V (1/1)

Несколько дней донимало его бессилие. Он то просыпался, ворочаясь на увлажной потом кошме, то вновь падал куда-то в сырое глубокое провалище. Наконец, дух его достаточно окреп, чтобы позволить услышать глухой рокот прибоя истомленного.Вылез Куница из кибитки во весь рот зевнул длинно, потянулся довольно, размял затекшие мышцы, кости размял. Еще стояла в воздухе синева рассветная, как вдруг, у горизонта самого, первый луч робко заскользил по водяной глади, словно мечом прорезая сизую мглу. Это лениво вставало солнце заспанное, принимаясь туман разгонять, что искажал цвета и звуки. Новый нарождался день.Бодая всем телом траву высокую, уминая ногами ее душистую, дошел он до обрывистой кручи. Гулливо внизу били волны о темную стену гранитную, рассыпаясь дождем капель радужных.Огляделся волк: далеко в обе стороны убегал от него берег крутой, словно щетиной обросший по краю своему маленькими рыбацкими деревухами. Спали дома и люди в них спали никем не встревоженные. Так мирно было и тихо вокруг.Спустился парень рядом каменной осыпью, что понижалась валунами да булыжнями, уступая, вскоре, место пологому песчаному брегу. Здесь, у ног скифа, с загадочным шёпотом, целовала волна спокойная крупный серый морской песок.В воде отражался месяц остаточный. Наклонился Куница, зачерпнул его ладонями в полную пригоршню, да в лицо себе бросил - сразу сил и здравия поприбавилось; зачерпнул еще горсть и стал воду цедить с руки на руку, глядя как переливается она в первородных лучах. Ни души. Снова один. А может, то снова сон? И сердце захолонуло от волнения. Но развеялись мрачны думы, как только ноги босые чьи-то прыскуче зашлепали по мокрой дресве.- Аа, это ты... пошто пришла?- Позрить як мой недужный.- Позрила?! Возвертайся в свою деревуху, я ужо теперь как-нибудь.- Не горячись скиф, идем, я тебя уложу.- Сам лягу, - огрызнулся Куница к помощи сторонней совсем не привыкший, да чувствует: еще пошатывает его маленько - то вправо ведет, то влево тянет.- Паки слаб ты, - подставив острое плечико и крепко приобняв тулово парня рослого, помогла холопка ему взобраться по крутой стежке к повозке крытой поднимавшейся. Уложила на войлок, развязала кулек свой, пузыри да бутыли из него вывалила. Стащил Куница с себя рубаху - Кудряна охрой красной залилась, ладную фигуру парня завидевши.- Волшить умеешь? - настороженно к зельям присматриваясь спросил скиф.- Нет, - усмехнулась девка. - Волхитки речениями да заклинаниями, а я травами людей пользую. Кажинную травинку ведаю: от чего она и как нарекается; когда собирать ее надобно, когда варить и пить.Налились раны затянутые багряно-синими полосками: всякую проходил знахарь искусный, всякую своей мазью да варом обмазывал. Терпел Куница, сжимая зубы до скрежета, но смиренно сидел скиф - не щетинился.- Эк, смела девка! Совсем не боишься меня?- Нет, не боюсь, - изобразила немая на лице неудовольствие.- Ты - словно верхний зернистый фирн, словно ледь накануне ледостава. Мне ли не поломать тебя?!- Пошто так негоже мыслишь? Почему злой такой?- Не от доброй жизни-то.- В диком краю живешь, от того сам одичал. А добрых людей на свете больше, чем злых. Тогда все ладно пойдет, тогда гладко покатится, когда худые думы в голове держать перестанешь. И день белый взвеселит, и ноченька темная приголубит, и солнце красное обрадует. А с такими думами: тут хоть в пень головой - все немило будет.- Потому со мною возишься, аже вельми добрая? Доброта в жестокой степи не спасет: ты съешь или съедят тебя.- Боярин мой наказ дал, - вспыхнули зрачки из-под чернявых бровей насупленных.- И кто боярин твой?- У Лютобора в услужении. Сенная девка я жены его, да повитухи подмога. К Светозару на двор меня привезли в помощь на порах жене Захария с лялькой... ну... Белаве - той, которую ты... , - запнулась Кудряна, опустила в неловкости очи и Куница свои опустил. Стыдно ему - сил нет, что сказать за себя и не знает. Оправдание ищет, да не находится оно, а потому не находится, что и нет его - оправдания. Так то!- Глупая, зачем выхаживаешь! Я подругу твою искромсал! Зверем был, зверем и сдохнуть мне, - смешались в нем разом чувства горькие, оттолкнул от себя девку, зелья все разметал.- Спас меня, однажды, Лютобор-воевода, еще девочкой спас. Должна я ему теперь - по гроб жизни обязана. Любое повеление выполню сохранителя моего. Поведал он о тебе, много поведал: как клятву давал, да держал ее до последнего, как выручал, да в помощи не отказал ему. Вот, и мне теперь негоже отказать тебе.- Тяжко мне, Кудряна, вельми тяжко воспоминать, яко я ее... , - понурил голову скиф, руки содрогающиеся поверх положил, втянул воздух, на мгновенье в себе задержал, да с нервом выдохнул и духом пал.- ... - Не смотри так: всё одно - не поймешь меня, чувства мои не изведаешь. Связан я. Законами волчьими связан.- Ведь сам себя связал.- Семья это моя. - Не семья это - стая!- Я - волк! - гневно горя глазами желтыми, теперь почти, что янтарными, сокрушался скиф, пока от слезы не зарябило.Спохватилась девка солёную каплю на мужском лике приметивши, щеку его мокрую на грудь себе кладет, словно мать дитя к себе прижимает: ту слезу парню обронить не дает - негоже вою нюни пускать!- Ты человек и по людским законам жить должен, - зычным голосом заклинает, а сама головушку его бедовую приглаживает, да крупицу в него ронит покой с собой несущую. И унялось сердце нывшее, усмирилась душа метавшаяся; добротой и лаской забаюкала холопка, в самое ухо мурлычет ему:- Покуль здесь будь, а мне домой. Может новость какую уведаю о боярине: давно его нет, - засуетилась Кудряна, засобиралась, а напоследок улыбнулась ему кроткой улыбкой нежной, облеснувшей парня и теплой волной Куницу накрыло.Задрала подол, обнажив колени дивные; поседлала коня ловко, точно в седле родилась; натянула поводья, да как вихрь по проторенной ужо тропке помчалась. Скоро лихая наездница совсем за пригорком сокрылась.Вроде и нет ее рядом, а глаза чарующие всё как буд-то бы с ним. И кольнуло в грудине, забеспокоилось ему: видно сердце мерзлое оттаивать стало - знать-то не кусок льда носил в себе. Да вот беда: черствость боится от туда погнать. А нужно ль это? С черствым всяк проще - без черствости в стае Ареса нельзя. Только лють, рознь, да месть всегда в нем носил, а тут воно сколько чувств по прибавилось. Страшно ему стало в море таком: незнакомые чувства, новые, дикие обуревают - спать не дают. Так и трясет его, так и ломает, из холода в жар бросает. Промаялся он день деньской, только под вечер сном зыбким забылся, недолгим.***Быстрым шагом коняка шла, постукивая копытами роговыми, коваными - седока черноокого везла. Миновав ворота, въехала всадница в поселение, на скалистом утёсе кормящееся, да за простором морским зорко блюдящее. Направилась через выгон, а дале мимо лачуг и хижин смердов свильнула в улочку, что вела к дому старосты, где застать чаяла боярышню свою Татьяну.Столовье еще не кончилось, как с подворья, обмоча босы ноги мокрой росной травой, вбежала в хату девка, на пороге замерла скромно, боярыне вымахивает, к себе кличет сторожко.- В чем у тебя ко мне надобность? - отвлеклась от стола Татьяна и вопросила немую с оглядкой.- "Не можно ему больше там, в степи, мерзло для хворого: паки холодно ночами березозольными. Пустить бы к нам... да хоть на сеновал в стайню, а не то околеет, не ровен час легкими занеможет, простудится и точно сгинет", - как могла на пальцах объяснила холопка, что в уме держала.- Погодь, Кудряна, не полошись. Я о том старосте ректи пришла в хоромы его просторные, авось внемлет слову моему вескому.Перевела глаза девка просторную клеть в две оконницы взглядом обвела. Слабо бил свет сквозь пузырь бычий, полумрак кое-как разгонял, да свечка в помощь ему: высвечивала брус свежий, гладко отесанный, с темными прожилками изгибистыми слоев сосновых, янтарные слезинки смолы и, будто, подмигивающие пятна сучков темно-коричневых.Были "хоромы" из одной большой клети и маленькой дверцы в светелку ведущую. Напротив печи в куту красном, под иконами, на лавках, сидели два старца летами умудренные и о чем-то жарко супрю вели, зракая лишь друг на друга. У бабьего кута суетилась женщина, что-то стряпая и гремя посудой. На дубовом конике, в заднем куту, свернувши рыжую шерстяную шубу в калач, дремал кот увесистый, подрагивая во сне длинными усищами. Сквозь рыжую заросль слышалось его оглушительное урчание.- Здрава будь, Кудряна, проходи! За деяния твои благие в стенах моих тебе рады всегда, - заприметил на пороге травницу Демьян. Одно лето уж минуло, как Иона снова мог ходить и даже бегать. А до той поры загнула болезненного мальчика сильная судорога, опосля паралич ноги разбил. Выходила Кудряна меньшого сына старосты и получила от него в благодарность дозволения харчеваться под его крышей, когда ей вздумается. Низко склонилась холопка перед мужем сим.- Откель идешь? - между прочим спросил хозяин хаты. Растерялась девка, стоит у двери, на месте топчется: куда ей деться не знает, да следы мокрые на половицах только вымытых оставляет. - Садись за стол, ясти будешь? - пригласил староста, но смущенная холопка постеснявшись иного покровительства перед своей боярыней, отрицательно качнула головой и еще ниже приклонилась ему.- Ты, Кудряна, лучше поди охабень скифу снеси, да брашно како, - нашепнула Татьяна холопке и подтолкнула слегка к выходу. - Да смотри: как стемнеет иди, борзо, вельми борзо, дабы не углядел никто! А я ужо возьмусь уладить то дело серьезное.***- Татьяна, бог с тобой! Да как ж его сюды, прознают о том, кто есть он - самосудом на куски разорвут, - испужался Демьян.- Сие тот поганый язычник, иже к Светозару давеча наведывался? - не поднимая выцветших глаз басовито заметил старик Никанор.- Он самый, - как-то поникши отозвалась Татьяна. - Да только тот поганый язычник не раз мужа моего из беды выручал. Наказал мне Лютобор приглядеть за ним до его возвращения, а слово мужнее не смею нарушить.- Знамо ли тебе, что в деревне той люду ровно половина осталась?! Вот с кем муж твой побратался! - посуровел старец, спокойный тон его сменился возмущением.- Силен поскудник. Смел язычник, - угрюмо кивал седой головой Пантелеймон.- Они, язычники, все смелые! - громче зазвучал голос Никанора.- А потому смелые, что страха перед Христом не ведают. Не ведая бога, они не ведают страха. Вот бы все вои наши такими были, - хрипел Пантелеймон, да в кулак откашлялся.- Ладно вам! Никанор Бориславович, чего расшумелся, аки баба с титькой! И ты, Пантелеймон, пыл свой умерь. Яко деять с ним будем? - в диалог между старцами ворвался Демьян. - А что Лютобор твой никак не воротится, кабы не случилось с ним беды! - обратился староста к погрустневшей Татьяне.- У князя загостил небось, - пробурчал Никанор.- У такого-то попробуй не загости! Пиры его славятся! - лукаво ухмыльнулся в бороденку белую Пантелеймон.- Смех смехом, но надобно послать кого за боярином, - встревожился Демьян.- Да некого! - раздраженной рукой махнул на него Никанор. - Всех наших храбрецов Аресовы выродки тогда перебили! Ты чтоль через волчью степь поедешь, Демьян? Или Казьму хромого отправим?Прикусила губу Татьяна: самой уж стыдно, что скифа недалече прячет, да с просьбой такой к важным мужам визит нанесла.- Не серчайте деды. Один он там, еле живой лежит, что он нам сделает. А без коня доброго на своих двоих не далече уйдешь! Ты вот лучше послухай меня, Демьян Нестерович, мыслю мою уведай: мы его к себе позовем, обогреем, накормим, полечим. От того он благодарным, ручным сделается - так ведь из волков собаки вышли. Авось сгоден нам для чего будет, полезен.- Дура ты, Танюша! Ишь, чего науськивать вздумала, - разглаживая пятерней бороду прогудел Пантелеймон незлобливым басом.- Живота лишить его надо бы, а ты лечишь - ворога твоего. Убёгнет восвояси волк, приведет к тебе всю свою стаю: знает плут, что одни как сироты остались, сидим без заступника нашего, - обезумился Никанор.- Волка сколь не корми - все в лес смотреть бует, а уж волком если родился - лисицею никогда не бывать. Вот и скифу человеком не стать, - ровно, на одной ноте глаголил Пантелеймон. - Напрасно ты на него уверяешь.- Не верую я ему, но верую, что ворога такого надо держать к себе ближе. Я ж о том вам вещаю, что приютить его следует, абы времени раньше не убег. Проникнется он заботой, радушием нашим, Лютобора ведь облек доверием, а там может и смиреннее станет.- Ничего-то ты Татьяна о волках не ведаешь, одним словом - баба. Волк не глуп, к людям не питает доверие, как и не поверится он легкой пище. Да и никогда не будет у скифа христианского смирения, - ворчал старый смерд Никанор.- Вот, Никанор, аки дуб дубовый - нисколько не разумеешь! Дело скверное - да, а Танюша все правильно излагает и нам додуматься стоит, - сказал Демьян, а потом к жене лютоборовой обернулся. - Мысля твоя ясна мне теперь. Токмо не спеши меня, дай сроку к завтрему, я покумекаю хорошенько, как к делу подступиться лучше и вскорости сам ответ тебе снесу.- Згодно, лепо, Демьян Нестерович! Признательствую за понимание твое, а большего мне и не надобно, - отдала Татьяна поклон низехонький старосте, гостям его отдала, дому его и довольная вышла вон.***О чем-то ветер шумел, тучи по небу нагоняя грузные. О чем-то море гудело, плеща барашками да бурунами, что ударами волнующими отдавались в сердцах пылких, трепетных; ворчала о чем-то степь трескотней цикад и курлыканьем авдоток.Поднялся Куница к самой темени - хмурнее тучи поднялся. Измученный весь, не спавши почти, да на девку, что полотняную одежду чистую принесла, не добро глядит, в коварном омуте чернильных глаз ее тонет.- Пошто на ночь глядя пришла?- Тепло тебе дать, - протянула Кудряна ему охабень и ноговицы шерстяные. Укутался скиф и поежился от ночной прохлады.Ветер с моря слегка коснулся остывающих углей. Запылали они, переливаясь яркими сполохами. От прикосновения тепла зашевелилась фигура сгорбленная, как бы от забытья очнулась. Подбросил Куница несколько сухих ветвей в оживший костер и языки пламени весело запрыгали по сушняку. С радостью пожирал огонь предложенную ему пищу, осветив своего благодетеля. Он даже перестарался, излишне обдав сидящего жаром.- Чего глядишь так пристально? Эхма... ведаю, не дадут мне покоя очи твои: теперь я словно верный пес облизываю руки твои - человеку, что подобрал меня, вылечил и новую дал жизнь. - Жалко мне тебя. Тяжкое житье у тебя. Вроде свободен ты, а все равно как подневольный, - присела она возле костерка, натягивая на колени подол рубахи и прижимая локти к бокам.- Не нужна мне твоя жалость. Себя пожалей: твое бытие потруднее моего будет.- А тебе все же тяжче - одинокий ты, - вздохнула сожаленно Кудряна.- Не один я - в большой стае живу.- Ты может и не один, но одинокий ты. Одинокий от того, что нет в стае того, кто тебя понимает, принимает таким каков есть. - Тебе откуда знать!- Ты другой, не такой как они. Сам чувствуешь и они чувствуют.- Немая, да больно зрячая!- Уходи, не с ними твой путь. Сам по себе ты ходишь.- Не могу бросить своих.- Тебя бросили, добить хотели. От того, что не терпимы к тем, кто иначе думает, делает, чувствует - не прощают таких.- Не все как Яр, то и держит меня. Глаза им открыть хочу.- Слепы они. Слепы от рождения. А ты зрячим уродился, от того и видишь правду о жестокости народа своего, да сам боишься ее, что лишиться семьи не хочешь. Себе признаться в этом тоже боишься. Знаешь почему стаю бросить не можешь? Не потому, что в степи одному уязвимее: боязно тебе одиноким почить.- Не тебе судить, меня ты не знаешь.- Знаю. Я отражение твое.- Замолчи! Закрой глаза, отвернись.Склонила Кудряна головушку к коленям, приумолкла, задумалась. И Куница рядом молчавший сидел. Долго сидели так: прислушивались к звукам ночным; к неровному, учащенному дыханию друг друга.- Случалось ли тебе встречать в степи волка? - нежданно Куница спросил.- ...- Много повидал я серого брата. Недоверчивы они, но знаешь: с ними можно иметь дело любому, кто обладает волей, терпением, отвагой... даже человеку. И такие находятся.Отняла от лица руки Кудряна и на парня с удивлением глянула. Гулко стукнуло сердце о ребра, желая вырваться навстречу бездне в ее глазах. Расправил тут брови скиф и по лицу его уветливая, мягкая улыбка скользнула. Понял он, что за один только взгляд этот готов теперь жизнь свою положить. Любуется ей уж и сам того не замечает: локоны, точно деготь густой, уста алые, как цветы пиона узколистного, нежная и хрупкая, словно изваяние из хрусталя лучшего. Ярче росинки сверкнула слеза на щеке холопки. Хотел Куница смахнуть ее; потянулась рука, да тело само устремилось вслед за рукой и, когда губы его были вблизи от ее губ, коснулся он их робко. Разгорелось лицо девичье, покраснели щеки атласные, глаза заблестели, вкус вишневый во рту у себя ощутила. И вроде мыслит о том, что враг он ей, да сердца своего осилить не может - по другому ей шепчет оно. Лишь пуще прильнула к нему и слились они в поцелуе. Вдруг, средь тиши ночной булькнуло рядом - то рыбина всплеснула большая: светом лунным игралась. Ойкнула Кудряна, отстранилась от парня, освободилась от объятий жарких, почувствовав как краской червленой заливается ее лицо, и отвернулась, дабы не узрел он в свете костёрного огня минутного смущения. Нехотя выпустил Куница девку из рук, да голова у него закружилась от запаха ее молодого тела; от запаха волос ее, солнцем, солью и травами пахнущих; от уловимого, близкого запаха счастья.- Ой, пойду-ко я, боярышня заждалась и дела заждались, - поднялась она на ноги и махнув облаком кудрей шелковых побежала к себе.Темная юная ночь густым киселем залепила берег. Положил Куница еще одну чурку в огонь. Светлые красно-голубые языки пламени принялись лизать сухое дерево. Ему уж и не до сна теперь. Бродил парень по лугам степным, не боясь змиев в траве притаившихся, на холмы взбирался, спускался в низины, не единожды подходил к тому месту, где сидели они с Кудряной: ох, затуманила девка ему буйну голову.Разделся парень донога, бросился в дымные туманом воды моря безмятежного, с головой уходя в знакомую до боли черноту. Холодинные глубины донные тело бодрили, уверенности придавали. А он все глубже ныряет, могучими гребками рук сильных воду рассекает, до дна достает, раковины подымает. То к Кунице любовь пришла незваная.