Gummibarchen (1/1)

Мюллеровская четвёрка загрузилась во вторую машину, почётным эскортом следуя за генеральской, водитель Шелленберга подождал пока сей кортеж не отъедет подальше и, сев за руль, отправился следом. Это был очень хороший водитель, из числа тех с кем не надо тратить лишних слов на приказы.Почти-что-венская кофейня, заслужившая лестный отзыв от самого Генриха Мюллера, действительно оказалась невероятно милой. Здесь было тепло, светло, уютно, и на всей обстановке, а также на лицах посетителей и обслуживающего персонала стоял чёткий гестаповский штамп, что создавало атмосферу домашнего тепла и непринуждённости. Все так трогательно делали вид что не замечают двух генералов в форме, что просто невозможно было не умилиться.Никакого нового ампира, ставшего в последние годы почти официально общенациональным: эстетские предпочтения элиты Третьего рейха были здесь не в чести. Интерьеры и впрямь выдержаны в подчеркнуто венской манере: сплошной ар-деко разбавленный югендстилем. Просторный, с очень высоким потолком зал, сияющий огромными зеркалами, золотом отделки, лаком и полировкой мебели, блеском и обилием свечей и светильников. Роскошные люстры из натурального стекла и хрусталя, панели из темного дерева на стенах, выставленные для завлекательности блюда и этажерки-подставки с только что приготовленной выпечкой. Само собой?— конечно же?— венские стулья. И витающий надо всем этим терпкий и тёплый кофейный флёр, смешанный-но-не-взболтанный с нотками ванили, корицы и шоколада.Они сели за хорошенький мраморный столик в противоположном входу углу, а за двумя соседними столиками прочно обосновался сопровождающий Мюллера дегенеративный квартет, отгораживая своими надёжными широкими спинами начальственный маленький междусобойчик от остального зала. Не то чтобы Шелленберг воспринимал их как нечто большее чем предметы мебели, но всё же он бы предпочел Мюллера без них. Ибо сочетание Мюллера и его громил воспринималось в служебном значении, а не в личном. А Шелленбергу не хотелось думать о том, что у Мюллера есть к нему какой-то служебный интерес. Не то чтобы ему был нужен личный, просто служебный интерес гестапо-мельника слишком дорого всегда обходился объекту интереса.Мюллер трещал не затыкаясь так, что на регулярной основе заглядывающая к Шелленбергу в гости мигрень вновь ненавязчивой тенью возникла на пороге, пока что неуверенно перетаптываясь на месте, но, кажется, намереваясь всё-так пройти и задержаться.—?Ах, дружище,?— от Мюллера конечно не укрылось ни то как Шелленберг, прикидываясь что увлечён висящим рядом со входом гобеленом оценивает расстояние до двери, ни то как внимательно он изучает, изображая что находится под впечатлением от здешней роскоши, маршруты и пути передвижения персонала,?— дорогой мой друг, знали б вы, как я люблю вот этакие вот красивые и уютные кафе: с многолетней историей, безупречным обслуживанием, и всегда свежей выпечкой! С каким удовольствием я бы захаживал в них почаще, чтобы не спеша выпить чашечку-другую хорошего кофе…чёрного как Хрустальная ночь и крепкого как наша твердая вера в несомненную победу Германии… ну или вот, кофе по-венски, со взбитыми сливками, возможно кто-то считает что эта сливочная мягкость только портит такой сильный и крепкий напиток… Но весь смысл как раз в том чтобы прочувствовать этот контраст. Мягкость сливок, крепость кофе… выкурить хорошую сигару, лениво полистать купленную с утра газету, эх, что говорить! Такие нехитрые, и такие недоступные людям нашей с вами профессии радости!?Что он мелет? —?с нарастающими тоской и мигренью, а также присоединившейся к ним долей тревоги думал Шелленберг. —?Что он такое мелет, чёрт его дери??. Получившийся каламбур был, кстати, очень удачен и остроумен, впору блеснуть в кулуарах среди своих: что там мелет главный мельник гестапо; но в настоящий момент Шелленбергу было не до смеха, он прямо-таки нутром чуял, что приближается нечто гадкое. Чёрта с два у Мюллера бы вышло затащить его сюда, если бы не собственное Шелленбергово уязвимое положение. Но не та ситуация складывалась сейчас на полях закулисных сражений, и не ту комбинацию разыгрывал Шелленберг чтобы пренебречь возможностью выяснить какой информацией располагает противник. А Мюллер буквально излучал жажду делиться этим. И это уже было плохо. И то что он едва ли не первый раз за год вдруг вырядился в форму и отправился козырять в генеральской шинели?— это было тоже необычно и крайне странно. Формы Мюллер вообще избегал, от ехидных предположений что это потому что сидела она на нём как на корове седло Шелленберга удерживало лишь то огорчающее обстоятельство что на нём самом всю жизнь вся форма вообще мешком висела (знакомый кудесник-портной, ушивая десятый или пятнадцатый китель, однажды коротко заметил ?никто не предполагает что служащие Охранных Отрядов могут быть такого телосложения?).Свою чашу позора и Мюллер и Шелленберг испили сполна в конце тридцатых: здоровенная орясина Гейдрих, на котором форма смотрелась так как будто он прямо в ней и родился, обожал коллективные выгулы своих сотрудников при погонах и галифе. Шагающий в первом ряду по правую руку от шефа Мюллер как правило переносил всё это со стоицизмом, достойным восхищения. Обычным для шефа гестапо было расхаживать в неброских и довольно скромных костюмах, таких же скромных пальто, надвигая на самые глаза незатейливую шляпу, а то и вовсе кепку с козырьком, какие носит рабочая прослойка общества. У Шелленберга были свои мысли по поводу такого показательного аскетизма и бессеребреничества, но делился он ими лишь с одним человеком. Конечно, одеваясь так серо и неприметно Мюллер преследовал и другие цели: не привлекать к себе внимания, быть при необходимости незаметным?— когда было нужно чтобы тебя не заметили (например, на дежурной раздаче начальственных затрещин, когда Мюллер тихо прилеплялся к стене у окна, поразительным образом сливаясь с сухой канцелярской обстановкой, и мирно давал волне начальственного гнева пронестись над головой чтобы врезаться в кого-то более выделяющегося: скажем, в кого-то кто заявился в очередном английском костюме (подарили), тряс очередными швейцарским часами (тоже подарок), и крутил в пальцах очередную сигарету ?Кэмел? (забота о его здоровье преданных товарищей по партии и службе, присылающих ему ?вражеские? табачные изделия ящиками). Мюллер питал классовую ненависть к буржуа, их стилю жизни и их манере одеваться, и его собственный гардероб был ещё одним способом подчеркнуть это свое отношение и свою непринадлежность к касте презираемых им беспозвоночных, самоименующихся интеллигенцией.А сегодня Мюллер с какого-то перепугу как на парад себя вывел. И ладно бы он на какой-то сверхважный доклад к Кальтенбруннеру направлялся?— так нет же. Каковы же те особые обстоятельства, которые заставили шефа гестапо вдруг надеть сегодня столь не любимую им форму?..Шелленберг упрекал себя за то что так и не сподобился найти время и устроить вечер общения с Мюллером (БЕЗ приложения к этой встрече его дуболомов), на котором можно было бы под аккомпанемент псевдодружеской беседы (и двух бутылок водки: печень, прости и прощай) осторожно прощупать почву на предмет того, чем сейчас озабочено его ведомство. Что ж, возможно следовало бы радоваться что эта встреча наконец состоялась. Пусть и по инициативе Мюллера. Сам бы Шелленберг ещё долго не мог бы себя принудить к ней?— Генриха Мюллера ему было тяжело переносить просто чисто физически.Тем временем сам Мюллер продолжал нести беспечную околесицу:—?…Но?— увы, и увы, дела, дела, дела! Всё дела. Да что я вам говорю, вы сами всё лучше меня понимаете, вы ж и сами в точно такой же ситуации. Ах, мой милый,?— он шутливо погрозил Шелленбергу пальцем,?— для вас ведь не секрет, что я в курсе подробностей жизни всех наших сотрудников! Мне же прекрасно известно, как часто вы остаётесь ночевать на работе, как мало времени отдаёте на сон… есть вообще почти не едите… вон как исхудали, бледный, с синевой под глазами?— ну краше в гроб кладут. Выглядите так словно вам уж несколько месяцев как на кладбище прогулы ставят. А знаете что, давайте-ка, пока нам готовят наш замечательный кофе, пройдемся с вами по списку десертов, которые тут предлагают.—?Я не… —?попытался было Шелленберг, но его возражения тут же бесцеремонно пресекли:—?И слышать ничего не хочу! Вам сладкое вообще как доктор прописал. С вашей-то печенью. Кстати, как это новое лекарство, которое вам, можно сказать, контрабандой доставили, как оно, помогает?..?Скотина,?— подумал Шелленберг. —?Да, да, оценил я степень твоей осведомлённости о моей личной жизни, и о здоровье в том числе. Это при том-то, что в моей медицинской карте отражено, что я здоров, аки бык, что означает?— дятлует либо сам врач, либо кто-то из его окружения?, вслух же заверил:—?Да, чувствую себя превосходно, спасибо.—?Ну-ну,?— кивнул Мюллер. —?Только не злоупотребляйте обезболивающими, это вызывает привыкание, и действует на адекватность восприятия. Ну, так мне говорили. —??Угадай, кто?.?Сука??— Шелленберг считал что это объективно просто очень спокойное и безэмоциональное резюме.Мюллер продолжал резвиться.—?Итак, что мы тут имеем… сегодня мы можем получить к нашему кофе… эклеры!.. вы любите эклеры…Вальтер?Он почему-то находил это особым шиком?— делать крошечную, едва различаемую на слух паузу перед тем, как назвать начальника иностранной разведки по имени, отчего произнесение им имени ?Вальтер? приобретало некий оттенок интимности, что выбешивало Шелленберга просто донельзя, и лишь понимание, что Мюллер делает это нарочно?— чтобы лишний раз потыкать в него острой палочкой, помогало ему сдерживать души высокие порывы и неизменно улыбаться в ответ. Ведь он тоже знал, как доводит шефа гестапо эта чуть кривая, выгнутая уголками губ вниз улыбочка. Которая кому-то могла казаться стеснительной улыбкой застенчивого студента-отличника, а кому-то?— ехидной и нахальной ухмылкой прожженного циника. Конечно, первых было на порядок больше чем вторых. Конечно, Мюллер относился именно что к этим вторым.—?Нет,?— вежливо отказался Шелленберг,?— эклеры я не люблю.—?Какая жалость,?— искренне огорчился Мюллер,?— здесь готовят просто восхитительные эклеры… Ну, впрочем, у эклеров очень жирный крем, действительно, не будем подвергать вашу печень такому удару. Ваше столь хрупкое здоровье надо беречь! Оно и так на одном вашем упрямстве только держится.?Тварь??— продолжил дополнять словесную характеристику начальника гестапо Шелленберг.—?Ну-с, если не эклеры, тогдаааа… так, есть пончики! Наши нежно любимые с детства берлинеры, с джемом, с сахарной пудрой, только-только из фритюрницы!.. мммдааа… ну, наверное, это тоже жирновато… а вот!.. коржики с марципаном, бисквиты с шоколадом… где вы ещё найдете такой выбор, дружище??В любом другом кафе или ресторане, которое держит гестапо??— ответил про себя Шелленберг, вслух же несколько лукаво заметил:—?Да, ассортимент роскошный, как будто и не война вовсе. Откуда что взялось. Я не любитель сладкого, группенфюрер, достаточно только кофе. А то избалуюсь ведь, привыкну ещё сибаритствовать.—?Какую возможность вы упускаете, дружище! —?посетовал Мюллер. —?Жаль… жаль… очень и очень жаль… Как жаль…?Еще двадцать раз повтори, как тебе жаль, а то не поверю. Жаль тебе было бы если б ты только самолично начинил эти пирожные стрихнином, а я отказался есть?— вот тогда бы тебе было искренне жаль?—?А маковый пирог! —?всё сокрушался Мюллер. —?А шоколадно-имбирные вафли! А торт с ананасом и глазурью!—?Да вы прямо-таки эксперт по выпечке, группенфюрер! —?сопровождая свои слова фирменной смущённой полуулыбкой восхитился Шелленберг. —?Ну никогда бы не подумал.—?А то! —?подмигнул Мюллер. —?Оооо, дружище, у старины Мюллера есть такие тайные стороны души, о которых мало кому известно.?Вот уж в этом никогда не сомневался?—?Ну неужели же вы не попробуете местные ?свиные ушки?? И даже крапфены? —?не унимался гестаповский начальник.—?Я стараюсь блюсти фигуру,?— наконец, скромно потупившись, пришлось сознаться Шелленбергу.Мюллер радостно заржал:—?Да вы изрядно переусердствовали в этом! Ладно-ладно, я всё равно так и думал, что вы не будете печеного, но готов поклясться, я знаю, от чего вы не откажетесь. Да-да, не улыбайтесь так скептически, мой милый, хоть это бесспорно вам просто дивно идет… да вот, их уже и несут!Их действительно уже несли. Шелленберг едва не чертыхнулся, когда их увидел. Гуммиберхены. ?Резиновые мишки?. Маленькие медвежата из плотного жевательного мармелада.Иногда он прибегал к их неоценимой и незаменимой помощи?— когда одолевал стресс; когда по какой-то причине начинал жёстко прессовать Гейдрих; когда в короткое время требовалось собраться с мыслями, сосредоточиться, и принять единственно верное решение в обострившейся ситуации?— а здоровье уже не позволяло ещё одну лишнюю сигарету. Он жевал их, если уж на то пошло, потому что они были и очень вкусными, и он действительно их любил. Даже железный кайзер Вильгельм II в своё время очаровался маленькими разноцветными медвежатами, что позволило приписать ему фразу: ?Эти гуммиберхен из Бонна?— лучшее, что породила Веймарская республика?.Да, маленький штришок к портрету шефа внешней разведки, немудрёная тайна, но… Как треклятый баварец прознал об этом?—?Ну вот,?— Мюллер с довольным видом улыбался,?— ваши мишки. Ну что, угодил я вам, наконец? Вы прямо настоящий капризник… Вальтер,?— и он посмотрел на Шелленберга с выражением доброго дядюшки, журящего любимого взбалмошного племянничка.?Сатана какая-то, а не мельник??— с досадой, и некоторой долей зависти подумал Шелленберг, рассмеялся, разведя руками:—?Нет, ну вы же меня натурально избалуете, группенфюрер! Я просто теряюсь от вашей заботы, и… и начинаю подозревать, что у этой заботы есть какие-то скрытые причины, и вы от меня чего-то хотите, имеете ко мне некий интерес.Мюллер странно хмыкнул:—?Шелленберг, да я давно от вас чего-то хочу, и давно имею к вам некий интерес,?— заявил он, прищурившись, и прозвучало это как-то с оттенком такой двусмысленности, что вызывало оторопь. —?Что, неужто только заметили?—?Интерес такого всеведающего человека, как вы, группенфюрер, безусловно, льстит моему самолюбию,?— Шелленберг несколько запнулся, пристально глядя прямо в глаза начальнику гестапо,?— однако, хотелось бы знать, в чём конкретно он заключается, и чем я могу быть вам полезен.Взгляд Мюллера неожиданно потяжелел, а все улыбки куда-то разом уползли с его лица, и черты его по-хищному заострились. ?Пойди повесься в туалете, вот и будешь мне очень полезен?.—?Вы уверены,?— медленно произнес он, буравя Шелленберга своим пронзительным взглядом,?— вы уверены, что так уж хотите знать, в чем заключается мой интерес к вам… Вальтер? —?снова эта маленькая пауза перед произнесением имени.?Подлец,?— поморщился про себя Шелленберг,?— голосом-то, голосом-то как модулирует, интонации идут на понижение, глаза свербят тебя насквозь, никакого движения, монолит, камень, истукан, лишь лёгкий наклон вперёд?— нависшая над тобой угроза, рок, карающая десница, испепеляющее возмездие…?Блевать тянуло от этих в зубах навязших гестаповских приёмчиков; вот натурально?— пойти к унитазу и от души в него поблевать, так было тошно уже от всего этого.Но вместо унитаза принесли кофе, он был горячий настолько, что от кремового цвета толстостенных чашек шел пар, и кофе выправил ситуацию, потому что Мюллер сразу встряхнулся и снова вернулся к роли смешливого и дурачащегося балагура, каковым он никогда не являлся (а несколько лет назад даже и притвориться не был способен), оставив свои опасные интонации махрового гестаповца на третьем часу допроса.—?Мммммм… —?он зажмурился от удовольствия, вдыхая густой кофейный аромат,?— Шелленберг, уверяю вас, лучшего кофе вам в Берлине не найти, это бесподобно, просто бесподобно… Какое упущение с моей стороны?— в отличие от вас, я совсем не владею французским языком, а то бы я сейчас рассыпался кучей грассирующих витиеватых эпитетов и сравнений… М, вы согласны, что французский особенно подходит для комплиментов? А вот немецкий для этого совершенно не годен. Эх… Порой я жутко завидую вашему образованию, знаете ли!?Комплексы, герр Мюллер, комплексы?Кофе и впрямь был отличный, но Шелленбергу присутствие Мюллера отравляло весь вкус, а внутренний тревожный звоночек звенел всё громче и громче: шеф гестапо однозначно начал некую очередную игру, но Вальтер никак не мог раскусить её сути?— Мюллер упорно тянул, и не открывал своих карт.—?Учиться можно в любом возрасте,?— улыбнулся Шелленберг,?— а обучение иностранным языкам даже рекомендуется для развития памяти, гибкости мышления и поддержания мозговой активности.—?Согласен,?— покивал Мюллер,?— а также для повышения вероятности более легкой адаптации, буде превратности судьбы вынудят покинуть родину и искать прибежища на чужбине.Шелленберг приложил всю силу воли, чтобы не дать дрогнуть ни единому мускулу, смерил взглядом шефа гестапо.Мюллер самым невинным образом поморгал глазами и попытался воспроизвести на своём лице (слегка опухшем от недосыпа и перепита) нечто близкое к детскому наиву. Получилось, честно сказать, не очень, и он, похоже, и сам это понял, махнул рукой, рассмеялся:—?Да ну бросьте вы прожигать меня взглядом, Шелленберг! Уж вы-то как никто другой ясно представляете себе, к чему мы все неотвратимо приближаемся.Шелленберг молчал. С абсолютно беспечным видом шеф гестапо легкомысленно поворачивал разговор к теме, разговорчики на которую ныне карались смертной казнью. Уж кто-кто, а Мюллер не мог этого не знать.—?Группенфюрер,?— понизив голос почти до шепота произнес Шелленберг медленно и тихо,?— можно осознавать и представлять, но разумом, умом… а сердце? У человека помимо разума есть и сердце. И вот оно зачастую принять осознаваемое разумом отказывается.Мюллер быстро взглянул на него с каким-то неоднозначным выражением: обычно так смотрят на калек и убогих?— со скорбной жалостью, к которой непроизвольно примешивается некая доля брезгливости.—?М-да,?— помолчав, сказал он, на мгновение почти выпадая из своего маскарадного костюма, сотканного из фальши и притворства. —?Излишняя чувствительность укорачивает жизненный срок. Но это всё отвлечённые материи, нам же с вами важна конкретика, не так ли?В его голосе опять появились странные интонации, и вновь на лице промелькнуло знакомое выражение палача из специальных подвалов, отчего у Шелленберга привычно закололо в печени и появился неприятный горьковатый привкус во рту. Гестаповская сволочь определенно имела что-то в виду, и вытанцовывала свои пируэты не просто так, а явно имея какой-то козырь на руках. Мюллер просто тянул время, получая удовольствие от этой опасной игры. Удовольствие садиста, мучающего жертву не болью, а только лишь пока ожиданием боли. Ведь он не мог не сознавать насколько напрягся в ожидании подвоха Шелленберг, когда его приволокли в кафе гестапо. Не мог не чувствовать настороженности своего противника?— и беспечными улыбками, шутками и светским тоном его было не обмануть. Да Шелленберг и не пытался?— просто ему уже самому это притворство казалось единственно приличным поведением. А сейчас был как раз момент серьёзно задуматься над тем, где, когда, и в чём он мог проколоться; как и на чём он мог дать возможность Мюллеру зацепить себя.Печаль была в том, что всё, чем занимался Шелленберг в последний год, было одной очень большой такой возможностью.—?Конкретика… абстракция… —?улыбнулся он через силу,?— тут можно скатиться в софистику, и истратить не один час времени, рассуждая об их полезности в каждом отдельном случае.—?Час того самого времени,?— обрадовано подхватил Мюллер,?— которого?— увы! —?нет ни у меня, ни у вас… ни, что печальнее во много крат, у нашей Великой Германии… —?он испытующе посмотрел на своего визави.—?Я… не знаю, как мне следует реагировать на ваши слова, группенфюрер,?— пробормотал Шелленберг, притворяясь сбитым с толку.—?Да как хотите, так и реагируйте,?— с недоумением пожал плечами Мюллер,?— не я же должен вам указывать, какой должна быть ваша реакция. Или вы хотите сказать, что вас мои слова чем-то поразили? —?и его глаза как дула пистолетов вновь уставились на Шелленберга.—?Хочу. Ваши слова поражают меня тем, что звучат как откровенная провокация. —?Шелленберг сопроводил свое заявление очаровательной обезоруживающей улыбкой. На глаза-пистолеты это обезоруживание и вправду подействовало.Мюллер теперь просто с кислым видом смотрел на него. Отвлечённо-рассеянно думая: а дорого бы он дал за возможность от всего, что называется, сердца, вломить по этой якобы интеллигентной, сохраняющей якобы доброжелательное выражение, но на самом деле надменной физии, вмазать с размаху по этим кривящимся губам, стирая с них бесячую извечную ухмылочку?— не то презрительную, не то саркастическую, иногда кажущуюся стеснительной, а иногда?— откровенно высокомерной. Ох, как же бы это было хорошо-то, просто душа бы пела и радовалась.—?Да какие провокации между нами, дружище,?— устало махнул он рукой,?— Господь с вами.—?Тогда как же мне расценивать наш разговор, группенфюрер? —?голос Шелленберга упал до шёпота.—?Как прелюдию! —?неожиданно резко рявкнул Мюллер (несколько посетителей в кафе невольно подскочили, а белокурая официантка ойкнула и качнула подносом, но все тут же взяли себя в руки и сделали вид, что ничего и не было).Шелленберг чуть не поперхнулся кофе.—?Прелюдию к чему? —?ошарашено переспросил он. Слово ему не нравилось, а в мюллеровских устах оно и вовсе звучало отвратительно пошло, буквально на грани допустимого.—?Как всем известно,?— пронзительно громко, словно с трибуны вещая, начал Мюллер, и как-то весь подобрался, распрямил плечи, вздёрнув подбородок и сурово насупив брови,?— как всем известно, Германии суждено великое будущее! —?он посмотрел на Шелленберга строго, и даже несколько требовательно, будто тот только что пытался возражать ему в данном утверждении. —?Третьему Рейху самой Судьбой предначертана роль ведущей мировой державы! Победа Германии неизбежна, ибо это предопределено свыше, и наш Великий Фюрер поведёт нас в Великую Эру Тысячелетнего господства Германии во всём мире! От этого нас отделает всего один шаг, всего один последний рывок!?Оооооо… как здесь всё запущено…??— Шелленберг мысленно закрыл лицо ладонями.—?Однако! —?казалось, Мюллера просто распирает во внезапном приступе красноречия. —?Однако, в то время как преданные сыны Германии, ревностно исполняя волю нашего Великого Фюрера и свой долг перед Родиной, ценой своих жизней прокладывают нам всем дорогу в наше великое будущее, в это самое время, когда мы все, объединённые одной великой Идеей, сплачиваемся, и направляем все наши усилия на единую и общую цель! В это самое время среди тех, кто имел счастье и честь быть рождённым нашей благословенной нацией, находятся отдельные изменники Родине, предавшие наше общее дело и нашу великую миссию! Они не только не верят в наше великое будущее, они не верят в нашу победу над врагом! Хуже того?— пока их братья проливают в боях свою чистую арийскую кровь?— кровь Великой Германии! —?эти изменники и предатели, действуя потаённо и скрытно, как крысы в подвалах, группируются и создают сообщающиеся с врагами нашей империи формирования, деятельность которых направлена на недопущение победы Рейха!?Аудитория у ваших ног, наслаждайтесь??— мрачно подумал Шелленберг: Мюллеру тайно, но с истовой преданностью внимало всё кафе.А шеф гестапо продолжал ораторствовать:—?Среди задач, которые поставлены перед моим ведомством, противостояние подобным антинациональным элементам стоит сейчас на первом плане! Мы занимаемся как отслеживанием и установлением таковых непосредственно среди населения, так и выявляем предателей посредством обнаружения контактов с представителями вражеских государств.Шелленберг всерьёз размышлял, не попросить ли принести ещё один кофе, да покрепче, а то от мюллеровских патриотично-пропагандистских речей его начало отчаянно клонить ко сну.—?И вот теперь,?— Мюллер сделал неожиданный переход, резко сбавив тон, уменьшив громкость, и прекратив раздуваться, как жаба на кочке во время весеннего песнопения; чуть наклонился вперёд:?— и вот теперь я перехожу к главному… Вальтер.Спать сразу расхотелось.—?Некоторое время назад,?— спокойно сообщил Мюллер,?— мои спецы выпасли связь, уводящую, представьте себе, прямиком в Швецию. Мы засекли направление, но поначалу не могли обнаружить источник сигнала у нас. Такое впечатление что передатчик возили на катере под мотором, по реке, так стремительно менялись координаты. Несколько раз на установленное, казалось бы, сто стопроцентной точностью место отправлялись группы захвата,?— Мюллер пожевал губами, нервически дёрнув щекой, опустил взгляд, нехотя продолжая:?— Но никого задержать не удалось. И радиостанции обнаружить не вышло. Кем бы ни был предатель, но он прекрасно знал ставки в затеянной им опасной игре. С его стороны на кону стоит не просто что-то значимое?— на кон поставлено всё. Потерпеть поражение, быть раскрытым?— для него было бы конец всему. Смерть ему самому, и всем кто пусть и косвенно участвовал в этой афере, какой-нибудь Аушвиц членам семей… нет, он не для того всё это затеял чтобы дать засечь себя на передаче данных. Когда я понял, насколько серьёзна была защита радиостанции на нашей территории, мы поменяли тактику. Мои спецы в этой операции теряли максимум в таких категориях как служебный долг, профессиональная гордость. Не более. А наш противник терял бы всё что имел. Люблю я такой сорт игроков, знаете ли. Их бесстрашие и отчаянность, дополненные продуманным расчётом не могут не восхищать. У них азарт и страсть к риску в крови сопровождается врождённой же способностью к тщательному планированию действий и реакции. Я вовремя понял, с кем мы имеем дело. Понял, что он затевал всё это совсем не для того чтобы банально погореть на запаленном нашими пеленгаторами передатчике. Зато та сторона, которая была с ним в связке и действовала на территории Швеции?— она подобных кровных интересов не имела. О, они были осторожны, очень осторожны, эти чёртовы злоумышленники! Но не их жизни зависели от исхода этой операции. И вот, когда я наконец перенаправил вектор противодействия, наши старания увенчались успехом, и нам удалось перехватить передачу оттуда. Шифрограмма сложная, мы ещё над ней работаем, но я уже показывал её Кальтенбруннеру?— он, кстати, был нашим успехом премного доволен. Одобрил всё предпринятое, взял это дело под свой личный контроль, и отдал распоряжение задействовать по мере необходимости вас и ваших специалистов.Внутренний аларм достиг апогея, хотя всё время на протяжении рассказа Мюллера Шелленберг сопереживательно кивал и выглядел так, будто ему читают увлекательный шпионский детектив.—?Это очень захватывающе, группенфюрер, я просто аплодирую вашему профессионализму,?— похвалил он с неизменной улыбкой на лице. Однако на сердце у него стало донельзя неспокойно, а горечь во рту усилилась.—?Кстати, я взял шифрограмму с собой,?— спохватился Мюллер, хлопая по внутренним карманам,?— намеревался вам её показать…где ж она, дьявол её побери… а, да вот же! Взгляните, дружище, вам это будет особенно интересно… доводилось ли вам когда видеть столь занятный шифр?Шелленберг взял протянутый листок бумаги, и… и пол стремительно ушёл у него из-под ног.А на голову рухнул потолок. И воздуха совсем не стало, и потемнело в глазах. И даже горечь во рту исчезла, и в печени больше не кололо?— он просто перестал вообще что-либо ощущать и плавал в вакууме.Я знал с самого начала к чему всё это ведёт. Я просто не мог поверить что это всё-таки произошло. Я и сейчас не верю.Шелленберг водил по строчкам застывшим взором и осознавал что его доброжелательная приятная улыбка сейчас натурально примёрзнет к лицу.На маленьком белом листке бумаге, который передали сопровождая радостной улыбкой и бесовским блеском в глазах, в ровных столбиках шифрограммы был закодирован ни больше ни меньше как смертный приговор ему, начальнику иностранной разведки Государственного Управления Безопасности, бригадефюреру СС, Вальтеру Фридриху Шелленбергу.Ну вот какого чёрта я не стал врачом. Сейчас бы выписывал успокоительное или желудочные таблетки какому-нибудь Олендорфу. Змеи и лестницы, как ни крути. Вот только моя змея слишком долго и успешно притворялась лестницей.