2. москва и москвичи (1/1)

Зная Максима со всех сторон, а в основном с неприглядной, меня всякий раз удивляло, как легко ему, эгоисту и цинику, удавалось сходиться с людьми. И не только за рюмкой коньяку в пивнушке на Газетном или за обсуждением манифестов в ?Советской стране?, к которым он относился с прохладцей.Максим к любым связям подходил насущно, через них находя места, где за скромную плату мог найти применение своим талантам. Спеть или сыграть на рояле, при этом не прослыв в обществе равнозначно очерняющим ?тунеядцем? или ?буржуа?.(Здесь мне следует сразу оговориться, что пускай я и был в числе его главных воздыхателей, по той же причине я старался держаться от Максима в стороне, относясь к нему самому и к его прихотям строже прочих.)Скромный наш бюджет мы условились вести совместно со дня переезда на Богословский, — чтобы платить в складчину и не разводить между собой долговых расписок. Так и повелось, что я не только сводил дебет с кредитом, чтобы нас не попёрли на улицу посеред зимы, но и выдавал Максиму деньги на личные нужды. По словам Максима, с деньгами он обращался хуже, чем с женщинами. Впрочем, это не мешало ему иной раз опустошать наш бюджет до последнего рубля. Делал он это столь мастерски, что за новую гитару или тёплое, по современной моде, пальто я вызывался расплачиваться сам и без лишних уговоров.В конце концов Максим был тем ещё модником-огородником, а я всегда забывал о себе вперёд других.Ещё Максим любил плотно набить брюхо. И именно ?набить брюхо?, а не поесть или откушать. ?Павлову? в соседней с нашим домом булошной он уплетал в тех невероятных количествах, в каких позавидовал бы слон какого-нибудь более благополучного, чем Московский, зоопарка*. А в столовой на пресечении Космодамианского и Большой Дмитровки — напротив Селивановской типографии, куда мы взяли за привычку наведываться по утрам, — Максим ел за двоих.Он то и дело объедал подсаживающуюся к нам молоденькую телеграфистку Кристину или угощался с любезно пододвинутой ему тарелки Софии — незамужней переводчицы из бывших буржуа, которая переехала в Москву из Гори задолго до провозглашения там независимости** и теперь жила на Садовой-Триумфальной вместе с матерью и отцом.Со слов Софии, столовая привлекла её пёстрым составом прелюбопытнейших посетителей, нежели разнообразием блюд в меню.— Пёстрый — это, вероятно, про тебя, а любопытный — уже про меня, — не упустил тогда случая ввернуть я, указав на Максима, и поспешил увернуться от летящей в меня салфетки. Максим был по-детски, играючи взбешён.Кристина, глядя на наше ребячество, скромно отводила глаза или смеялась, прикрыв рот своей маленькой ладошкой, а София смотрела на нас своими восточными глазами-омутами и хохотала в голос, не скрываясь и не жеманничая на манер наличия манер.София нравилась мне безоговорочно: умом, воспитанностью и тактом, и вместе способностью этим вовремя и к месту пренебречь. А вот Максиму больше по душе была Кристина. Для краткости — и потому, что мы оба знали, о ком речь — он стал звать её Крис после первой же встречи. Называл ?Девочкой с каре? с вложенной в это прозвище нежностью, которую я хотел не то сплюнуть, не то сглотнуть.Собственная ограниченность чувств, проявлявшаяся при упоминании одного её имени, доводила меня до той позорной точки, в которой, представляя Максима и Кристину, я вставлял меж ними как можно больше кавычек, а представляя Максима и себя — многоточий и запятых. Я думал, обессилено рухнув на кровать и прислушиваясь к его негромкому сопению, что за такие мысли мне полагается дать себе оплеуху или передышку — или то и другое сразу, — но я был против насилия. Я сознавал уже тогда: это ни к чему не приведёт.Поэтому единственным моим отвлечением было развлекать себя мыслью, что природа интереса Максима к Крис кроется в особой музыкальности её имени. Или в том, как легко оно рифмуется с ?кис-кис?. Ведь Максим тот ещё любитель рифм и случайных метафор. Умелец всё кругом одушевлять и на свой лад переиначить.Глупец! Я думал, что возненавижу в нём меланхолию и романтику вечных поисков, которую он проецировал на других без всякой на то интенции. Что я возненавижу Максима за то, как один его взгляд или брошенное второпях слово заставляют что-то внутри меня трепетать. Что я возненавижу его за собственную слабость духом. За его инаковость и свободу. Ведь ненавидеть за такое в порядке вещей, да? Должно быть, это отражено в очередном декрете СНК***. Я думал, что возненавижу Максима за то, как на него ведутся все наши общие знакомые; все женщины и молодые девицы вообще. И тут же я позорно сознавал собственную капитуляцию: ненавидеть его и врать себе было уже пройдено.А в своей ревности я сам себе становился смешон.*в 1919 году Московский зоопарк находился в крайне плачевном состоянии**в 1918 году была провозглашена Грузинская Демократическая республика***Совет народных комиссаров