3 глава (1/1)

Глава 3Чистые простыни. Запах свежести. Мерное гудение кондиционера. Я открываю глаза, с наслаждением потягиваюсь и ощущаю себя заново родившейся. Больше не нужно вставать до восхода солнца, готовить в однажды уже кем-то выброшенной кастрюле завтрак на восемь человек, будить старуху, сонную волочить ее на себе в туалет, отстирывать намоченное ею за ночь белье и от души проклинать зажравшихся ублюдков, что до небес задирают цены на памперсы для взрослых. Больше не нужно копаться в мусоре, давиться от зловония, травить крыс, сжигать их окоченевшие трупики, утирать сопли, целовать чумазые лбы и щеки, утешать, сдерживаться, разрешать конфликты. Все, что вменяется мне в обязанности в этом доме, – ?не отсвечивать? и научиться пользоваться костылями.В моем новом мобильном – подарке Тайфуна к моему ?новоселью? – вбиты номера телефонов Зезе и новой кухарки. На тумбочке рядом с кроватью покоится принесенный бывшей свекровью колокольчик. При желании я могу разбудить весь дом. При желании я могу получить завтрак, свежую прессу, ноутбук или разговор по душам с каждым из домочадцев. Но я не хочу есть, не хочу читать, мне не интересны сплетни из Интернета и закаченные для меня Жорже электронные игры. Я не хочу говорить ни с кем из живущих под крышей этого дома людей. Ни с кем, кроме одного. Я вытягиваюсь на белоснежных простынях. Я вдыхаю в легкие чистый и свежий воздух. Я замираю, готовая потратить на ожидание месяцы и годы жизни. Но он не заставляет меня ждать. Как и всю предыдущую неделю, он тихонько стучится в мою дверь через пару мгновений после моего пробуждения.– Жорже, – говорю я. Я улыбаюсь – счастливая, расслабленная, удовлетворенная жизнью. Я улыбаюсь ему и знаю, что вольно или невольно, но Тайфун не выдержит и обязательно улыбнется в ответ.– Как спалось? – спрашивает он меня, а затем осторожно, словно драгоценную хрупкую вазу, которую до ужаса боится разбить, берет меня на руки и относит в ванную. Я могла бы допрыгать туда сама на здоровой ноге, придерживаясь за мебель и стены. Я могла бы воспользоваться приставленными к тумбочке костылями. Но мы не собираемся отказываться от нашего утреннего ритуала. Мне нравятся его большие сильные руки, нравится прижиматься к нему всем телом, нравится вдыхать его запах, нравятся исходящие от него спокойствие и уверенность. Я готова отказаться от самой себя, от своих мыслей, чувств, желаний; я хочу раствориться в этом мужчине, мечтаю зависеть от него – полностью, безропотно, безоговорочно. А он – с видимым удовольствием заботится обо мне. Он деликатно прикрывает дверь ванной комнаты и терпеливо ждет, пока я закончу свои дела. Он помогает мне принимать душ, когда я об этом прошу. Мы тысячи и тысячи раз за долгую совместную жизнь видели друг друга без одежды, но он все равно отводит глаза, не прикасается без необходимости к моему обнаженному телу и делает всё, чтобы не смутить и не задеть меня ни взглядом, ни поступком, ни словом.Он мог бы нанять для меня сиделку. Он мог бы попросить Зезе придерживать меня за руку, пока, опасно балансируя на одной ноге, я пытаюсь вымыть голову или вылезти из душевой кабины, не разбившись насмерть о кафельный пол.Он мог бы отправить меня в больницу.Он мог бы вызвать для меня такси и, не прощаясь, закрыть перед моим лицом кованные ворота.Он мог бы загрузить меня в машину и, как старый ненужный хлам, отвезти на свалку.Но он приходит ко мне каждое утро. Он на руках относит меня в ванную. Он подкладывает подушки под мою безобразно раздутую ногу. Он следит, чтобы я принимала выписанные врачом лекарства. Он выносит меня в сад и заставляет при помощи костылей гулять по дорожке – туда и обратно, туда и обратно, подсчитывая сделанные мною шаги. Он скачивает из Интернета – одну за другой – статьи о переломе лодыжки. Как на подопытной морской свинке, испытывает на мне прочитанные способы реабилитации. Он запрещает членам своей семьи говорить мне грубости. Он обедает вместе со мной в моей комнате. Он смеется, увлеченно рассказывая мне о том, что произошло с ним за время, что мы не виделись. Он звонит нашей дочери и просит ее вернуться домой из Европы, не завершив учебу. Он приводит ко мне поочередно: своих родителей, сестру и ее мужа, моего сына, его жену и нашего маленького внука. Он все чаще задерживается у меня допоздна. Все чаще я ловлю на себе его взгляд – долгий, пристальный, бесстыдно красноречивый. Он говорит со мной обо всем и ни о чем. Не затрагивает опасных, болезненных для нас двоих тем. И ни разу после спонтанного поцелуя в лоб в день, когда я сломала ногу, не прикасается ко мне губами.Я не знаю, что случилось у них с Монализой, и по-честному мне все равно. В первые три дня после травмы врач прописал мне полный покой и сильные обезболивающие. Пребывая после приема лекарств в легком наркотическом дурмане, я слышала громкие голоса за своей дверью, но Тайфун так и не позволил второй жене в смертельной схватке сцепиться с первой. Следующие два-три дня я не слышала ни саму Монализу, ни упоминания о ней ни от одного из своих визитеров. А на исходе пятого дня с момента моего возвращения в особняк парикмахерша без стука нарисовалась на моем пороге. Я молча смотрела на ее раскрасневшееся от гнева лицо, бесстрастно наблюдала за тем, как широко раздуваются ее ноздри, как, обличая, некрасиво кривятся губы. Мне не были интересны слова этой женщины. Я не собиралась сражаться с ней за любовь нашего – в какой уже раз одного на двоих – мужчины. В отличие от нее, я не боялась соперниц. Моя судьба была решена, когда Тайфун посмотрел мне в глаза и произнес: ?Кармен Лусия, ты останешься здесь?. От Монализы, ее желаний и истерик ничего не зависело. Я ждала, пока она выговорится, не вступая в диалог и не поддаваясь на провокации, и спустя двадцать минут очевидное наконец-то дошло и до парикмахерши. Она выскочила из спальни, на прощание с таким остервенением хлопнув дверью, что от грохота содрогнулся весь дом. Я же безразлично посмотрела ей вслед и потянулась за купленным кем-то из домочадцев специально для меня журналом.Я сомневалась, но в тот вечер Тайфун так и не заговорил со мной о Монализе. Он вел себя, как обычно; ни взглядом, ни жестом не выдал возможного огорчения и разочарования. Я решила было, что недооценила бойцовские качества парикмахерши, когда зашедшая, чтобы принести мне перед сном стакан сока, Зезе по секрету поделилась со мной произошедшими в хозяйской спальне переменами. На пути к моему счастью больше никто не стоял. Монализа исчезла вместе с вещами, а я не собиралась выяснять, почему и как это произошло.Они оба, она и Тайфун, в точности до мелочей повторили прежний сценарий. Вряд ли моя больная нога единолично могла оказать на брак этих людей настолько сокрушительный эффект. Скорее, я выступила катализатором их давно назревающего разрыва. Где тонко, там рвется. И, как и годы назад, оставшись один, Тайфун по собственной инициативе стал все чаще и чаще искать со мной встречи.Я не делала ничего. Не соблазняла, не очаровывала, ни о чем не просила и даже старалась не заговаривать с ним первой. Я отдыхала и за закрытой дверью набиралась сил. Монализа и Тайфун сами сделали выбор. Моей вины в их расставании не было. Только не в этот раз! Ктó бы и чтó обо мне ни подумал.Меня зовут Кармен Лусия. Я лежу на чистых, открахмаленных простынях. Сквозь приоткрытые жалюзи в мои окна светит послеполуденное солнце, и, словно по расписанию, дверь открывается, и я вижу перед собой ласково поблескивающие глаза моего Жорже. С видом знатока он осматривает мою ногу, рассказывает о новых вычитанных им упражнениях, помогает мне сесть в постели и вдруг привлекает меня к себе и целует в висок. Мой второй поцелуй в этой спальне – не украденный, не случайный, как и тот первый, что я не могу забыть. Я замираю, не двигаюсь; кажется, забываю дышать. Широко раскрытыми глазами я смотрю на своего – теперь уже своего! – мужчину и не предпринимаю ответных действий. Он сделает всё сам. Тогда, когда придет время. Я готова ждать его всю свою жизнь. Мой мужчина. Только мой. Человек, рядом с которым я собираюсь состариться.Он не извиняется за поцелуй. Медленно и осторожно проводит большим пальцем по моей щеке. А я прикрываю глаза в дурацкой и безуспешной попытке скрыть от него свой восторг.– Глупая, – смеется он надо мной и едва ощутимо прикасается губами к моим смеженным векам – к одному, а затем к другому. Он целует мой лоб, опускается ниже, убирает назад мои волосы и прижимается губами к моей шее. Его руки скользят вдоль моего позвоночника и замирают на пояснице. Мы молчим, тяжело дышим и не двигаемся. Его губы – на моей шее, его руки – на моей спине. Сквозь шум в ушах я слышу, как колотится его сердце. Быстро-быстро. В едином неровном ритме с моим собственным. Впервые с тех пор, как Тайфун на руках внес меня в эту спальню, мне становится страшно. Я боюсь того, что может случиться. Я не доверяю себе и своим желаниям, я не верю мужчине, который хочет, но не может решиться поцеловать меня в губы. Какое будущее нас ждет? Двух людей, что знают друг о друге всё и одновременно – ничего??А ты думала, всё будет, как в сказке про Золушку и Прекрасного Принца?! – не упускает возможности подпитать ядом мои сомнения голос Макса; его призрачный, раскатистый хохот разрывает на части мою черепную коробку. – Да, по законам жанра, он спас тебя от стирки подгузников мамы-Лусинды, но ты же на самом деле не поверила, что после всего, что ты сделала, рогоносец снова научится тебе доверять? Тебе, явившейся прямиком со свалки уголовнице?! Кажется, это не Лусинда тронулась умом, а ты сама, Кармен Лусия! Ты тронулась умом, и бесповоротно! Слышишь, Кармен Лусия?! Слышишь?!?Не размыкая веки, внутренним взором я вижу глаза Тайфуна, в которых не отражается никаких иных чувств ко мне, кроме ненависти и презрения; как наяву, я слышу его крик: ?Смотрите, я вышвыриваю шлюху из дома!? Я знаю, чувствую кожей, что человек, минуту назад собиравшийся заняться со мной любовью, в тот же момент вспоминает мои глаза, полные ненависти и отчаяния, но вопреки логике продолжающие смотреть на него с надеждой, – по другую сторону решетки захлопнутых им перед моим носом ворот.Шлюха. Взращенная свалкой уголовница. Воровка. Убийца. Изменница. О чем я думала, когда решилась вновь заговорить с этим мужчиной?!– Эй, – пальцы Тайфуна оживают и нежно поглаживают меня по спине, – ты будто окаменела. Карминья. Посмотри на меня.– Нет, – хриплым, чужим шепотом выдавливаю я, а он предугадывает мое движение и не позволяет мне высвободиться из его объятий.– Открой глаза, – спокойно и терпеливо просит человек, однажды волоком протащивший меня через весь двор и вышвырнувший за ворота на радость улюлюкающим зевакам.Я отрицательно трясу головой. Пытаюсь оторвать от себя его руки и не могу просто представить, как еще хотя бы один раз в жизни сумею заставить себя взглянуть этому мужчине в глаза.– Слишком быстро. Как и в первый раз, все происходит быстро и неправильно, – слышу я голос Тайфуна – близко, так близко от моего лица, что мою кожу опаляет жаром его дыхания. – Меня тянет к тебе, Карминья. Как тогда, тянет. Что-то есть в твоей маленькой головке, – говорит он и двумя пальцами стучит по моему лбу, – что цепляет меня, словно рыболовным крючком, за самое нутро! Что-то, что цепляет и тащит. Цепляет и тащит. Ты – проклятие всей моей жизни, Карминья. Проклятие, от которого мне не сбежать.Я догадываюсь, чтó он собирается сделать, но поцелуй – долгожданный, влажный, горячий – ошеломляет меня. Его губы с требовательным, знакомым напором заставляют мои губы раскрыться, капитулировать, подчиниться их натиску и его беспрекословной власти надо мной. Я хочу, но не могу сказать ему ?нет?. Я хочу сорваться прочь и исчезнуть из этого дома, но не чувствую в себе сил сомкнуть челюсти и отвернуться. Мы целуемся, я и Жорже Тайфун, неверная жена и обманутый муж, уголовница и чемпион; мы целуемся, и мой мир, как уже было когда-то давно, переворачивается с ног на голову. Я ощущаю себя маленькой девочкой. Девочкой, что отчаянно нуждается в помощи и защите. Девочкой, что вслепую, наощупь ищет подставленное ей для поддержки плечо, а когда находит, вонзает в него нож по самую рукоятку. Вонзает нож снова и снова, кромсает подставленное ей для поддержки плечо в кровавое месиво – и потому лишь, что не знает иного способа получить от других людей толику причитающейся ей любви. Она не способна разглядеть и принять любовь в качестве бескорыстного дара. Но она непременно попытается стянуть то, что плохо лежит; маленькая воровка, оскверняющая, обращающая в руины всё, к чему прикасается!– Ты – проклятие всей моей жизни, – не выпустив моего лица из ладоней, губы в губы шепотом повторяет Жорже. – Но не это самое страшное. Самое страшное, Карминья, для меня заключается в том, что я не хочу никуда сбегать.– Ты пожалеешь о сказанном, – искренне убежденная в истинности каждого произносимого мною слова, говорю я. – Возможно, – беспечно откликается он, – но не о сделанном. Открой свои чертовы глаза, Кармен Лусия! Открой и перестань говорить чушь! Мы оба знали, чем всё закончится. Знали с той самой минуты, как снова встретились.– Ты знал, что я сломаю лодыжку перед твоим домом, и не предупредил меня об опасности? – после секундного колебания говорю я и наконец решаюсь взглянуть на него сквозь полуприкрытые ресницы.– Глупая! Господи, ну какая же ты глупая! – выдыхает Жорже, от души смеется над моей шуткой и сгребает меня в медвежьи объятия. В объятия, из которых я не смогла бы освободиться, даже если бы захотела. Однако правда – абсолютно не пугающая меня правда – заключается в том, что я не хочу ни освобождаться, ни убегать.Меня зовут Кармен Лусия. Сегодня, после полудня, я стала любовницей своего бывшего мужа. В доме, из которого пять лет назад меня изгнали с позором и без гроша в кармане. Меня зовут Кармен Лусия. Я та, кто впредь собирается играть по-честному.Меня зовут Кармен Лусия. Я выбросила свой проржавевший нож и чувствую себя готовой опереться на подставленное мне для поддержки плечо.