь, оставшись без штурвала, кто знает, куда бы меня унесло? Мне хочется рассказать каждому о том, что я вчера видела. Мне хочется во всех подробностях расписать то, о чём писала в своём дневнике Грейс Перкинс, хочется описать до мельчайших деталей все снимки со мной. Но мой рот был заклеен, руки связаны, а глаза то и дело беспорядочно пробегались по людям вокруг меня, с беззвучной мольбой прося о помощи, а никто этого и не видел. Так не должно быть, этого не должно быть. На часах уже было почти двенадцать, и я до сих пор не спала. Я не спала со вчерашнего дня. Каждый раз, когда я закрывала глаза, мне вдруг казалось, что позади меня мелькнула яркая-яркая вспышка, отчего я немереное количество раз в давящем страхе оборачивалась к окну. И всё так же мне казалось, что я слышу Грейс, но на этот раз гораздо чётче, гораздо требовательнее, но с отчаянием в её голосе. Сумасшествие, не правда ли? Это называют безумием, но я считаю это полнейшей агонией. Я не раз с неподдельным интересом выглядывала из окна, и было это вовсе не потому, что мне была интересна жизнь моих соседей. Я устала от своих мыслей, от чужого дневника на моём столе и нового потока мыслей. Все проблемы, впрочем, таились только в моей голове. Только они не давали мне покоя, и я даже подумала, что и правда схожу с ума. Что, если этот голос, твёрдо напоминавший обо всех насущных проблемах, вовсе не мой? И я была бы рада услышать чужой голос. Наяву. Но меня окружала полная тишина, только неразборчивые разговоры доносились до моих ушей, да и то я сомневалась, на самом ли деле их слышу или же это просто очередная проделка моего мозга. И даже несмотря на хоть какое-то присутствие людей в моей жизни в последние два дня?— косвенное оно или же что ни на есть прямое?— мне больше всего хотелось поговорить с теми, кто сам хотел со мной поговорить. Даже с Люком, который скорее стал бы новой головной болью, чем её лекарством, хоть с кем! Мне нужен друг, мне нужен тот, с кем я могу поговорить, перед кем я могу раскрыть каждую клеточку своего тела. Но это было бы эгоистично?— ради собственной лёгкости ставить под угрозу чью-то жизнь. Но все мои желания как-то изменить ситуацию подавлял мой собственный страх. Он её видел, она о нём знала, и всё пришло к тому, что на этой неделе единственная фотография девушки будет украшать её надгробную плиту. Как я узнаю, что подобное не произойдёт с моими друзьями? Поэтому я должна хранить всё в секрете, тайне, о которой узнают в том только случае, если будут обыскивать мой дом, подобно дому Перкинсов. И даже так я унесу этот секрет с собой в могилу. Мне не нужно повторения моей истории, людям не нужно это повторение. Молчание хорошо для тех, кто становится предметом его защиты. Но тем, кто носит это молчание, знает обо всём, но рот должен держать на замке, это всё больше кажется пыткой, не то себя, не то других. Самое ужасное было в том, что я не знала, сколько ещё смогу продержаться. Снова тряхнув головой, я застыла на месте, всё так же жмуря глаза. Забыть бы об этом хоть на минуту, хоть на мгновенье, чтобы перестать каждый раз вздрагивать от собственного страха, покрываясь мурашками. Столько теорий, столько догадок было выстроено за последние дни, что мне теперь остаётся только зажаться в угол, закрывшись от собственных мыслей, которые преследуют меня, как хищник свою добычу. Но я не могу. Мне некуда спрятаться от собственных мыслей. Я не могу спрятаться от себя самой. Я взглянула на ежедневник на своём столе, лежавший прямо по центру. На этот раз никакого соблазна заглядывать в него у меня и не было. Более того?— мне хотелось открыть окно и выкинуть его, а если бы кто-то его подобрал, это было бы уже не моей проблемой. Я и правда поверила в слова о том, что чем меньше ты знаешь, тем крепче ты спишь. Волнует меня лишь одно: я и так знаю лишь мизерную часть всего, а что было бы, знай я всё? И всё равно, даже с такими удушающими мыслями, я пожалела, что не забрала оттуда всё, что можно было забрать. Все снимки, все тетради, ежедневники, коробки с личными вещами, в которых могло находиться что-то ещё,?— там могло быть что угодно, там могло быть что-то, что натолкнуло бы меня на верную мысль. Но у меня нет ничего. Есть только эта сраная книжка, в которой почти чёрным по белому написано, кто убил Грейс, и обрывистые воспоминания о фотографиях на её стене. —?Почему я не могу об этом просто забыть? —?порывисто, со злобой в голосе шепнула я себе под нос, схватив дневник и бросив его в свой ящик, который потом с силой захлопнула. Ответ на мой вопрос появился на удивление быстро, стоило мне только вспомнить, как я провела последние часы, и я усмехнулась. —?Очевидно же: потому что рассказать об этом я могу только себе. И я никому не могу рассказать. И никто не может узнать. Я прижалась спиной к шкафу и, не заметив того, от бессилия скользнула по нему на пол, закрыв лицо руками. Пальцами я впивалась в собственные виски, словно пыталась прекратить этот назойливый такт, который набивал мой пульс. Это было единственным, на что у меня хватало сил. Ноги, до этого согнутые в коленях, расслабились и как-то мёртво и безжизненно рухнулись на пол, и сама я почти что согнулась пополам. Я часто думала о том, что мне не нравится моя нынешняя жизнь, и почти никогда о том, что я хочу умереть. Однако только об этом я теперь и думаю. Всегда есть какой-то выход?— так я говорила себе всю свою жизнь. Но где он теперь? Я не вижу ни одного лучика света, который мог бы мимолётно моргнуть в щёлке под какой-то дверью. Он точно должен быть, но как я вслепую могу двигаться по бесконечному чёрному пространству, зная, что вокруг меня даже нет стен, на которые я могла бы опереться? Хотя я даже этого не знаю наверняка. Может быть, она была прямо за моей спиной, чуть дальше расстояния вытянутой руки, а я просто до туда не дотянулась. Но теперь я не знаю и этого, потому что заплутала в чёртовой пустоте и давно сбилась с ориентира. Отбивая рукой по полу непонятный ритм, я пустым взглядом смотрела на стену напротив меня, утирая редкие слёзы. Я не видела отдушины даже в том, чтобы банально поплакать в подушку, потому что она и без того была сырой уже несколько ночей подряд. Я всегда напоминаю себе, что лучше выплеснуть эмоции, чем держать их в себе, но у меня нет сил даже на это. Едва ли есть силы двигаться, как-то жить, успокаивая себя, что это всё скоро пройдёт. Всё наладится только в том случае, если этот мерзавец перестанет подкидывать мне новые и новые книги, дожидаясь моего ответа. Может, я даже смирюсь с молчанием. Но у меня не получится ни о чём забыть, если мои глаза будет мозолить белый форзац с какой-то надписью на нём. В голову снова прокрались мысли о записях Грейс (впрочем, когда они вообще пропадали?), и я ненароком вспомнила слова миссис Янг: ?Ей было одиноко?. А я одинока? Можно ли то, через что я сейчас прохожу, в какой-то степени назвать одиночеством, или же я просто выдумала его для себя, сама того не осознавая, чтобы исцелиться? Проще думать, что ты одинок и что тебе не с кем поделиться чем-то, что так сильно тебя гложет, чем найти человека, с которым ты можешь чем-то поделиться. Может, не хочешь, но по крайней мере можешь. И речь сейчас даже не о психологе, совсем нет. Вдруг есть человек в этом мире, который может тебя выслушать, пускай он даже не твой друг? Но это было бы странно, согласитесь: рассказывать о своих проблемах тому, кто тебя даже не знает. Представить даже на мгновенье, что ты сидишь в каком-то кафе, больше пяти минут помешиваешь ложечкой свой давно остывший кофе, и к тебе, на единственное свободное место в заведении, подсаживается человек, которого ты впервые в жизни видишь, и ты начинаешь рассказывать ему о наболевшем?— как-то странно, даже мало-мальски дико, разве нет? Но кто-то ведь слушает, даёт советы, а ты, может, этого и вовсе не ожидал. Есть ведь такие люди. Хотя бы поэтому, наверное, мы не одиноки. Пробыв несколько минут в каком-то бессознательном состоянии, словно этих минут вовсе и не было, я не заметила, как уже стояла в прихожей и завязывала шнурки на кроссовках, накинув поверх пижамной кофты лёгкую ветровку на свой страх и риск проснуться завтра с кашлем. Однако болезнь меня сейчас волновала в самую последнюю очередь, ведь в голове моей на повторе стояла какая-то ненормальная и до чёртиков странная назойливая идея. Я даже не знаю, правильная она или нет, но мне так сильно хочется избавиться от всего, что заполоняет мою голову последнюю неделю?— в особенности последние два дня,?— что я готова идти на что угодно, лишь бы высвободиться из этих цепей. Аккуратно закрыв за собой дверь, чтобы не создавать лишнего шума, я спустилась с крыльца, и моё лицо тут же обдало холодным, каким-то мокрым ветром, хотя дождём на улице и не пахло. Ноги сами несли меня в нужном направлении, пока я сомневалась: а стоит ли? Не поздно повернуть на сто восемьдесят градусов и вернуться в своё ?логово?, где меня так же будут атаковать одни и те же голоса, мысли, к которым я всё равно со временем привыкну. Но когда я увидела горящий в гостиной свет, по мне пробежался крохотный электрический ток, побудивший снова сорваться с места и стремглав идти туда, куда меня нёс какой-то странный порыв. И когда я стояла на том же самом месте (кажется, в третий раз?), на том же самом расстоянии от порога, то рука начинала вздрагивать каждый раз, когда я тянулась к звонку. Я сжимала и разжимала кулак, наполняя лёгкие свежим ночным воздухом, и всё же нажала на эту кнопку, после чего донеслось негромкое стрекотание по ту сторону двери. Я ждала не меньше минуты, прежде чем мне открыли дверь, а слова сами собой сорвались с моих губ. —?Извини, что я помешала, причём так поздно. Я знаю, мы не друзья, мы просто знакомые, которые иногда здороваются друг с другом, но мне нужно, чтобы сегодня?— именно сейчас?— мы вдруг стали хотя бы приятелями. Это нагло, это даже дико, но мне правда это необходимо. Я-я никому не могу об этом рассказать, даже собственным друзьям, потому что я боюсь, я очень, очень сильно боюсь, но я не могу никому сказать об этом, понимаешь? Я бы не пошла к тебе, если бы не была в отчаянии. Наверное, я не должна говорить этого, по крайней мере тебе, но… —?я сделала паузу, с силой закусив губу, и даже не смотрела в глаза Эштона, потому что побоялась увидеть презрение. Из-за ветра я почувствовала холодок на щеке, который тонкой полоской скатывался к подбородку, и тут же утёрла мокрую дорожку, всё так же смотря в пол. —?М-мне кажется, я влипла. Очень сильно влипла. Из-за темноты я почти не видела лица Ирвина, ведь тот стоял спиной к свету, пробивавшемуся лучиками из-за него. Всё так же сжимая руки в кулачках, я ждала от него хоть какого-то ответа, даже если он просто выгонит меня с порога своего дома, что было бы наиболее логичным. Эштон, наверное, думал, что я слетела с катушек, и так оно и есть. Я даже не могла полностью осознавать, что же я делаю. В один момент я сижу на полу в своей комнате, а потом вдруг оказываюсь на крыльце дома Ирвина, с которого он прогонял меня не раз. Это так унизительно, но я просто не видела другого выхода. Мне некому рассказать о том, что со мной творится, иначе это может очень плохо закончиться. И, может быть, именно в эту минуту я поверила, что тем человеком, который может меня выслушать, был Эштон. Наши отношения, которых вовсе и нет, только играют мне на руку. Только мне, наверное, и играют. Парень тяжело выдохнул, вытирая руки о свою футболку, но ничего не сказал. Только не молчи, умоляю! Обзови, накричи, скажи, что я не могу с тебя что-то требовать?— только не надо молча смотреть на меня. Я так сильно устала от тишины, мне так хочется услышать человеческий голос, хотя бы какой-то звук?— и мне должно стать легче. Однако вместо того, чтобы что-то сказать, Эштон молча раскрыл дверь, впуская меня внутрь. Меньше всего я ожидала именно этого, поэтому, когда его лицо было видно чётче, а раздражённостью почти и не пахло, внутри меня что-то перевернулось, отчего захотелось вдруг убежать. Но это было бы ещё более глупо, чем заходить, когда впервые он пошёл мне навстречу. Я натянула рукава ветровки сильнее, перешагнув через порог. Воздух тут был какой-то другой, но почему-то настолько же холодный, как на улице. Я чуть вздрогнула, когда Эштон с лёгким грохотом закрыл за мной дверь, и почему-то почувствовала себя зверем в ловушке. Тут, должно быть, есть какой-то подвох, верно? Либо это снова злая игра моего воображения, которое с каждым разом пытается бить меня всё сильнее, не оставив и одного нетронутого места. Как так вышло, что в двенадцать часов ночи я оказалась в доме Ирвина, который без всякого упрёка впустил меня внутрь? Я снова зачем-то вытерла высохшую прозрачную дорожку на щеке и испуганно смотрела вслед парню, который ушёл куда-то в гостиную. —?Ты так и будешь стоять в прихожей с выпученными глазами, будто я собираюсь тебя убивать? —?донёсся его голос из комнаты, и я словно опомнилась. Наспех сняв обувь, я, чуть запинаясь, прошла за ним, но всё так же осторожно, как будто меня на каждом шагу поджидала ловушка. Эштон стоял ко мне спиной и что-то складывал в небольшую коробку. Его телевизор неизменно бормотал что-то на фоне, а экранный свет играл разными красками на стене напротив. Свет сюда проникал только из коридора, и я с трудом понимала, как можно было чем-то заниматься в темноте. А, судя по всему, парень и правда что-то делал, а не сидел напротив ?ящика?, смотря повтор дневных передач. Закончив со своими делами, он повернулся ко мне, и я увидела какие-то пятна на его серой футболке, больше всего из которых было красных. Ирвин, заметив мой взгляд, произнёс: —?Это не кровь, расслабься. Мой взгляд переметнулся на коробку, которую он только что поставил на тумбочку рядом с собой. Я разглядела в ней какие-то перепачканные кривые белые тюбики, у многих из которых не было даже крышек. Среди них лежали какие-то палки, по форме напоминавшие кисти. Тут же, сложив два плюс два, я спросила: —?Ты рисуешь? —?Ты пришла потрепаться или всё же объяснить, почему ты среди ночи заявилась ко мне домой? —?он скрестил руки на груди, выжидающе смотря на меня, и я вовсе забыла обо всём, что до этого момента не давало мне никакого покоя. —?Ну же, я слушаю. Это было ошибкой. Заявляться сюда было самой идиотской, самой глупейшей ошибкой, которую я только могла совершить. Как я только могла хотя бы подумать о том, что найду здесь утешение? Почему я должна была найти его именно здесь? Им тут и не пахнет, а пахнет только напряжением, раздражённостью и алкоголем, коим был завален весь журнальный столик около телевизора. Я отвела взгляд в сторону, всматриваясь в угол, где стояло большое тёмное полотно, так же, как и стена, светившееся огнями телевизора. Всё тело напряглось, в висках снова назойливо постукивало, а ногтями я опять впивалась в ладони, которые и так были в небольших царапинках, потому что я делала это слишком часто. Я могла бы просто уйти, не сказав ни слова, но это будет выглядеть ещё более странно, чем я выгляжу сейчас, стоя посреди гостиной в доме Эштона в пижаме и закинутой на плечи ветровкой. Парень устало вздохнул, покачав головой, и стал приближаться в мою сторону, а я со страхом наблюдала за ним, боясь, что он может поднять на меня руку. И это почти случилось, однако вместо столь грубого жеста он просто положил свои руки мне на плечи, с непонятной эмоцией во взгляде смотря мне в глаза. —?Для начала сядь,?— едва понятно шепнул парень, а потом надавил на меня, отчего я, не успев понять этого сама, плюхнулась на старый, в каких-то местах продырявленный диван. Он приземлился рядом со мной и наклонился к столику. —?Теперь начинай свой охрененный рассказ,?— Эштон потянулся к полупустой бутылке с желтоватой жидкостью внутри, которая, на мой неопытный взгляд, была похожа на скотч, и налил в стакан совсем немного, после чего просто взял его в руку. —?Будешь? —?Нет, я не пью. —?Зря,?— хрипло отозвался он, и, недолго подумав, одним глотком опустошил стеклянную ёмкость, не издав при этом ни одного постороннего звука, как любят это делать остальные, словно просто отпил воды. Парень прошёлся рукой по волосам и откинулся на спинку дивана, пустым взглядом смотря на телевизор. —?Знаешь, мне ничего не стоит выставить тебя за порог и сделать так же и в следующий раз, если ты снова без приглашения сюда заявишься. Меня удерживает только то, что прямо перед тобой вывалилась из шкафа твоя мёртвая знакомая. Меня чуть передёрнуло. Страх заполонил всю мою грудь, пока я пыталась отвлечься от всех ужасных воспоминаний того вечера, от собственных догадок и даже домыслов, которые селили во мне панику и непонимание так же быстро, как и искореняли чувство безопасности. Пальцы снова начали подрагивать, но я тут же сжала ладонь в кулак, и всё бесследно исчезло. —?Я не из-за этого пришла. —?А из-за чего тогда? —?Я-я не могу рассказать, но… —?И зачем ты тогда пришла? —?Я не могу об этом говорить,?— строго ответила я, что тут же заставило Ирвина замолкнуть. —?Я не могу говорить об этом… напрямую. Я вообще не уверена, что хоть как-то могу об этом говорить, но я больше так не могу. Это мучает меня каждый день, каждую минуту, моя голова буквально взрывается каждый раз, когда в миллионный раз проносится одна и та же мысль. И хуже всего, что я не могу рассказать о ней друзьям. И сначала ты думаешь: ?Всё в порядке, я просто перетерплю это, я сама со всем разберусь?. Но потом ты остаёшься наедине с этим и понимаешь, что ни с чем разобраться не сможешь. Да и кто бы смог? Разумно было бы попросить о помощи, но нет! Я не могу. Я не могу ни попросить о помощи, ни дать кому-то знать, что она мне нужна. А я устала бояться одна, я дико устала от этого. Но у меня нет выхода, потому что есть определённые правила, которые устанавливала не я и которые играют против меня. И я не могу выбраться из этой игры, я не могу от неё избавиться. Каждый раз, каждый чёртов раз, когда я пытаюсь выкинуть каждое воспоминание о ней в остальную груду мусора, она крепко-накрепко прижимается ко мне и не желает отпускать, а я не могу её оторвать. Мне кажется, это никогда не закончится. Я всегда буду бояться этой игры, всегда буду бояться того, кто за ней стоит, и буду бояться проронить хоть слово, потому что была уже одна жертва, я не хочу испытывать ещё больше потерь. Я хочу вернуться к нормальной жизни, я не хочу того, что у меня есть сейчас. Господи! Я снова закрыла лицо руками, внезапно почувствовав стыд за все произнесённые мною слова, за моё присутствие в этом доме. Не здесь я должна быть, где угодно, но только не здесь. Я рассказываю о проблеме не тому человеку и, может быть, не в то время. И как я тогда узнаю, кому и когда смогу довериться? Может, этого и вовсе не произойдёт никогда. Никогда я не найду покой, никогда не вернусь к старой жизни и никогда не буду радоваться тому, что знаю, как проведу завтрашний день. Сейчас я знаю только то, что я в абсолютном неведении. Я не знаю, что произойдёт со мной через неделю, через день, через час или даже через минуту. Только от этой мысли хочется закопать себя глубоко под землю, где я точно буду знать, что со мной больше ничего не произойдёт. Услышав, как Эштон снова наливает что-то в свой стакан, я несколько обрывистыми, судорожными движениями убрала руки от лица, боясь взглянуть на парня. Не знаю, что хуже: увидеть на его лице непонимание или попросту безразличие. Я ведь, по сути, излила душу совершенно чужому человеку, не зная, какая у него будет реакция и что он вообще обо мне подумает. Скорее всего, первым, что он у меня спросит, будет вопрос, не играю ли я в казино. А вторым будет вопрос о наркотиках и не под кайфом ли я сейчас. Возможно, это было бы даже к месту, ведь завтра я хочу проснуться с чистой душой, не терзаясь мучениями, о которых только что рассказала едва знакомому человеку. —?Если не ты убила ту девчонку, то я даже не представляю, в чём здесь может быть дело,?— он вновь откинулся на спинку дивана, медленно потягивая алкоголь из стакана, словно пытаясь растянуть его вкус на языке. Следя за каждым его движением, я всё никак не могла понять, какие чувства его наполняют. Если судить по одной лишь ?обложке??— ему совершенно наплевать на меня, мои слова, да и на всю ситуацию в целом. Было невозможно просто взять и прочитать по его лицу, что именно он испытывает, потому что всегда?— без исключения?— его вид говорил о том, как сильно он ненавидит пребывать в той обстановке, в какой он пребывал, как сильно он ненавидит каждого, кто нарушал его пространство. Я с трудом могла представить, нравится ли вообще что-то Эштону, потому что он всегда выглядит так, словно ненавидит каждую секунду своей жизни, ненавидит каждого, кто наполняет эту секунду. И эти минуты были вовсе не исключением, а скорее тем, что спровоцировало создание правила. —?Это пройдёт,?— неожиданно раздался его голос. —?Не знаю, что у тебя произошло, но в любом случае совсем скоро ты перестанешь ломаться. Друзья не всегда смогут помочь, поэтому учись справляться в одиночку. Одиночество?— это не наказание, а точка отправления, то, с чем ты рождаешься. А куда ты пойдёшь?— зависит только от тебя. Если хочешь, можешь и дальше сидеть в одном месте. Так у тебя хотя бы не будет ложных надежд, что кто-то возьмётся тянуть тебя с него. —?Я не справлюсь с этим одна. Это просто съест меня. —?Что же такого могло случиться, что ты, Бетани Джефф, которую невозможно согнать с крыльца моего дома и которая никогда не опускает руки, пока ей их не обрубят по плечо, вдруг думает сдаться? —?с ноткой иронии и усмешки в голосе шепнул Ирвин, допив своё ?пойло? до последней капли. —?Ты выдержишь. А даже если нет, то найдёшь, как с этим справиться. Возможно, если бы я был таким… настойчивым,?— он однозначно хотел сказать что-то другое, но вместо этого лишь прокашлялся, после чего продолжил,?— в восемнадцать, то сейчас всё было бы совсем, совсем по-другому, и я бы не сидел один напротив телевизора с тремя пустыми бутылками из-под выпивки в ночь на субботу. —?Разница?всего лишь три года, она почти ничего не меняет. —?Четыре. Нет, Бетти, это меняет очень многое. —?Моё имя Бетани. —?Ты выглядишь, как Бетти. —?Просто… сменим тему, а лучше… —?У нас гости? —?послышался хрипловатый голос из коридора, а когда я повернула голову, то увидела в шаге от проёма парня с растрёпанными волосами, словно он только проснулся, и в серых спортивных штанах, в карманах которых были его руки. —?Мог бы и предупредить. И хотя бы немного прибраться. Калум неторопливо подошёл к журнальному столику, взяв за горлышки три пустые бутылки и укоризненным взглядом смотря на Эштона, который в этот момент времени даже не пошевельнулся. Он разглядывал что-то на стене над телевизором, посчитав это куда интереснее, чем разговор с кем-то из нас. Предположительно в зоне кухни послышался стук стекла о стекло, и не трудно было догадаться, что друг Ирвина выкидывал за вторым его же мусор. Между нами повисло странное, несколько неловкое для меня молчание, которое нисколько не волновало Эштона, ведь тот был занят более насущными проблемами, как, например, отошедший кусок обоев. —?Я же говорил, чтобы ты проветривал здесь,?— Калум, вернувшись в комнату, подошёл к окну и чуть приоткрыл его. —?Когда ты последний раз тут прибирался? На полу куча пустых тюбиков из-под красок, неужели ты… —?Мне наплевать. Эштон поднялся со своего места и с грохотом поставил стакан на столик, выйдя из комнаты, словно не хотел находиться здесь в присутствии своего друга. Калум же, заметив это, как-то неловко и виновато взглянул на меня, но ничего ровным счётом не сказал и лишь пошёл вслед за Ирвином. —?Хотя бы в присутствии других не показывай всем своим видом, как сильно тебе наплевать и на них, и на себя. —?Но ведь так оно и есть. Мне теперь на коленях ползать перед теми, кто добровольно заявляется в этот дом? Я не могу делать вид, что мне есть до чего-то дело, если это не так. —?Это не мои проблемы. Я не могу постоянно, как твоя мать, контролировать всё, что ты делаешь. А ты не делаешь ничего. По крайней мере ничего, чтобы жить, как нормальный человек,?— всё это Калум шептал как бы себе под нос, словно даже не надеясь, что его кто-то услышит. Я словно принимала участие в семейной разборке, только наблюдала за всем со стороны. —?Ты даже не можешь следовать элементарным вещам. —?Потому что эти ?элементарные вещи? бессмысленные. Они приведут в порядок только эту комнату, а этот дом так и останется в сраном беспорядке, сколько бы ты ни твердил об обратном,?— голос Эштона становился громче, злее и раздражённее, отчего я вообще забыла о первоначальной цели своего прихода сюда. —?Ничего здесь не поменяется, ясно? Оттого, что я сотру какой-то ебаный мазок с тумбы, этот дом не станет вдруг моим домом! Сглотнув ком в горле, я молча наблюдала за парнями, которые сверлили друг друга озлобленными взглядами насквозь. Калум был строг, точно поставлен в рамки, и никак не смел вылезать за их пределы. Он был сущим воплощением порядка, справедливости и равновесия, даже если его переполняли эмоции. Эштон же был полнейшим хаосом, который разбрасывался своим недовольством во все стороны, крича о нём во всеуслышание. Для него не было ни рамок, ни порядка, он просто не верил в существование двух этих понятий. Каждое его движение, жест и эмоция были хаотичными и без единого намёка на контроль. И я совершенно не понимала, как два этих человека могут уживаться под одной крышей, да и думать как-то не хотелось?— слишком неудобно я себя здесь чувствовала. —?Я лучше пойду,?— я торопливо поднялась с дивана, и никто не обратил на меня ни малейшего внимания. —?Давно пора,?— огрызнулся Ирвин, на удивление расслышав мой тихий голос, больше похожий на писк мыши, и я вновь натянула рукава ветровки на руки, поспешно покидая комнату, в которой тишину разбавлял только тихий лепет телевизора. Наскоро надев кроссовки, я буквально выбежала из этого дома. Я даже не обернулась проверить, закрыла ли дверь, мне просто хотелось поскорее уйти отсюда. Я словно увидела что-то интимное, что-то, что не должна была видеть, и из-за этого мне становилось жутко не по себе. Внутри меня творилось столько всего, что я просто разрывалась на части. И по большей части меня волновало увиденное несколькими минутами ранее, а о собственных проблемах я попросту позабыла, словно их вовсе и не было. Неприятное чувство не покидало меня до самого последнего, пока я, выключив настольную лампу, не улеглась в кровать, больше не вскакивала с неё и не оборачивалась в страхе увидеть стоящую надо мной Грейс. Всё оно испарилось, стоило только одной проблеме прийти на смену другой, и причём эта проблема была вовсе не моей, что было слишком смешным, чтобы быть правдой. И это ведь даже не соразмерно с тем, что скопились надо мной, как грозовая туча, однако чувствовала я совершенно иначе. Я впервые отвлеклась, меня как будто осенило, что проблемы, оказывается, есть не только у меня. Они есть у всех. И стало даже как-то неважно, что они все разных масштабов. Мне должно было стать хуже от этой мысли (ведь кто бы мне тогда помог, если бы не лишённые проблем люди?), но стало на удивление лучше. И мне даже захотелось спать. Я усмехнулась сама себе, вспомнив слова Эштона о том, что это пройдёт. Может, это правда? Может, мне просто нужно влиться в повседневность, чтобы это всё само собой улетучилось, а совесть прекратила пожирать меня, как будто это я собственными руками загубила в ком-то жизнь? Конечно, всё это никуда не денется. Но что, если забыть об этом на время? Может быть, мне станет легче, и я перестану терзаться так сильно? Тогда назревает другой вопрос: как долго я буду без этого жить? Верно, пока оно само об этом не напомнит. А это пугает меня больше всего.