7. Настоящее. Пустота в красных глазах. (1/1)

Голова была забита. Начиная от того самого вечера, и заканчивая этим утром. Хотя, даже сейчас, сидя на краю кровати и щурясь от утреннего света, что как-то забрался в спальню, Сесилион не понимал. Не понимал своей выходки, не понимал всего, что крутилось вокруг него как воронка. И уцепиться за какой-то вопрос было невозможно?— он просто выскальзывал из рук.Как так произошло? Как он похудел настолько, что руки тряслись, сжимались и от них не было никакой реакции? Мышцы просто стали сгустком красного вместе с кожей, мясом и костями. Осунувшееся лицо стало походить на мертвеца. И это лицо смотрело прямо в зеркало, на своё отражение.Жалок. Ты жалок. Привязался к жене, стал смотреть за ней так, будто в любой момент её могли отбить у тебя. Потому что ты никто в этом мире. Просто шаркающее своими конечностями пятно. Бельмо на глазу.Глаза начало печь. И эта боль была неощутима, словно этого не происходит. Действительность. Принимай, что ты уже ничего не чувствуешь, кроме скребущихся кошек где-то под ребрами. Сесилион моргнул, и горячая влага ощутимо обожгла щеку, спускаясь вниз к скуле и подбородку. Она остыла. Так же быстро, так же ярко оставаясь на коже плёнкой.Он помнит её руки, которые раньше прижимали к себе и нежно, дорого, как навес золота, гладили. Гладили шею, плечи, волосы, спину, грудь. Она оставила свои отпечатки везде, где только можно было. Она оставила свой запах на всём, к чему когда-то прикоснулась. Кармилла оставила свой запах на нём. Оставила свой вкус на губах. Такой сладкий, душистый, сжимающий лёгкие только для того, чтобы оставить в каждой клетке маленькую розу, которая распустится снова от её приближения.В глотке неприятно закололо чувством приближающегося кома, и хотелось просто зарыться пальцами в волосы, закричать настолько сильно, от чего вся Мония услышит его дикий рёв. Да, слушайте, признавайте тот факт, что у него тоже есть чувства. И они настолько сильные, настолько больные, что сам жалеет о связи с Кармиллой. Жалеет, что не повернулся последней ночью к ней, не прижал к себе. А она рассказала бы. Рассказала о том, что у него будет маленькое чудо под название ?собственный ребёнок?. И это, в какой-то мере, окрылило бы его, дало новый глоток воздуха, а сам как дурак начал бы смеяться, глядя в её растерянные глаза. Притянул бы к себе и просто хохотал в макушку, вдыхая приевшийся запах розы.А как бы пах его ребёнок? Свежим молоком, чем-то сладким, таящим во рту. Печенье или может быть шоколад. А может и чем-то другим, но он определённо знал, что ребёнок будет пахнуть чем-то теплым. Уютным. Родным. Да, родным, таким тянущимся сквозь километры. Потому что это мог быть его ребёнок. Мог быть её ребёнком, он даже не протестует, а наоборот настаивает. В этом чуде осталась бы её частичка. Возможно волосы, или улыбка. Разрез глаз, губы, нос. Боже, он так хотел, чтобы ребёнок был копией Кармиллы…И это делало ещё больнее. Будто ему прямо сейчас распарывало спину, будто ему достали позвоночник. Такой пустой. Пустой до кончиков пальцев, до кончиков волос. Всё началось заново. То самое дежавю, которое он испытал после потери дома. И её. Но это было иллюзией, нарисованной картинкой. Сейчас это реальность. Он не хотел это принимать.Пожалуйста, ради всего живого, дайте вдохнуть её ещё раз. Дайте ещё раз посмотреть в её глаза, увидеть её улыбку.Он вспомнил прошлое, хранившееся где-то в подкорке, выскользнувшее перед глазами, смотрящее прям в его душу. Словно она стоит прямо перед ним, так же витая в облаках, но стоящая рядом с ним, обнимающая его и подсознательно выводящая ногтём какие-то узоры на его ключице. Холод пробежал по позвонкам, оставляя после себя ?гусиную кожу?, уходя куда-то ему в затылок, в корни волос. Она прикасалась к нему так, что мурашки бегали по нему и танцевали как в первый раз. Её глаза были такими же в тот вечер, как в зеркале. Пустые, бесчувственные, принимающие. И эти глаза, словно тавтология, каждый раз появлялись в его сне. С кровавыми узорами на белках.Тогда она почти ушла из дома, а он ничего не предпринял. Просто ушёл в комнату, не желая выводить конфликт на ступень выше. Но это сделало ей больнее, он точно знает. Он чувствовал, как она всхлипывала в гостиной, прикрывала ладошкой рот и сжимала нос двумя пальцами, чтобы Сесилион не услышал. Но он слышал, хотел тогда встать и выйти к ней. Сесть у её ног на колени, обнять за талию, прижаться к ней, тихо и молестно прося прощения. Он не стал. Просто слушал, как она тихо заходит в спальню, как ложиться на кровать, от чего пружинки в матрасе скрипнули, как укрывается пуховым одеялом и пытается заснуть. А её прерывистое дыхание давило на грудную клетку всем весом, и знакомый холодок бежал по спине, словно холодный пот от кошмара. Это действительно был кошмарый вечер, который хочется забыть, стереть из своей памяти. Он приходит к нему как кошмар каждую ночь. И каждый раз просыпаясь, он молит у неё прощения, находясь в комнате совершенно один. Бабушка Ингрет ни раз говорила о плохих последствиях однолюбия, неизбежное в расе демонов крови. И он ощутил эти последствия дважды.Всё из-за его гордости. Раньше он списывал это на свой спокойный характер, но теперь он презирает свою гордость, разросшуюся в организме как вирус, поглощающую его слова, утягивающая в пучину самолюбия.Теперь давись своей гордостью. Жри, кашляй от нее, а после блюй как последнее животное. Раньше ты не это хотел? Хотел быть гордым, независимым актёром, когда всё это закончиться. Ты дотерпел до этого момента, поздравляю. Теперь довольствуйся. Ты независимый, такой же Сесилион, какой и был до Кармиллы, но без эмоций. Просто шкура, из которой убрали все органы, чтобы она надольше осталась приемлемого вида, хотя внутри всё гниёт не первые десятилетия.Он ловит дежавю. Снова. И это дежавю так же рисует тусклый образ Кармиллы, так же выводит слегка выбивающиеся пряди из полной копны белых волос.Она тусклая во всех смыслах. Тусклая в переломный момент их жизни, когда он почти сам её не довёл до самоубийства, тусклая во второй раз, стоящая напротив него в красивом платье из кружева.Это давит. Сильно давит его со всех сторон, будто он заперт в собственных мыслях. А они жрут его, глотают целыми кусками, как звери, сильнее цепляются за ребра, ломают их изнутри. Они показывают ему. Показывают всё то, что испытывала Кармилла.—?Прости… —?хрип, не похожий на тот голос Сесилиона. Он дрожал, будто раскаивается перед Лордом Света. Пальцы сами собой сжимались на простыни, а глаза уже накрыла пелена, кроющая его щёки, скулы, губы, подбородок. —?Прости меня… —?он разговаривал с зеркалом, своим отражением. Но перед его глазами стояла Кармилла, сжимающая губы и рассматривающая его с ног до головы. А после она обнимает его за шею, крепко прижимается к его шее носом и почти рыдает. Он хочет её успокоить, но тело не слушается его. Смотри на всё это. Он сидит и призрачным, пустым взглядом сверлит зеркало. Синяки и ссадины на его теле кажутся кляксами на холсте. Яркие, тусклые, невидимые и больные. Грудная клетка сжимается до дрожи во всём теле, и он не выдерживает. —?Прости меня… Прости… Пожалуйста…Прости-прости-прости. И это слово крутится в голове нескончаемым клубком, заматываясь ещё туже.Плечи поддрагивают, скидывают с себя невидимую тяжесть, но липкое ощущение приелось. Приелось к рёбрам, позвоночнику. И оно разъедает изнутри, будто Сесилиона вот-вот разорвёт на части от бесконечных потуг в животе и мигрени. Она присосалась к его вискам и лбу, и, он мог поклясться, что жар стоит ровно. Если бы он был человеком, то температура одолела бы тело. И он бы слёг, всё ещё чувствуя на спине холодные руки. Её руки вперемешку с царапающим одиночеством.Кармилла всегда лежала рядом с ним, если он чувствовал себя ужасно. В первые дни смерти матери она тоже пыталась быть рядом, ни говоря ни слова. Он мог всё отдать за то, чтобы ещё раз прочувствовать момент толчка к ней. К её глазам, вечно улыбающимся, но пустым. Таким пустым, что сердце наливалось свинцом, с ухающим звуком падая вниз, ударяясь и разбиваясь, словно хрусталь. И от этого хотелось наполнить их чем-то. Главное чем-то. Он не мог тогда смотреть на дыру в её взгляде. Холодную, смотрящую сквозь него, будто его перед ней не было.Он сам стал постукивать голой пяткой по полу, стараясь отвлечься от съедающих мыслей. Сесилион больше не может слушать или смотреть на что-либо. Хотелось закрыть глаза, захлопнуть уши подушкой и слушать собственное сердцебиение, сжатое дыхание. И не видеть её. Которую мозг давно впитал так, что мог в деталях нарисовать морщинки, когда она улыбалась. Он помнит где они находяться. В уголках глаза, словно ветка какого-то дерева.Сесилион не сразу уловил стук по входной двери, тарабанящий, наверное, уже целую минуту. Но его уши забиты звоном. Этот звон жмёт, отдаляет от реальности.Пол скрипел под его ногами, хотя совсем недавно Кармилла в спешке бегала по нему босыми ногами, собирая из разных уголков их дома одежду. Поспешно надевая, и бросая взгляд на него. Теплый, нежный, полный искренности. И она улыбалась так ярко, что могла переплюнуть даже солнце. Думала, что он спит, тихо беседуя с ним, желая ему хорошего дня. Подходила, убирала соскочившую прядь на лицо, от чего бросало в дрожь, и целовала. Он никогда не спит дольше неё, а наоборот. Не может пропустить той картины по утрам, и иногда даже устаёт играть роль спящего, заваливает её на кровать и прижимает к себе. От этого становилось настолько тепло где-то там. Внутри него, в осознании того, что не сглупил. Она тогда начинает улыбаться, и оставляет опечаток своих губ на нём. Везде, где только можно.Стук начинает настолько ударять в уши, что Сесилион хмуриться, готовясь прямо сейчас наорать на незванного гостя, но он останавливается.Перед ним стоит Сильвана, с бешенно бегающими от беспокойства глазами. И, возможно ему показалось, но она почти была на грани слёз. Её пальцы тряслись в быстром танце, который оценят лишь умалишённые. И эти самые пальцы цепляются за его плечи.—?Грейнджер… он… —?её судорожное дыхание сбивало с ритма.—?Что? —?он моргнул. —?Что-то случилось?—?Он… —?сдавленный глоток слюны заставил Сильвану зажмурить глаза. —?Ушёл… —?Сильвана снова жмуриться. —?Лесли сказала, что одной лошади в стойле нет… И его… —?губы принцессы поджимаются, и её глаза блестят как хрусталь. —?Тоже…От слов Монийской принцессы губы поджались, и внутри всё зажглость голубым огнём, отдавая жаром в подушечки пальцев, под ногти, от чего брови хмурились до боли в мышцах.Идиот. Без капли здравых мыслей, ушёл один в Бездну, зная, что там его выпотрошат как собаку.Где-то в глотке всё завибрировало, а желчь так и подступала, неприятным послевкусием обжигая тонкие стенки. Он уже не слышал слов Сильваны, не обращал внимание на то, что она зашла к ним в дом, следуя за ним до самой спальни. Но остановилась на пороге, понимая, что это уже слишком интимно-личное место для него. И, чёрт возьми, он благодарен ей за это. Потому что мог в любой момент повернуться к ней лицом и заорать настолько громко, что стаканы на кухне задребежали, а голос бы после этого охрип ещё сильнее.—?Идиот… —?пальцы сами хватали брошенные на полу вещи, которые он не удосужился вчера аккуратно положить. —?Идиотина… Что ему в голову ударило?..—?Он так же, как и ты тоскует,?— Сильвана всегда будет защищать своих. И даже сейчас, она умудряется вставить своё слово. —?Считай, что она для него самое дорогое.—?Да, для меня тоже,?— от резкого поворота волосы полоснули щеку, и неприятное жжение ещё сильнее злило. Сесилион даже не сразу понял, что сжимает рубашку настолько сильно, что ткань врезается в кожу и почти трескается по швам. —?Но я не бегу при первой возможности на верную смерть как идиот.Сильвана снова хотела что-то сказать, но сомкнула губы в тугую линию, теперь нахмуриваясь и на Сесилиона. Она так и стояла на пороге в спальню, красная от долгого бега и начинающая закипать внутренней злостью от слов стоящего перед ней. Он тоже хотел бы сказать пару ласковых, но лишь вышел из комнаты, пытаясь не задеть принцессу плечом. Он даже не посмотрел на неё, только встал у выхода лицом к приоткрытой двери. Губы ещё сильнее сжались.—?И да, Ваше Величество,?— Сильвана никогда не любила, когда её называли не по имени. Блеклые голубые глаза переферийным зрением посмотрели на спину хозяина дома. —?Вы тоже достаточно глупо поступаете, сидя на месте, и не пытаясь идти за своим братом. —?он сглотнул, чувствуя как желчь отступает в желудок. —?Ждёте, когда он сам явится к вам на блюдице?..—?Нет,?— отчеканила она, на каблуках разворачиваясь к Сесилиону лицом. —?Кто-то должен управлять Монией. Я заперта в этом месте, и мне приходится сидеть сложа руки.Она акцентировалась на слове ?приходится?, хмурясь светлыми бровями, чувствуя, как этот демон выводит из себя одним только холодом.Как Кармилла его терпит? Или он не такой перед ней? Рядом с ней, он был настолько… Уютным? Располагающим к себе? Возможно, и Сильвана не отрицает этого.От него веет болью. И эта боль почти поглотила его, уже цепляясь за шею, вдавливая кадык в глотку, от чего он начинает неистово кашлять, сдирать с себя кожу и кричать. Она знает, что он не спит по ночам, а тихо кричит в подушку, пытаясь унять гам голосов.—?Когда это родной человек,?— Сесилион не смотрит в её сторону. Тупит свой пустой взгляд о дверь, сжимая кулаки, будто желая прямо сейчас ударить деревяшку перед собой. Но он держится. —?Многим будет плевать на обстоятельства. Грейнджер тому пример.Сильвана сглотнула подступающий яд. Он выводит из себя, будто всем своим видом показывает, что в этой словесной перепалке выиграет его холод, его боль.—?Только недавно ты называл его идиотом,?— она вздернула подбородок, сжимая губы. —?А теперь ставишь в пример,?— хотелось ухмыльнуться, увидеть злые глаза перед собой. —?Двояко.—?Я не говорил, что ставлю его в пример для подражания,?— его красные глаза блестнули в полумраке дома. Холод, пустота и азарт. Видимо, эта дискуссия для него как казино. —?Только привёл к тому, какие вы разные. Поэтому он и считает тебя за сестру,?— он знает куда ударить, чтобы мысленно выбить воздух из легких. Глаза начало печь, и тусклость приобрела некий яркий оттенок по краям радужки. —?А не за девушку…Он открыл дверь, скрываясь в ярком утреннем свете. Она уйдёт отсюда быстрее него, Сесилион не сомневается. Каждому, кто зайдёт в их дом, невозможно перенести мрачность дома засчёт плотных штор, скрывающих утренний свет от Вистерии. И он не прогадал, поскольку длинные блондинистые волосы промелькнули рядом с ним, быстрым шагом убегая обратно в столицу.Только Грейнджер ухмылялся и говорил, что такой дом ему по душе. Он тоже устал от пёстрых и ярких домов, излучающие из себя невообразимый свет, подстать Монии. Кармилла тоже несколько раз твердила, что хочет жить в не-таком-как-у-всех доме. Готика, романтизм, холод. Иногда оно давило на нервы, но светящее солнце спасало от этого чувства.Сесилион резко остановился, когда в него почти чуть не врезался ребёнок, влетевший прямо ему в ноги, цепляющийся пальчиками за плащ. Этот мальчишка поднял голову так высоко, что чуть не сломал шею, глупо улыбаясь, словно увидел не Сесилиона, того самого демона крови, который хотел убить Кармиллу, а своего отца. И этот детский смех, улыбка, показывающая несколько молочных зубиков. Ком встал в горле и глаза обожгло. Сесилион поджал губы, выдавил из себя улыбку и было уже хотел прикоснуться к мягким темным волосам мальчишки, как женский голос подавил все теплые чувства:—?Сид, отойди от этого мужчины! —?женская рука схватила мальчика за руку, и темные глаза его мамы устремились на демона. Она нахмурилась, будто всем видом показывая, чтобы Сесилион исчез из этого места. Из Монии. Из жизни.Этот взгляд прожёг дыру. Стекающую вниз, продолжающую вспарывать его внутренности.***Многие думают, что он кичиться званием своей жены. Даже сейчас, когда ему выдали лошадь, краем уха он услышал недовольные бурчания конюха. И сдерживать всё это уже невозможно. Каждый раз, он вдавливает ногти в кулаки, дабы не заорать на недовольных. Сесилион терпел. Очень долго, и в итоге вылил это всё на неё. На ту самую, которую обещал никогда не бросать, обещал оберегать и сделать так, чтобы с её лица улыбка просто не имела смысла спадать.Он нахмурился, сжимая в руке расчёску. К нему приближались шаги. Уверенные, громкие. Стучащие в барабанные перепонки так, что головная боль только усиливалась. И этот басистый, весь из себя ?прекрасный?, голос что-то сказал прошедшей мимо девушке. Сесилиону не понадобилось даже думать. Он знает, что эта особа расстаяла только от одного взгляда рыцаря империи?— Алукарда. Да, тот самый парень, который завоевал своё звание дважды, будучи потомком могучего война Роланда, погибшего на войне против Бездны. И сейчас, уверенно останавливаясь бок о бок с Сесилионом, он огладил спину лошади, пытаясь не смотреть на стоящего рядом демона. Сесилион сам не хочет на него смотреть. Он внимательно сделил за тем, как закрепил седло.Да кого ты обманываешь? Ты не думаешь ни о чём, ты просто хочешь отомстить. Глаза горят местью, тихой яростью и болью.—?Мне… Очень жаль,?— только и сказал Алукард, сжимая губы. Он сглотнул, всё ещё рассматривая рыжую кобылу.—?Это всё, что ты хотел мне сказать? —?голос Сесилиона сухой, почти глухой от обжигащего раздражения в горле, колющее под ногтями, в корнях волос.—?Нет, на самом деле,?— Алукард всё же повернул голову на демона, и тот посмотрел на него в ответ. Красные глаза кажутся холодными, уверенными в себе, но, где-то внутри, можно увидеть подступающие слёзы от моральной боли. —?Я хотел сказать, что нам всем дорога Кармилла и… Многие хотят отправиться с тобой, но…Сесилион перебил его, хмурясь, поджимая губы:—?Они бояться меня, да? —?вопрос ввёл в ступор, от которого он только раздосадованно отвёл глаза. —?Они думают, что я сорвусь с катушек, сожру их, так? —?и снова вопрос, на который не находится ответа. Он говорит правду, режущую все представления о благородных Монийцах, и их преданности. —?Так и думал. Ничего удивительного, Алукард. Я привык. Можешь не распинаться.—?Нет. Я хотел сказать, что поеду с тобой. Мне уже готовят лошадь.—?Я уже это слышал от одного имперца,?— Сесилион не скрывал дрожащую от раздражения верхнюю губу. —?А в итоге он отправился один. Даже не предупредив меня или кого-то ещё. Сильвана сегодня утром прибежала ко мне с этой ?прекрасной? новостью.Он сделал акцент на ?прекрасной?. И было ощущение, что разговор с Сильваной повторился. Снова перепалка на несуществующей почве. Снова давящее в груди чувство от подошедшей второй лошади, которую Алукард тут же взял за поводья, оглаживая её белую полоску на морде.Когда-нибуть это чувство пройдёт. Да, пройдёт. Он уже проходил это с Кармиллой, принимая факт того, что демоны крови однолюбы. И этой единственной любовью оказалась Кармилла. Скажи это Сесилиону из прошлого, он бы посмеялся и назвал говорящего идиотом. Потому что тогда он мог без неё жить. Хотя бы дышать, а сейчас легкие будто отказываются вдыхать воздух без пряной розы, без её запаха. Организм уже не принимает ничего, что не связанно с Кармиллой. В этот момент он вдыхает только немного воздуха, всего каплю, которую лёгкие тут же отторгают.Ему нужно что-то её. Что-то, что точно восполнит её отсутствие. Духи? Отвар розы? Украшение? Да, самодельный кулон из серьги его матери. Тогда Кармиллу привлекла единственная серьга с зелёным камнем. Вторую мама потеряла ещё в молодости, когда только недавно вышла замуж за его отца. Сесилион отдал серьгу Кармилле, высказав только одно:?Украшения в нашей семье переходят по женской линии в наследство, дорогая. И я буду только рад увидеть тебя с этой серёжкой у алтаря.?Они тогда не думали даже о свадьбе. Сесилион ляпнул это случайно, и, кто бы мог подумать, что стало толчком к замужней жизни именно эта фраза.