From Inside Or Devil In The Details ( Часть 2 ) (1/1)

Однако наш взаимовыгодный союз не единственное, что служит опорой в моем деле. С тех пор, как я обнаружил тебя в самом себе, ты просишь, чтобы я утолял твой голод, и тогда, вновь насытившись, ты успокаиваешься на время, становишься только наблюдателем, позволяя мне жить своей жизнью. Да, с твоей помощью я стал скрытен, подобно той змее, которую нашел в детстве (сосновая гадюка маскируется превосходно, еще сказал тогда Гарри), чуток, словно мангуст и увертлив, как скользкая горная рыба в руках ловца, но все же я не зверь, а человек, пусть иной формации, но все-таки существо человеческое, вынужденное жить среди других ему подобных, как и любой другой из людей. И моя часть от человека — или нечто вроде этого — живет по Кодексу Гарри. Мой покойный приемный отец, Гарри Морган, принадлежал к числу тех редких людей, что способны разглядеть во мне тебя. И он увидел. Даже обнаружил наше маленькое кладбище из первых жертв — соседского терьера Бадди и других животных, зарытых в земле. Хотя тут надо сказать, когда он все понял, мы с тобой оба были еще малы и далеко не так опытны... Гарри был полицейским, как и его дочь, моя сводная сестра Дебра, сейчас. В полицию она пошла, во многом благодаря постоянному наличию его примера перед глазами, но не только ее он обучил всему, что знал сам. Многому научил он и меня, а разница состояла лишь в использовании нами полученных от Гарри знаний: Деб должна была уметь выследить преступника, проникнуть к нему в голову и изловить, я — стать таким преступником, к которому никогда не подберется Дебра или даже сам Гарри. И порой он устраивал между нами нечто вроде игры, в ходе которой моей сестре требовалось доказать мою виновность в выдуманном происшествии, я же стремился всячески скрыть собственную вину... Игра эта была направлена на развитие детективных способностей, профессионального упорства у Дебс, как он говорил ей, и частично это было правдой, но я не просто участвовал в игре с целью помочь младшей сестренке по просьбе Гарри, как думала она, — при этом свои навыки оттачивал и я... Как я и сказал, Гарри понял, что ты существуешь, и он нашел выход. Предположил, что я мог бы использовать тебя во благо, убивать лишь тех, кто того заслуживает. Работая в полиции, он знал немало таких... И позднее, когда окончательно убедился в моей подготовленности, он приобщил меня к своей работе: я устранял всякого рода убийц, чей след ему удавалось взять, этакий внештатный сотрудник специфического назначения. Первое и главное правило Гарри — следовать его Кодексу: что-то вроде свода остальных правил, индивидуального путеводителя по выживанию для меня — его пасынка-маньяка со зверем внутри, — основанного на его личном опыте уважаемого борца с преступностью. Таким образом, кроме оберегающих меня инстинктов, я обладаю и знаниями, как правильно скрыть свои убийства, как избавиться от улик, обезопасить себя от полиции (лучших ее представителей, поскольку Гарри как раз был из их числа), а в экстренном случае — запутать удачливую ищейку. Не обижайся, мой друг, когда ты появился на земле, людей не существовало, а значит, и знания как таковые были ни к чему. Теперь одних инстинктов для того, чтобы выжить, мало. Но, благодаря тебе и Гарри, я — пожалуй, идеальный убийца, приспособившийся и использующий в полной мере весь потенциал, накопленный матерью природой за миллионы лет эволюции: как инстинкты почти в первозданном состоянии, так и разум. Возможно, мы с тобой не одиноки и существуют и другие, как мы, однако сколько я ни пытался разглядеть твоих собратьев в своих жертвах, людях, которые на первый взгляд казались такими же, как я, сколько ни вглядывался в их тьму, видел я лишь пустоту, безысходность и страдание. Позже я осознал, все они принадлежали ко второй ступени — люди вторичной двойственности, втайне потакающие своим желаниям. Но мы с тобой не страдаем, не испытываем никакой душевной боли, мы превосходим столь примитивные эмоциональные всплески в своих проявлениях. У меня было немало возможностей для поиска тебе подобных... Мы с тобой вместе давно, и я отнюдь не морил тебя голодом… Кроме того, благодаря Гарри и его Кодексу, я сделал тебя этаким гурманом. И знаешь, я даже думаю, что такой выбор жертв идет на пользу нам обоим не только в том смысле, который видел в этом Гарри: поглощая их, ты становишься сильнее, а значит, и я вместе с тобой... Нет, ты не плод моего ?больного воображения?, я не страдаю раздвоением личности. Потому что будь это так, иногда — чаще или реже — ты брал бы надо мной верх, погружал меня в сон, пока не осуществлял бы все желаемое. Но я, как и ты, всегда в сознании. Я даю тебе то, чего ты так жаждешь — жизни людей, а ты помогаешь мне сохранять свое ?я? вопреки этому миру фальши и однообразия. И я рад, что это так, ведь будь иначе, тогда всему виной была бы не такая уж редкая по современным данным болезнь, и вся моя жизнь, мои теории — все не имело бы смысла. Но мы, ты и я, мы, к счастью, другие. Я просыпаюсь от будильника в комнате Риты на втором этаже — на правой половине постели, и сразу отмечаю, что она уже встала. Отправлюсь в ванную, чтобы приступить к одному из своих излюбленных ритуалов — бритью. Это помогает мне взбодриться, почувствовать себя человеком, вновь живым после глубокой и липкой тьмы сна, которая отпускает меня будто бы с нежеланием, подобно матери, нехотя выпускающей из рук свое дитя, передавая его медсестре сперва после родов, а затем и каждого кормления. Кому-то достаточно кофе, может быть, контрастного бодрящего душа, пробежки вдоль квартала и обратно… Я же напоминаю себе о том, что я снова жив, одним крошечным, будто случайным, надрезом от бритвы на коже своего лица или шеи. Я лишен чувств, это признак мертвого, но я чувствую боль — так я доказываю самому себе, что по-прежнему жив. Кроме того, кровь — испокон веков, во всех культурах есть символ самой жизни, и когда я вижу свою кровь, это крохотную капельку, выступившую над порезом, я знаю, что во мне еще осталась жизнь. На самом деле кровь так или иначе манила и будоражила меня, сколько я себя помню. Поэтому я выбрал геммологическую специализацию и поэтому же в качестве трофеев от своих деяний я тоже оставляю именно кровь. Перед тем, как пресечь чью-то жизнь навсегда, каждый раз я беру лабораторную пробу крови, чтобы изготовить из нее препарат для микроскопирования. Спрессовав пробу приборными стеклами, я любуюсь этим мутным пятнышком крови, этим получившимся крохотным срезом отдельной человеческой жизни, вся основополагающая информация о человеке между двумя прозрачными стеклышками: как аккуратно, как компактно, но как исчерпывающе! Я по-настоящему горжусь своей неповторимой коллекцией, которую справедливо можно назвать и базой данных, как полицейское хранилище дел на преступников, но в моем случае это хранилище тайн, которые никогда не будут разгаданы даже приблизительно — все мои жертвы отличались от обычных людей, даже от обычных убийц, большинство из них не знало и не могло объяснить, зачем они делают то, что делают, а те, что, по их словам, знали, как правило, просто сочиняли небылицы; откуда же тогда рядовым обывателям из полиции ведомы их истинные мотивы? А моя коллекция не содержит ничего надуманного людьми посторонними, никакой субъективной оценки, это чистая суть каждой моей жертвы, непознанная — даже ими самими — квинтэссенция его или ее природы. Закончив в ванной, я спускаюсь вниз и иду на кухню. Чтобы снова оказаться лицом к лицу с очередным бытовым процессом-ежедневным спутником большинства американцев, да и, полагаю, современных людей в целом, который должен совершить и я: завтраком в кругу семьи. Пока я приближаюсь к кухне, я различаю все привычнее запахи, почти всегда одинаковые — к какой семье вы бы ни пожаловали на завтрак, вы услышите именно их. Они сливаются в одной ароматное облако, что постепенно обволакивает меня, но я с легкостью расщепляю его на составные части: жареный бекон (Рита его не ест, но готовит для меня и детей, чтобы я чувствовал себя как дома), чуть пригоревшие хлебные тосты (она, случается, слишком увлекается у плиты и забывает вовремя нажать кнопку на тостере), охлажденный апельсиновый сок и кофе — черный, как я люблю. Я вхожу тихо и останавливаюсь в дверях, чтобы посмотреть на нее с полотенцем, переброшенным через худое плечо, заколотыми назад волосами и в переднике. Пока я выжидаю, давайте вернемся немного назад. Также, годами анализируя людей, я понял, что порой двойственность, которую люди в силу своего разума принимают за должное, может быть спасением, убежищем — прикрытием для чего-то большего, стоящего, настоящего. Своего рода кокон, однако уже другой, стоящий на ступень выше. Или, быть может, просто отличный, абсолютно самобытный виток развития. Не важно. Но я выявил алгоритм собственной жизни. Я — чудовище под прикрытием. Как моя сводная младшая сестра Деб, служащая в полиции, только по другую сторону черты. И Рита — как раз мое прикрытие. Она аккуратно распределяет по тарелкам содержимое сковороды и гарнир — консервированные зерна кукурузы из банки, добавляет ко всему тосты, берет по тарелке в руку, разворачивается... и едва не роняет все на пол. — Декс! — удержав тарелки, как умелый официант в ресторане премиум-класса, удивленно восклицает она и тут же улыбается, переведя дыхание. — Ты меня напугал, эта твоя способность бесшумно подкрадываться порой кажется мне какой-то нечеловеческой… Все возможно... да, Темный Попутчик? Она ставит тарелки на стол, ее волосы сияют мягким светом в лучах утреннего солнца, а я тоже улыбаюсь и говорю: — Я просто стоял здесь и все не решался побеспокоить чудесную хозяйку за работой. — Перестань, — она смущенно отмахивается, и кровь приливает к мгновение назад молочно-белым лицу и шее (из-за природной бледности она краснеет быстро и заметно, и мне это нравится). — Тосты опять подгорели... — А кто сказал, что для меня это плохо? — Ты такой... — Странный? — Нет, нет, что ты… скорее необычный. С этими словами она гладит меня по щеке, окинув тревожным взглядом свежую ссадину, но промолчав, и возвращается к столу.