From Inside Or Devil In The Details ( Часть 1 ) (1/1)

Меня всегда занимал вопрос двойственности мира, не мира в целом, но мира людей. В отдельные периоды моей жизни — по-разному: тревожил, волновал, и даже, может быть, в определенной степени страшил меня. Потому что я не мог примириться с двойственностью так же легко, как это удавалось другим, всем, кто меня окружал. До появления человека, мир существовал лишь в одной плоскости, подчиняясь только инстинктам, но человек добавил еще одну — разум. И этот разум, в отличие от инстинктов, не мог ограничиться единственной, простой и понятной, трактовкой своих побуждений: стремление выжить, или найти пропитание, или продолжить свой род. Нет, разуму оказалось этого мало, и каждый инстинкт он заключил в кокон из того, что назвал ?причиной?, ?объяснением?, наконец ?оправданием? (на худой конец). Затем этот разум решил, что одного кокона недостаточно, чтобы скрыть первобытные, тянущие его назад к предкам-животным инстинкты, и он создал еще несколько оболочек-коконов, поверх предыдущей, и назвал их ?морально-этические нормы?. Коконы эти, как всякая паутина, если пропустить через них свет, прозрачны. Сами по себе они совершенно безжизненны, мертвый продукт жизнедеятельности, а живо лишь то, что сокрыто внутри них. Но не все способны найти тот угол, под которым свет выявит, что живо, а что нет, что настоящее, а что — пустая видимость. Так, по моему мнению, зародилась двойственность человеческого мира. Как она себя проявляет? Ну вот, к примеру, ненавидишь ты кого-то, так почему бы не признаться ему в ненависти вместо того, чтобы, проходя мимо, с улыбкой в очередной раз желать доброго дня или того смехотворнее — приглашать провести уикенд вместе в вашем загородном доме? Или, если ты убил собаку, хочу особо подчеркнуть, довольно доставучую и глупую собаку, почему вы должны тайно закопать ее в укромном месте и скрыть это от всех? Установив правила, люди живут в двойственном мире, знают его законы. Знают, что те, кому лгут они, лгут им в ответ, и эта цепочка беспрерывной негласно узаконенной лжи, называемая среди людей взаимоотношениями, не имеет конца. Они соглашаются на эту ложь, потому что так им велит разум, соткавший плотную оболочку для порицаемых, уподобляющих нас животным инстинктов. И со временем эта оболочка вовсе закостенела, а разум, размножившись, на самом деле все так же един, но теперь коллективен. Проще говоря, все думают одинаково. Одни и те же желания, одни и те же стремления. Но инстинкты по-прежнему сидят внутри. И это забавно, когда вы умеете видеть их головы на просвет. Фигурально выражаясь, конечно. На самом деле внутри их черепных коробок нет ничего забавного и увлекательного. Только соединительнотканный морщинистый сгусток. Уж я знаю. Сейчас ты все поймешь. Я как раз подъезжаю к своему кварталу, окно с моей стороны опущено, чтобы я мог дышать этим необыкновенным вечерним воздухом и ощущать прохладу, которая особенно приятна здесь, на Майами-Бич. Я думаю, что весь день в здешней жаре ты проживаешь только ради того, чтобы ощутить эту прохладу на коже и понять, что оно того стоило — это как со стаканом обычной воды после долгой жажды или кусочком какой-нибудь простейшей еды после длительного голода — ощущения восхитительные, и стоят всех ожиданий и мучений, им предшествующих. Это работает и в моем деле. Когда, наконец, получаешь желанное, это пьянит. Мой квартал не назовешь фешенебельным, однако меня он полностью устраивает: тихий, аккуратный, с соседями повезло — скромные пожилые пары с их кошками (а не собаками, что тоже, несомненно, плюс) и цветниками, парочка холостых замученных работой клерков, которые появляются ближе к ночи и исчезают под утро, никаких больших семей, а значит, не нужно играть в гольф с каким-нибудь отцом семейства, устраивать соседские посиделки, приглашать на обеды и ужины и так далее... Однако здесь есть на что посмотреть. Давай сделаем это вместе, но моими глазами. Так ты без труда поймешь, о какой двойственности я говорил ранее. Кажется, это Стив там впереди. Да, он самый. Убогий серый костюм, лысина, потрепанный кейс для бумаг — никогда не понимал этих низших офисных работников. Неужели это может доставлять удовольствие? Хотя его воле можно позавидовать: проводить столько времени в замкнутом пространстве с одними и теми же людьми каждый день — при этом не сорваться и никого не зарезать. Ни разу! Признаться, одно время он казался мне подозрительным, но вскоре я понял, что он совершенно безобиден. Даже слишком. Зрелище почти во всех отношениях жалкое. Тем не менее с него мы и начнем. Смотри. Я подъезжаю к Стиву и сбавляю скорость. — Эй, Стив! Привет! Ты сегодня рано, приятель, неужто наш великий труженик подыскал себе пассию? У тебя вечернее свидание? — говорю ему, широко улыбаясь из окна машины. Он бросает на меня затравленный взгляд. — О, это ты Декстер, привет... Чертов самодовольный ублюдок, с этой вечной выбеленной ухмылкой, разъезжает тут на своей тачке вместо того, чтобы просто проехать... а тачку-то свою оплачивает, благодаря людским смертям… Как было хорошо, пока он не явился... А Рита та еще красотка, отличные сиськи, но дура, что запала на этого маменькиного сынка... Свидание? Наверное, хотел меня задеть, у него-то есть, кого трахать... Наверняка обманывает ее, изменяет направо-налево, такие типы не ценят женщин, как я, безмозглые ходячие члены... Нет... Черт возьми, что я ляпнул, он же сам подкинул мне отличную версию, лучше соглашусь, а то догадается, что меня выперли с работы и решит, что я полный неудачник... То есть да, свидание, ты прав, — он как-то дергано улыбается в ответ. — Тогда удачного тебе вечера, Стив, — все так же улыбаясь, я махнул ему и проехал вперед. Ну как, начинаешь понимать? Каждый раз, когда вижусь со Стивом, мое настроение неизменно улучшается. Так, что тут у нас еще... Шеймур Ховард на своей лужайке возится с системой для полива. Подойдет. ?И почему я должен надрывать спину здесь только потому, что она мне велела? Когда ее уже инсульт разобьет, грымза проклятая, тогда я смогу дожить век в радость... Вызову тех девочек с вырезок из журналов о досуге, которые храню в старых настенных часах и уйду, как...? — Шеймур, — вдруг доносится из дома, — ты там не прохлаждаешься, надеюсь? Стемнеет скоро, а моим дипладениям понадобится влага уже завтра утром! — Не беспокойся, дорогая, управлюсь дотемна! — пробурчав с раздражением что-то себе под нос, отзывается старик. — Добрый вечер, мистер Ховард, — останавливая машину рядом с ним, приветствую я соседа и широко ему улыбаюсь с водительского места. — Я смотрю, трудитесь... Он поднимает голову от гидравлического клапана и поправляет очки. — Добрый-добрый, Декстер. Как у самого-то дела идут? Да вот, Марта попросила заняться... ты утром, когда уезжал, не видел, случайно, фонтанчик работал? Конечно, я видел. Я многое вижу, даже сам того не желая, и запоминаю. Фонтанчик Марты в полном порядке, она просто хочет подольше побыть в доме одна. — Не видел, сэр, извините. А дела... Сами понимаете, моя работа не из тех, о которых приятно рассказывать и слушать. Дьявол, поспорил бы с самим собой по этому поводу, но я должен был это сказать. Работа судебно-медицинского эксперта при полицейском управлении, мой официальный род деятельности, — лучший для меня вариант во всех отношениях: я могу применить свои профессиональные знания, кроме того, делать это с удовольствием, и я близок к полиции, что сильно облегчает мне дело, когда я занят... своим, скажем, хобби. — Ты прав, парень, работенка у тебя та еще... — он качает седой головой, потом снова поправляет сползшие очки и чешет затылок. — Никак не пойму, в чем проблема, все вроде как должно, но Марта утверждает, что утром ее ненаглядные цветы остались без воды. — Если хотите, я посмотрю, — предлагаю я. — Может, просто стоит смазать шток? Он со вздохом машет рукой: — Хороший ты парень, Декстер, Рите повезло с тобой (Хм, и ведь не солгал...) Полно тебе, не утруждайся, у тебя семья, своих дел по горло. Не хватало еще, чтобы мы с Мартой мешали вашей с Ритой и детьми семейной жизни. — Скажите Марте, что я загляну к ней завтра перед работой, — произношу я, нажимая на педаль. — До встречи, мистер Ховард. — Спасибо, — благодарит старик на прощание. Я сворачиваю. Из-за деревьев показывается дом Риты, а теперь вроде как и мой (во всяком случае, Рита не упускает шанса напомнить мне об этом: может, из доброты и заботы, может из страха, что я почувствую себя чужим и вдруг уйду), с тех пор, как она предложила мне переехать к ней. Рита, в домашнем халате и шлепках на босу ногу, стоит у двери и о чем-то разговаривала с нашей соседкой через дорогу, Марли — неизменно вульгарный макияж и неряшливую прическу этой особы я могу представить, даже и не глядя на нее. У этой отчаявшейся женщины бывает много разных мужчин, и я, можно сказать, приглядываю за ней. Нет, сохранность ее жизни меня не беспокоит совершенно, но ее жизнью, как жизнью одинокой брюнетки под сорок весьма легкого поведения, может заинтересоваться кто-то, кто в свою очередь будет интересен мне... Отдаленно я слышу их разговор. — …меня извини, но... ты должна понять, мне бы действительно не хотелось, чтобы мои дети случайно услышали нечто подобное... — мягко произносит Рита и неловко заправляет светлую прядь за ухо — она всегда делает так, когда нервничает. — Послушай, подруга, то, что ты наконец-то себе кого-то нашла, не значит, что я теперь должна прекратить свои попытки. — Декстер тут не при чем, я говорю только о детях... — Как же не при чем, а не из-за него ли ты стала такой уверенной, что даже решилась мне все это высказать? Думаешь, наверно, везучая... Везучая, значит... — и тут она рывком хватает Риту за волосы и так же резко тянет вниз. Рита с криком удивления и боли впивается пальцами в ее руку. Затем другой рукой Марли хватается за ее халат и дергает так сильно, что слышится треск каких-то швов, обнажается белая и словно бы сияющая в сумерках, как луна, грудь Риты... — Везучая, да? Вот и получи свое! — Рита все еще кричит, кое-как пытаясь прикрыться, а Марли остервенело таскает ее за волосы, как жена, застукавшая мужа с любовницей в собственной спальне и теперь охваченная яростью. — Когда он тебя бросит, Рита, а он бросит, — вздернув подбородок (которому эта одинокая и, несомненно, несчастная женщина, готов поспорить, мечтает вернуть былую точеность с помощью пластического хирурга; как и всему остальному, впрочем) говорит Марли тоном гадалки ?15 долларов за предсказание?, — не прибегай плакаться. — Марли, за что ты так со мной? Я ведь вовсе не хотела как-то тебя... — Твой дружок приехал. Беги встречать, — бросив взгляд в мою сторону, фыркает женщина, после чего Марли стала переходить дорогу, направляясь к себе. Я заезжаю на тротуар, заглушаю мотор и выбираюсь из салона. Я смотрю на Марли, которая уже у своего дома, однако осталась стоять в тени веранды. ?Зачем тебе эта забитая серая мышь со сломанной жизнью, с двумя спиногрызами и синдромом монашки, когда есть я, не обремененная ничем, кроме одиночества, способная и готовая очень на многое, чтобы осчастливить мужчину...? Если бы я мог испытывать жалость, думаю, мне стало бы искренне жаль Марли. Обезумевшие от разрывающихся биологических часов, тихое равномерное тиканье которых давно превратилось в частые громоподобные удары, такие женщины готовы на все, чтобы наконец насладиться тишиной в своей голове. Это как жить вблизи аэропорта... Ужасное мучение, как по мне. Неудивительно, что число самоубийств женщин этой группы все время растет. Возможно, Марли пополнит их ряды однажды. — Все в порядке? — спрашиваю я Риту, сунув ключи от автомобиля в карман брюк и подойдя к девушке, запахнувшей свой халат поплотнее, словно защищаясь от повисших в воздухе, как невидимые лезвия, слов подруги. Она улыбается мне, но тут же скрывает улыбку, словно почувствовав себя виноватой. Слишком счастливой. Непозволительно счастливой на глазах других людей. — Да, — быстро отвечает она, снова поднимая глаза, — просто Марли... ее мужчины, а Коди и Эстор... — Мне поговорить с ней? — спрашиваю я, уже зная, каким будет ответ Риты. И этот ответ меня заранее устраивает. — Нет-нет! Я сама разберусь, честно. Мы все-таки старые подруги, сможем, я думаю, договориться как-нибудь. Ну же, — она кладет ладонь мне на плечо, легонько, по-прежнему робко потянув на себя, — не стой здесь, заходи в дом. И я, последний раз взглянув на веранду Марли, которая уже опустела, захожу. Теперь ты знаешь подробнее о двойственности; так же хорошо, как и я. Подобно мне самому, понимаешь ее. Но что, если двойственность на твоем персональном уровне выбивается за пределы верхних коконов-творений разума? Что если твой разум не сумел создать эти коконы или, возможно, и не планировал даже? Обнажив твои инстинкты — один или, может, несколько, — которые остальные подавляют естественно, даже не задумываясь. Ты не просто хочешь выругаться на людях, а, предположим, пощеголять в неглиже по центру города в час-пик или ворваться в дорогой бутик с чулком на голове, размахивая пистолетом, и скомандовать очистить кассы? Ты уже не такой, как большинство. Тогда одна двойственность порождает другую: тебе приходится жить, притворяясь притворяющимся. Ты ходишь в обнаженном виде, но только у себя дома, вернувшись с работы и плотно занавесив шторы. Но оставив маленькую щель, которую с вероятностью 99% никто не обнаружит... хотя тебе нравится мысль об этом оставшемся проценте. Ты совершаешь кражи, но куда меньшие — жевательная резинка с прилавка со всякой мелочью у касс, может быть, лосьон для рук или еще что-нибудь в таком роде... и проходя мимо охранного пункта в магазине ты испытываешь непередаваемое, ни с чем не сравнимое возбуждение, а если все проходит удачно — ты становишься будто окрылен, тебе хочется танцевать... Но разум не только подавил инстинкты, он дал людям нечто на замену, близкое, но все же иное: чувства. А теперь представь, что твои инстинкты — один или более — неприкрыты вовсе, а чувства полностью отсутствуют. Твой разум не плел коконы, не создавал чувств, он развивался иначе, по какой-то совершенной иной эволюционной программе, возможно, уникальной; программе, которая делает вас не просто отличным от подавляющего большинства, а единственным в своем роде. Уникальным. И твои желания происходят напрямую от того животного, того настоящего внутри каждого из нас, того, что досталось нам от предков? А если это инстинкт убивать, охотиться — и не в переносном смысле карьерного роста, который продиктован отнюдь не природными инстинктами, а чувствами (алчностью, гордыней), — но в самом прямом, подлинном. В обществе, где все обернуты в коконы из лжи и прикрываются чувствами, вроде любви и сострадания, ты становишься чужаком, более того — опасным чужаком. Но признак высшей ступени — это, помимо отличия от остальных, способность с этим отличием выживать, и твоя особенность в том, что ты способен не только различать двойственность, но и использовать, даже видоизменять ее. Ты лишен чувств, ты мыслишь ясно и трезво, тебе не мешает зависть, озлобленность или, наоборот, любовь, чувство привязанности — ты способен взять двойственность, как кусок мяса для жарки, и препарировать, рассечь ее надвое. С холодной сосредоточенностью отделить одну ее часть от другой. Потому что ты не подчиняешься законам большинства безрассудно, беспричинно, ты делаешь это, чтобы ассимилироваться. Упомянутая мною ранее вторичная двойственность: притворяться тем, кто уже приотворяется, но делать это, не только чтобы украдкой предаваться своим собственным наслаждениям, а делать с умом, во имя цели. А цель — это жизнь в полной гармонии с инстинктом. Давать время от времени ему то, чего он желает, и получать от него благодарность. Это как идеальное партнерство — когда ты и твой партнер словно одно целое. Но самое лучшее партнерство — всегда с самим собой. И — да, ты все верно понял, говоря об этой последней стадии, я имел в виду себя. Игнорируя инстинкты из страха или недалекости, мы забываем, что нашим предкам не чувства, а инстинкты помогали оставаться в живых, забываем, что они способны приносить пользу. Когда я перестал подавлять и начал подкармливать свой инстинкт (или несколько, уж у кого как), я понял важную вещь: ему есть, что дать мне взамен. Он отплатил мне. Конечно, он хитер, и его плата — звериная осторожность, нюх на самую минимальную опасность, предусмотрительность за гранью разума и умение видеть скрытое — помогает мне главным образом продолжать его подкармливать, но не только. Я тоже хитер, и осознаю, что эти качества позволяют мне оставаться самим собой беспрерывно, даже притворяясь кем-то другим. То, чего я всегда так желал... Превосходный симбиоз. Мой инстинкт убивать... Мы с ним хорошо сработались. Даже спелись. Убивая для него, я защищен теми способностям, которыми он меня наделяет в ответ. Я благодарен ему, и однажды я решил дать ему имя. А почему бы нет? Я назвал его Темный Попутчик, тот, кто всегда со мной, где бы я ни был. Ну вот, мой друг, теперь ты знаешь, как ты появился, по крайней мере ты знаешь мою версию твоего появления, и как я придумал тебе имя. Всем в конце концов ведь нужно имя, даже таким, как я и ты, согласен?