44. (1/1)

* - Вы убили его.Ладислаус закусил губу, покосившись сперва на Ксандра, затем на Михаэля Гюнтера. Все трое сейчас чувствовали то, что не касалось их разбойничьих душ уже давненько – стыд. - Вы убили моего лучшего друга, - повторил Циммерберг. Тон конокрада был таким же ледяным, как дыхание семи северных ветров. Брюнет больше не метал гром и молнии, не рвался снести головы собственным хозяевам. Просто констатировал факт. - Михаэль, мы… - начал было старший, но конокрад его оборвал: - Я хочу услышать это от вас. - Ладно, - отозвался средний, опуская руки, - Мы убили твоего лучшего друга, чтобы защитить нашу сестру. Мы убили твоего лучшего друга и скрыли это от тебя потому, что не хотели тебя терять. Мы рассчитывали, что ты так ничего и не узнаешь. Ведь тогда в наши планы не входило, что… - Ксандр искривил губы в жалобной ухмылке, - …Что у тебя появится личный медиум в лице Плачущего Монаха.Циммерберг кивнул. Что ж. Вот и рассеялись последние сомнения – он и раньше, в общем-то, знал, что Гюнтеры всегда действуют исключительно в своих интересах, но только сейчас убедился, что эти трое не только эгоистичны, но и способны на предательство. Ведь они называли его своим другом. Не просто слугой на побегушках. Другом. И как показала практика, он поплатился за свою преданность. Ладислаус протянул руки к конокраду: - Как мы можем искупить нашу вину?Михаэль стиснул рукоять меча. Как искупить? Серьёзно? Грехи убитого переходят на убийцу, но он, Циммерберг, даже не может попросить Иоганна Гюнтера совершить панихиду над запечатанной гробницей, ведь Аристархус – чернокнижник, не был крещён, при жизни поклонялся не Богу, а ведомому лишь ему сонму тёмных Тайных. Конечно, в своё время это не смогло отпугнуть Эльгу – певичка, глупенькая, надеялась, что её любимый чернокнижник раскается и примет крещение, станет сыном Великой Церкви, но Аристархус вряд ли бы пошёл на это. Неупокоенная душа. - Никак, - конокрад чуть вытащил меч из ножен, а затем со звонким щелчком вогнал его обратно до упора. Кажется, ему пора искать нового работодателя.*Посыльный склонился перед рыцарем в учтивом полупоклоне, протягивая два запечатанных свитка: - Сир, это вам. Только что передали с корабля из Бремерхафена. Локсли взял оба послания и торопливо сунул в поясную сумку. Он очень их ждал. Это был в прямом смысле вопрос жизни и смерти.В целом, заботясь об аббате, он зарабатывал себе положительную репутацию в глазах Папы. Но то, что он собирался сделать сейчас, скорее всего, перечеркнёт все его, Робина, старания. На одном свитке была начертана римская единица. На втором, соответственно, двойка. Быстрые шаги рыцаря разнеслись по полумраку коридора щелканьем каблуков. Уиклоу вновь лежал с Библией на голове. Честно говоря, священнослужитель уже успел отчасти смириться со своей участью, хотя в глубине души – или что там от неё осталось? – Уиклоу сгорал от праведной ярости. Он не должен был окончить свои дни вот так. Он столько всего не успел! Теперь он либо сгорит изнутри, пожираемый чарами венца, либо сгорит на костре Инквизиции, как проклятый. Либо он должен был сгореть тогда – в ревущих клочьях зелёного пламени. Войдя в опочивальню, Робин ни слова не сказал. Аббат лишь боковым зрением из-под страниц заметил движущуюся тень. Рыцарь сломал печать на свитке с единицей. ?Любезнейший наш сир Локсли! Надеемся, оба послания доставлены Вам вовремя, и несчастный аббат ещё жив. Вы всё сделали верно, если в первую очередь читаете эти строки. Знайте, что во избежание попадания контрзаклинания в злые руки, мы приложили все усилия, чтобы защитить его начертание, написанное во втором свитке. У Вас есть лишь несколько мгновений. Со всем уважением и любовью, Цитадель.?Локсли навис над аббатом, убирая Библию и развязывая шнурок с нательным крестиком на шее Уиклоу. Тот протестующе замычал, заметавшись по постели.Сир Робин сломал печать на втором послании. Перед глазами предстали ровные строки, написанные той же рукой, что и первое письмо. Благо, шестеро-из-Цитадели изложили контрзаклинание в английской транскрипции. Локсли прокашлялся и постарался прочесть колдовскую вязь на одном дыхании.И правильно сделал – с каждым произнесённым им словом текст стал исчезать, оставляя после себя девственно чистый свиток. Когда рыцарь умолк, опустив полностью пустой лист, Уиклоу словно пружиной подбросило на постели.Аббат со стоном свесился с края кровати и его вырвало.Раз.Другой.Тягучая черная слизь вязким потоком полилась изо рта и носа Уиклоу. - Святой отец… - Локсли отшвырнул оба свитка и помог аббату наклониться ещё ниже. Затем подал полотенце и стал осторожно утирать лицо больного, которое из землисто-серого стало потихоньку приобретать здоровый оттенок. - Крест!.. – просипел Уиклоу, откидываясь на подушку.Робин завязал шнурок нательного крестика на шее гостя. Аббат уставился на рыцаря со всей ненавистью, на которую был способен: - Что. Вы. Сделали?!.*Элайна провела рукой по медно-рыжим волосам дочери, запуская в них тонкие пальцы: - Дорогая, мне бы хотелось, чтобы вы помирились с отцом, в конце концов. Ты уже давно не маленькая и должна всё понимать. Эльга, сидевшая за своим столом у окна и настраивавшая лютню, нетерпеливо дёрнула плечом: - Что я должна понимать, мам? – она повернулась лицом к леди Гюнтер, откладывая музыкальный инструмент, - Смириться с тем, что я не была желанным ребёнком? Что отцу настолько на меня плевать, что он позволил всяким проходимцам играть со мной, ранить меня? – в голосе девушки зазвенели слёзы, - Я сбежала не потому, что думала, что где-то обрету лучшую судьбу! Я сбежала потому, что знала, что здесь я никому не нужна!Элайна обняла дочь, поглаживая ту по спине: - Милая, не говори глупостей! Ты и представить себе не можешь, как сильно он переживал, когда узнал, что ты уплыла в Вестгейтс!Миннезингерша утёрла нос тыльной стороной ладони, шмыгая, как маленький ребёнок: - Если бы это и впрямь было так, отец бы вернул меня любой ценой! А знаешь, что самое страшное? – девушка оттолкнула мать, злобно глядя на неё снизу вверх, - Там, в Вестгейтсе, Бьёрн и его музыканты обращались со мной лучше, чем собственный отец! - она, наконец, дала волю слезам, всхлипывая до судорожных заиканий, - Я хотела, чтобы папа был моим защитником! Я хотела, чтобы папа учил меня сражаться вместе с братьями! Хотела, чтобы он заставлял потенциальных женихов на деле доказывать, что они достойны моей руки! А он… - Эльга вдохнула, борясь с желанием закричать во всю силу лёгких, - …Он просто пытался сплавить меня первым же попавшимся уродам мужского пола, словно я нагулянный щенок нечистых кровей!..Элайна подала дочери платок: - Мы женщины, такова наша судьба, малышка, покорно принимать волю главы рода, главы семьи. Однажды ты поймешь, что смысл жизни – беречь огонь семейного очага, стоять с ребёнком на руках за спиной собственного мужа и молиться за всех них.Эльга отвернулась, вновь берясь за лютню. Струны напряженно зазвенели в умелых руках. - Я уже поняла. Поняла, что смысл жизни – оставить после себя нестираемый след. Мои строки сильны, люди по обе стороны моря поют их. И станут ещё сильнее, ведь теперь меня вдохновляет тот, кто видит во мне живого человека, а не породистую самку для разведения потомства. Леди Гюнтер вздохнула и с тоской поглядела поверх рыжей макушки, туда, где за окном начинали сгущаться сумерки. Как бы ей хотелось уметь исцелять прикосновением!.. Тогда бы для излечения исстрадавшейся души её собственной дочери хватило одних лишь материнских объятий.*Закат сегодня был особенно прекрасен. Сонное солнце повисло над кромкой скал, окрасив их в розовый и золотой. Туман пополз по долинам меж хребтов, неумолимо подминая фьорд.На улочках Аске стали вспыхивать придорожные фонари.Альфред-Стрелок, правая рука князя, осторожно тронул Генри за локоть: - Нам нужно успеть вернуться до темноты, мой князь.Старик Отто, взиравший на чистое великолепие природы с края утёса, вздрогнул, едва заставив себя оторвать взгляд от волнистой развилки фьорда, убегающей вдаль и растворяющейся между небом и туманом: - Да, ты прав. Оба Пепельных направлялись к Храму – каменной пустоте в форме идеальной полусферы, что образовалась, вероятнее всего, под воздействием ледяных ветров тут, среди скал. Именно в ней Пепельные, осевшие в Аске, воздвигли алтарь в честь Тараниса – божества молний, грома и живого пламени земли. Таранис, высеченный из скалы, с копной всклокоченных каменных волос и широкой бородой, плечистый и могучий, был виден издалека – у подножия статуи всегда горел зелёный огонь, и верховный жрец племени тщательно следил за этим. - Мне остаться здесь? – Стрелок приостановился на пороге Храма. Генри покачал головой: - Нет. Мне нужен свидетель воли богов. Жрец, творивший предвечернее моление, поднял голову и встал с колен, направляясь к пришедшим: - Мой князь хочет совершить жертвоприношение?Отто вздохнул, проходя мимо жреца и направляясь прямиком к алтарю: - Я хочу задать вопрос. Один-единственный. Прошу, принеси нам Футарк. Альфред, едва поспевая за своим князем, пустился по пятам: - Вы будете выкладывать только одну руну?Генри вновь вздохнул. В последнее время окружающие казались ему особенно болтливыми. - Да.Жрец возвратился с ларцом. Князь замер у алтаря, беззвучно шепча обращение, а затем, откинув крышку ларчика, не глядя, взял камень с вырезанной на нём руной. Пламя у ног статуи вспыхнуло особенно сильно.Стрелок подошел вплотную: он знал, что князю нужно, чтобы тот подтвердил перед народом волю богов. Жрец сложил руки на груди, наблюдая.Князь Пепельных медленно разомкнул кулак, опуская глаза. На ладони лежал знак Вуньо.Генри вполголоса выругался. Жрец красноречиво кашлянул: - Князь!..Брови Стрелка поползли вверх. И он, и князь прекрасно знали, как следует толковать руну Вуньо. И Альфред приблизительно догадывался, о чем спрашивал у богов Отто.Действительно ли стоит доверить судьбу Пепельных Плачущему Монаху, тому, кто хранил древний венец, тому, что пришел, чтобы поднять свой народ и призвать его объединиться со всем родом фэйри во имя мира?Боги ответили. Вуньо означал ?совершенство, мир, победа?.Князь стряхнул камень обратно в ларец, рывком развернулся и зашагал из Храма прочь.Быть может, боги ошибаются?..*Миннезингерша быстро забылась тревожным сном. Разговор с матерью оставил неприятное послевкусие. Девушка чуть слышно захныкала, когда её, спящую, родные сильные руки подтянули к горячему телу. - Всё в порядке, это я, - невесомое касание губ к виску заставило Эльгу открыть глаза и перевернуться, подставляя сонное личико ласке. - Где вы с Циммербергом были? – певичка таки поймала поцелуй ртом, тут же зарываясь курносой мордашкой в грудь мужчины. Ланселот помолчал, понимая, что не может сказать правду до тех пор, пока братья-разбойники не сделают это первыми, и наконец, молвил: - Он хотел показать меня своим старым знакомым. Завтра утром поедем снова, они могут оказать помощь нам и Восстанию, но мы ещё… - бывший инквизитор старался подобрать формулировку максимально завуалированную, но близкую к правде, - Мы ещё не всё с ними обговорили. - Понятно, - девушка умиротворённо засопела, позволяя Плачущему крепко прижимать её к себе, но ровно настолько, чтобы не потревожить все ещё слегка ноющий живот, - Белка спит?Монах усмехнулся: - Да. Стащил с ужина корзину печенья. Я сказал, что есть в постели – не лучшая идея, но мелкий и Эви со мной не согласились. Рыжая неразборчиво мурлыкнула что-то в ответ, окончательно проваливаясь в сон. Ланселот закрыл глаза, прислушиваясь к биению их сердец.Завтра он скажет Эльге, что любит её. Уже только ради этого он должен сделать то, что они с Циммербергом запланировали.*