4. и риск тут есть (1/1)

Когда я принёс домой ирисы, то решил, что окончательно потерял рассудок. Возможно до этого сакрального знания я доходил бы много дольше, но Максим поспешил сообщить мне о том прямо, нисколько не превознося ценности моего приобретения. (Женщина, что торговала цветами на Тверской наверняка выменяла отданные мною средства на что-то полезнее, чем цветы. На пуд муки с зерном или на спички.)Максим — и я говорю это без потаённой нежности, лишь подмечая очевидный, незаметный на первый взгляд факт — вообще был не из тех, кто превозносил. Поноси?л — это было ему свойственнее. Поэтому увидев ирисы, которые я собирался поставить в мутную водопроводную воду, Максим лишь удивлённо перевёл на меня взгляд и обиженно поджал губы.Он попенял косяк у входа в кухню и всё же подошёл ко мне, встал впритык и обхватил мои руки своими; букет кое-как влез в узкое горлышко пустой бутылки из-под коньяка.— И как это, — он чихнул, потерев нос сгибом запястья, и наискось посмотрел на меня. Его серо-голубые глаза слезились, и я всерьёз испугался, что по моей вине у Максима начнётся анафилактический шок. — Понимать, а, Серёж?Мысленно я уже прикидывал, куда пристроить цветы — и себя, — за совершённую глупость. Совершенную — глядя на ярко-сизые ирисы с жёлтой сердцевиной у основания лепестков.Максим продолжал смотреть на меня, облокотившись на стол поясницей и уперевшись руками по обе стороны стола. Его худые руки и впалые щёки говорили о состоянии наших карманов и кухонных шкафов лучше всяких слов. Свитер сидел на Максиме мешком, байковые штаны, даже подвёрнутые, волочились по полу. Он снова был бос. Бес.— Что?— С ума сошёл, говорю, Серёж? — голос его дошёл до опасно высоких интонаций. И ох уж этот сморщенный в недовольстве лоб! В словах Максима было здравое зерно. Деньги были общими, жильё — одно, здравый смысл, стало быть, тоже, но глядя на его насупленное лицо, я заулыбался против воли.— По тебе, — ответил я самым честным образом, и Максим, не то остыв, не то списав всё на голодную жизнь при военном коммунизме и моё, надо сказать, ухудшающееся даже чисто внешне здоровье, махнул на меня рукой.— Серёжа не хочет говорить серьёзно, — вздохнул он и, взобравшись на подоконник, открыл поскрипывающую форточку настежь. — Серёжа хочет быть шутом.Задул свистящий ледяной ветер. Максима с кухни тоже — сдуло, а я так и остался стоять, подумывая разогреть воду в чайнике и хватит ли на это скромное желание газа.Сухой сладкий запах ирисов быстро стирался ластиком-сквозняком.