Глава Третья - Держать в руках себя, ее... (1/1)

Максим точно знал, что однажды придется все-таки научиться держать в руках. Вот только не себя, а тех, кто рядом: оттаскивать разъяренную Бонни от телефона и успокаивать Юлию Сергеевну. Последней, конечно, было тяжелее: синеватый кровоподтек красивым неровным узором перечеркивал ее холеное лицо. Оставалось только понять, почему он, всего лишь офисный планктон одного из ее отделов, сидит на скамейке у ее подъезда и ждет, пока она соберет вещи.Стоял конец ноября, в воздухе неощутимо пахло зимой, а деревянная крашеная скамейка элитного дома намокла и заледенела. Максим шевелил озябшими пальцами, потому что из-за истерики Бонни не успел надеть носки, ежеминутно поглядывал на большие окна квартиры начальницы и следил за тем, чтобы маленькая дочка Юлии Сергеевны и ее мужа не проснулась. Девочка, одетая в курточку и розовые сапожки, спокойно посапывала в руках чужого человека, время от времени сладко причмокивая. Как и все дети, она не чувствовала запаха бури, бушевавшей над ее светлой головой, – и слава богу, как думалось Максиму, пережившему в свое время развод родителей легче и проще, чем прошлогодний отчет.Это было странно: все в отделе знали о Юлии Сергеевне, о ее любовниках и об одном-единственном муже. Максим видел его несколько раз: он привозил начальницу на работу, когда ее машина была в ремонте, несколько раз встречал ее с совещаний, своей бородой и свитерами из дорогой шерсти он напоминал Максиму о родном деде с отцовской стороны, который был врачом и преподавал в институте микробиологию. Когда маленького Максима и совсем еще крошечную Маришку привозили к ним на каникулы, он никогда не целовал детей, чтобы не допустить, как он говорил, обсеменения их собственной микрофлорой. Маленькому внуку эта самая микрофлора казалась монстрами из старинного шкафа, которые очень одиноки и поэтому не любят, когда дедушки целуют своих внуков. От деда всегда пахло формалином, булочками и лавандой: он опрыскивал комнаты ее настоем против сырости и плесени, но, увы, от мужа Юлии Сергеевны пахло скучным дорогим одеколоном, и он очень любил целовать свою молодую и красивую жену в ее блестящие от помады губы. Наверное, чтобы все, кто работал вместе с ней,сознавали, что эта женщина принадлежит только ему. Как будто, впрочем, это могло помочь…Юлия Сергеевна была слишком красива и одарена, чтобы быть только лишь женой своего мужа, – это хорошо понимали все в ее окружении. Высокая, стройная, с большой аккуратной грудью и двумя высшими образованиями – на таких, как она, обычно держится весь многочисленный и до ужаса недружный коллектив, а маленькая дочь принципиально не засыпает под отцовские сказки, потому что кусочек розового теста на ее лице уже напоминает материнский аккуратный носик. Но дело, естественно, было не в этом – и кроме одинокого усталого Максима никто не мог понять ее в тот морозный вечер. Юлия Сергеевна оказалась намного глубже, чем все думали: она не только смеялась над подчиненным, сваливала на него всю внеочередную работу и не относилась к нему всерьез, но и сумела довериться ему, оставив на него собственного ребенка, коробку с туфлями и кота в перевозке, пока собирала остальные вещи. Максим, конечно, должен был пойти вместе с ней, чтобы, по меньшей мере, спросить у ее достойнейшего мужа-профессора, по какой причине на правой щеке его красивой жены темнеет глубокая ссадина, а две царапины аккуратно пересекают точеный носик. Но годы послушания сыграли свою злую шутку, пришлось остаться во дворе и терпеливо ждать, когда она выйдет, время от времени баюкая спящую маленькую девочку. Вторая такая же девочка ждала его дома, бледнея и краснея от злости и ревности, но о Бонни пока можно было не думать, благо, купленные накануне плюшки совсем еще свежие. Максим представил, как торопливо и радостно девчушка поедает выпечку, запивая сваренным им кофе, – и забытое еще во времена нечаянного детства желание поскорее вернуться домой захлестнуло его. Малышка в его руках почувствовала это и открыла мутные со сна глазки – до разрыва ядерной бомбы была ровно половина секунды.Конечно, он ожидал этого и даже где-то внутри был к такому готов: Максим высокий, худой и совсем некрасивый, а на лице далеко немодная четырехдневная щетина и шапка еще с прошлого года. Но даже в самых смелых своих мечтах он не мог оценить высоту детских децибел – в первые пять секунд ему даже показалось, что он оглох и потерял возможность ориентироваться в пространстве. Но потом сознание вернулось, а промозглый ветер стал совсем невыносимым: пока маленькая девочка на его руках плакала и вырывалась, зовя то одну, то другую свою бабушку, он как будто со стороны посмотрел на свое плачевное положение – и рассмеялся. Кот в перевозке недовольно мяукнул, словно соглашаясь с ним.- Не плачь, маленькая… - ласково проговорил он, пытаясь в уме рассчитать – невыносимый ум! – на какого именно злодея из мультфильмов он сейчас похож, раз ребенок с таким отчаяньем вырывает свои крошечные ладошки, которые он пытается согреть. Девочка на секунду замолчала, глотая слезы, но тут же начала плакать еще громче, беря реванш, пока маленькие ножки в розовых сапожках больно колотили по острым коленям Максима. Мужчина вспомнил, сколько женщин было в его жизни, женщин холодных и спокойных, оставляющих в его сердце безобразные следы, – обиды или боли не приносила ему ни одна. Маленькая девочка, которая искренне считала его злодеем или разбойником, маленькими ножками творила свое правосудие – и от него было во много раз больней. Максим подумал, что, когда девочка вырастет, она будет намного лучше своей матери, потому что уже сейчас хорошо разбирается в мужчинах. Юлия Сергеевна, видимо, в одном из своих кавалеров все-таки ошиблась. И по закону подлости именно он стал ее мужем.- На Воронцовку… Угловой дом, - спокойно и негромко сказала Юлия Сергеевна, когда туфли, кот и дочка были погружены в старенькую девятку Максима, но тут же осеклась. - Пожалуйста… - тихонько прошептала она: рабочий день уже кончился, стало быть, отдавать приказания она права не имела. Максим улыбнулся, потому что и тут маленькая девочка показала себя мудрее собственной матери: после недавней истерики она снова спала, положив голову на материнское плечо, а ножки на Максима. Ей, совсем еще не вросшей в этот холодный ноябрь, мир взрослых и политику взаимоотношений, казалось, что она, пережившая маленькую бурю, имеет право на понимание бесплатно и во внерабочее время. Она, кстати, была права.Угловой дом на Воронцовом переулке принадлежал матери Юлии Сергеевны: высокая женщина с поджатыми губами ждала свою дочь, выглядывая из деревянных ворот, большой ротвейлер жался к хозяйке от холода и скалил зубы на свет фар. Женщина с подозрением всматривалась в грязное от вчерашнего ливня стекло и бледное от тридцати с лишним лет лицо Максима: видимо, считала, что причиной временного переезда дочери послужил он – и не одобряла этого. Максиму почему-то подумалось, что лучше было бы предложить ей свой дом. Может, Бонни бы не одобрила, хотя нет, Бонни поняла бы обязательно. Он представил, как маленькая дочка Юлии Сергеевны играет с Бонни, закрывая ей пухлыми ладошками глаза, – и на сердце стало тепло. Он улыбнулся и помог вытащить туфли и кота. Дочку положил на вытянутые руки бабушки. Потом вспомнил про обещание заехать за мороженым для чужого ребенка у себя дома, а потом подумал, что и ее где-то кто-то вот так вот ждет. Хриплый женский голос по радио мягкими переливами рассказывал об одиночестве, хриплый от дорогих сигарет голос Юлии Сергеевны спрашивал что-то у матери. И почти не дрожал.- Ну… - прошептала Юлия Сергеевна, вглядываясь в его лицо, ища в нем неприязнь или раздражение, не находя и краснея от этого. - Спасибо вам… Тебе…Ответом было неловкое сжатие ее ладони, но усталой начальнице, по-видимому, как раз это и было нужно. Хотя понять женское сердце почти невозможно.- Невозможно… Очень сложно… - мягко соглашалась невидимая певица.***Держать себя в руках. Постараться не нервничать. Открыть дверь очень тихо. Максим заглянул в комнату – и едва не закричал от удивления. Бонни в одной его футболке сидела на разобранном диване и щелкала кнопками пульта от украденного ею же телевизора со звуком, напоминающим Максиму звук раскалываемой черепной коробки. Хорошенькое ее личико было непроницаемо: с таким выражением обычно к нему приезжает Маришка после очередного фиаско в отношениях. Бонни, конечно, не о чем беспокоиться, в ее юные годы вряд ли кто сможет обидеть ее сильнее ее самой. За плечами у нее ворованный телевизор, съеденная гречневая каша авторства Максима и много-много тоски, скорее всего, по домашнему теплу, возможно, по былой свободе. Можно найти много сотен слов, чтобы попробовать успокоить сейчас ее детское сердце, – но только стоит ли?.. Максиму достаточно просто отвести большого ребенка домой, потерпеть еще один взгляд второй раздраженной матери за сегодня, а потом просто закрыться на замок и постараться забыть. Вот только научиться держать ее в руках уже не удастся, зато кто-то другой, более важный в ее сказке, получит этот шанс. Звук брошенного на пол пульта подтвердил его мысли. Но в следующую секунду Бонни не бежала царапать его щеки и пинать колени, как другая маленькая девочка, а просто прятала лицо на холодной после ноябрьской ночи груди. И пока тонкие плечи ее дрожали, а тяжелое дыхание успокаивалось в унисон его сердцу, он осознал, что больше никогда не сможет отпустить эту странную девочку от себя. Даже если она уйдет. Даже если ему придется ее прогнать. Даже если сотни тысяч мам, таких, как мама Юлии Сергеевны, как его собственная мама, будут против, а украденный телевизорхриплым голосом певицы еще раз споет ему о невозможности. Бонни все решила по-своему. Она уже вцепилась пальцами в свитер и тянулась, изо всех сил тянулась к его обветренным губам. Как будто могло для них быть по-другому.Максим прекрасно знал, что однажды ему придется научиться держать в руках – и даже не Бонни, не маму, не Маришку, не Юлию Сергеевну, не ее маленькую принцессу – к сложностям такого толка он привык и удивляться им не спешил. Однажды придется научиться держать в ледяных ладонях самого себя, собственное сердце и желание, и это, возможно, будет самым важным достижением в его истории.Особенно сейчас. Особенно когда в его руках гаснет чужое неразделенное чувство.